Тимур поковырял свою котлету. Выглядела она до прискорбия неаппетитно. Потом поднял глаза на собеседника.
– А ведь я вам не говорил, что я медик.
– Ах, надо же было так проколоться! – неискренне всплеснул руками Семенец. – Я думал, вы меня еще на ресторане раскусите. Откуда бы приезжему знать, где тут «приличное местечко»? Кстати, оно успело порядком испортиться. А если москвич, так зачем бы ему соваться в экскурсионный автобус?
– Так чем обязан?
– Не надо, не надо со мной так сурово, Тимур Адамович. Я же к вам неофициально. Никакого ведомства я не представляю, я вообще на пенсии. Но иной раз не могу удержаться, чтобы не применить старые наработки, да и агентурная сеть все еще функционирует.
– Но я… Я ведь никому не говорил, что их вижу…
– Э-э, дорогой юноша! Те, кто говорил, не по ресторанам водочкой балуются, а в больничной столовой манную кашу употребляют. Допустим, вы никому не сказали. Но ведь те, кого вы видели, вполне могли рассказать, верно? Поверьте, для них вы такое же диво, как они для вас.
– Но позвольте, кто они?
– Вам чью версию – мою или их?
– Давайте обе.
– Вы слышали что-нибудь о кистеперой рыбе латимерии? Иначе говоря, целаканте?
– Должен признаться…
– Тогда смотрите.
Из внутреннего кармана пиджака Семенец достал бумажник, из бумажника – сильно потертую на сгибах бумажку, очевидно, страницу из книги.
– Так… Вот отсюда: «Ископаемые остатки целакантообразных рыб встречаются начиная со слоев девонского периода, древностью около 380 миллионов лет. Не было никаких сомнений в том, что они вымерли за десятки миллионов лет до нашей эпохи. И вдруг совершенно неожиданно попавшаяся в декабре 1938 года в улове южноафриканского траулера в устье реки Халумны необыкновенная рыба синего цвета оказалась кистеперой целакантовой. Ее назвали латимерией в честь хранительницы музея мисс Куртене-Латимер, передавшей рыбу ученым». Ну, дальше нам неинтересно: «Латимерии немногочисленны… Биология изучена недостаточно… Обитают в темноте, в большой глубине, не выносят яркого света и высокой температуры верхних слоев воды…» Понимаете мою мысль? Вот почему я этих существ называю латимерами. Они остатки древней могущественной расы, обладавшей сверхчеловеческими способностями. Увы, от предков им досталось немногое, и даже это немногое трудно почитать благом.
– Например, невидимость.
– О, да! Я вижу себе это так: атавизмы, осколки древней расы, есть в каждом из нас. Помните, как красиво сказано у Андерсена… Кстати, я уверен, что этот чудак датчанин тоже видел латимеров. Так вот, у него замечательно сказано про зеркало злого тролля, осколки которого застревают у людей в глазах, и человек с таким осколком в глазу начинал видеть все наоборот и в каждой вещи замечал прежде всего ее дурные свойства…
– Да, я помню. Итак, каждый из нас в какой-то степени…
– О, далеко не каждый! Необходимо с рождения носить в себе осколочек зеркала, наследие древней расы! Кстати, осколочек по наследству передается, но не безусловно, у нормальных родителей, бывает, рождаются дети-латимеры, и наоборот. Бывает и так, что урожденный латимер проживает жизнь, ни разу не обернувшись невидимкой. Или обернувшись пару раз, случайно, и без малейшего для себя ущерба. Я понаблюдал и понял: такое случается с теми латимерами, которые смогли реализовать себя в профессиональной сфере, и с теми, у кого удачно сложилась жизнь личная. В общем, с теми, кто был или считал себя счастливым… Редкая штука, не правда ли?
– Правда, – согласился Вагаев, хотя он был еще очень молод и полагал, будто человек рожден для счастья, как птица для полета.
Совершенно ошибочно, увы, полагал. Счастья человеку никто не обещал.
– Что же касается их менее удачливых собратьев… Наверняка знаю следующее: латимер чаще всего наиболее униженный член в обществе, последний на иерархической лестнице, ставший таким в детстве либо в своей взрослой жизни. Это именно тот, которого никто не замечает и всерьез не принимает… Как вариант, он сам себя считает таким – неуважаемым, ни к чему не годным, с которым никто не считается.
Который зачастую, увы, просто сам не умеет достичь внутреннего ощущения своей личностной значимости. И вот в таком душевном состоянии он впервые перешагивает порог и становится невидимым. Читали роман Уэллса? Там ученый, ставший в результате опытов невидимым, вынужден бегать голым, не есть и не пить, чтобы не выдать своего присутствия… Так вот, невидимость латимеров – это другое, это своего рода чары, магическая защита от чужих взглядов, проще говоря, отвод глаз.
Итак, он становится невидимкой. Сначала только прячется от своих обидчиков, истинных или мнимых. Но вскоре… Невидимка ведь получает иллюзию могущества! Войти куда угодно, взять что хочешь, танцевать среди площади голым, зло шутить над людьми… Зачастую человеку даже не приходит в голову задуматься над тем, откуда у него этот сомнительный дар, для него важнее ощущение внезапно обретенной силы! А невидимость-то тянет, к ней возникает привыкание. И тут выясняется, что за силу-то приходится платить, для нее нужно изыскивать ресурсы. И самое главное, эта сила согласна питаться только человеческими эмоциями. Страхом, болью, тоской.
– Это я уже понял.
– Немудрено, при вашем-то уме, – без малейшего сарказма заметил Семенец. – Но давайте проясним до конца вопрос, откуда они берутся. Сгоряча-то можно решить, что ребенок-латимер – всегда ребенок нежеланный, недолюбленный, из неполной семьи. Но…
– Но тогда все дети, отданные на попечение государству, должны обязательно стать латимерами.
– Вы угадали мою мысль! Ничего подобного! Мне приходилось проводить эксперименты в интернатах, и процент потенциальных латимеров там был не больше, чем в обычных школах. Дети-сироты, как это ни странно, более готовы ко взрослой жизни, чем опекаемые папочкины и мамочкины ребятишки, они не озлоблены на жизнь. Они знают, что им придется туго, но готовы затянуть поясок. Они неплохо оценивают свои способности, имеют реалистичные цели в жизни. В отличие от домашних, вполне благополучных детей, которым родители продохнуть не давали своей любовью, кстати! Представьте, он – пуп земли, над ним вся семья гарцует, и тут… Да что угодно может произойти! Развод родителей, рождение еще одного ребенка, чья-то смерть… Да что там – даже первый раз в первый класс для таких любимчиков страшное потрясение! Он не единственный! Не лучший! Понимаете?
Вагаев кивнул. Ему становилось скучновато. Он ожидал раскрытия страшных тайн, а вовсе не лекции по дошкольной психологии.
– И вот он получает призрачную, иллюзорную власть в иллюзорном мире! Каждый, представьте, каждый латимер, с которым мне доводилось общаться, уверял, что понятия не имел о последствиях. Последствия же, как правило, таковы: у всех постоянно прибегающих к магии невидимости развивается привыкание. Такому латимеру становится трудно, а потом и вовсе невозможно общаться с людьми в обычном зримом облике. Если к этому моменту он успел обзавестись работой, друзьями, семьей – все идет коту под хвост. Он рвет все связи.
– И дальше?
Семенец сделал неопределенный жест.
– Всякое бывает. Латимером может оказаться тихий пенсионер, который редко выходит из дома. Ловкий карманник, за которым охотится милиция целого района. Но худшее, что может случиться…
Семенец помолчал.
– Он станет убийцей. Убийцей, которого назовут маньяком. Разумеется, не все латимеры – маньяки и не все маньяки – латимеры. Но если убийство происходит среди белого дня, в скверике, где обычно гуляют люди; в подъезде дома, где не проходит и минуты, чтобы кто-то не вошел; на автобусной остановке, в вагоне электрички – а свидетелей нет, то тут наверняка поработал латимер. Если преступление совершено с особой жестокостью, если жертву перед смертью пытали, – ищи след латимера. Если убийца получает статус неуловимого, – знай, это латимер. Слышали о ростовском оборотне?
Вагаев кивнул.
– Я помню наизусть все цифры, хотя не припомню, брился ли сегодня утром. Глупо устроена старческая память! Не старейте, молодой человек, послушайте моего совета. Дрянное дело! Лучше умереть молодым. Так вот, он убил пятьдесят пять человек, большинство из которых были дети в возрасте до десяти годков! Его ловили двенадцать лет. На причастность к преступлениям проверили более 200 тысяч человек. За время проведения операции «Лесополоса» собрали информацию на 48 тысяч человек, имеющих хоть какие-либо сексуальные отклонения. За годы поиска на специальный учет поставили шесть тысяч человек. Двоих, попавших под следствие и признавшихся в преступлениях, которых они не совершали, – зачем уж, бог весть – приговорили к смертной казни. Омоновцы с приборами ночного видения сидели в тайниках, в лесопосадках. Зарвавшегося латимера задерживали два раза! И оба раза ему удавалось ускользнуть. Но потом, к счастью, дошло до них – позвать меня! Не то чтобы оперативная группа оказалась слаба, там было пятьдесят человек, почти по человеку на жертву, и все – первоклассные специалисты. Его искала вся страна: милиция, агенты, внештатные сотрудники органов, рабочие дружины, даже КГБ, а результата не было. Латимера мог взять только я. Он обнаглел до такой степени, что, замучив жертву, даже не уходил от тела. На месте преступления дожидался оперативников! Он выглядел добродушным и благообразным, с круглым сытым лицом и был даже вполне прилично одет. Расхаживал, словно радушный хозяин, встречающий гостей, заглядывал в лица людей. Их досада, их злость были для него, очевидно, приятным десертом после плотного обеда… Я просто подошел к нему поближе. Он даже ухом не повел… И тогда я протянул руку и пристегнул его к себе наручниками. Как он был изумлен! Но еще больше были изумлены оперативники – услышав, как визжит пустота, увидев, как сам по себе мечется в воздухе браслет наручников, пустой браслет. Постепенно латимер стал виден… Через полгода его расстреляли. Правда, в этом я не уверен. Я не присутствовал на казни, и он, по идее, мог улизнуть…
