Тем временем, в стене возникло сияние, странного света, похожего на свет полной луны. Это сияние окружал каменный портик, украшенный фигурами молящихся монахов. Все это сооружение возникло будто бы из ничего. Вампир и Вика шагнули в него, и на мгновение мир потемнел перед глазами Вики…
… Она пришла в себя, стоя перед темной заброшенной церковью. Перед церковью виднелось множество старых могил, увенчанных массивными каменными памятниками и крестами. Её провожатая стояла рядом с ней.
— Зови меня Серена — сказала она Вике.
— Серена, что ты хочешь показать мне, что мы будем делать в этом месте? — спросила Вика.
— Это место — моё убежище. Старая заброшенная церковь, где люди похоронили свою веру, как и они сами похоронены на церковном кладбище. Здесь обитаю я — вампир, ибо, где жить вампиру, как не в месте, где умерло почти все, но может быть жива… надежда.
— Надежда? — удивленно переспросила Вика.
— Да — произнесла в ответ Серена, неотрывно глядя в темные окна церкви — как ты думаешь, как я стала столь древним вампиром? Ты думаешь, я пила много крови, и выпила столько, что обрела некую сверхъестественную силу, с которой стала воистину бессмертна и непобедима? Глупо было бы искать спасение на этом пути. Но я верила, я надеялась, что место в мире найдется для меня. Сквозь все испытания, что выпали на мою долю, до моей смерти и после неё, меня вела надежда. Не всегда мой путь был таким, каким представляют его себе романтики — букеты черных роз, которые дарят на встрече при полной луне элегантные любовники, романтика, сладкие грезы, и лишь несколько капель крови, оттеняющих и придающих особый шарм наслаждению бытием. Ты помнишь Краснобая? — неожиданно спросила она Вику.
Та вздрогнула, вспомнив горящие синие глаза упыря, струящийся из него гной, трупные пятна на его лице, и его жуткий вой потусторонний твари, которым он оглашал округу сражаясь с оборотнем… Как же давно это было, казалось, целую жизнь назад.
— Вижу, что помнишь — проговорила Серена — он тоже могущественный вампир, хотя и менее сильный, чем я. Ты видела, каков он внешне. Согласись, его внешний вид далек от того чувственного юноши с гладкой белой кожей, каким видят вампира девушки, которые читают книги и смотрят фильмы о вампирах?
— Но почему он таков? Ведь ты совсем иная. Ну, по крайней мере, внешне — удивилась Вика.
— Он упивается силой, которую дает вампирам смерть и могила. А ведь это еще и некоторые внешние отметины разложения и погибели. И поверь, Вика, для вампира упоение собственной силой, куда более притягательно, чем любое из наслаждений, доступных людям, и уж куда дороже, чем любые косметические эффекты, которые возникают, когда сила вампира являет себя взорам смертных гордо и открыто. Но с годами, желание упиваться этой силой отступает, и вампир все реже и реже показывается взорам смертных. Самые древние из вампиров не являются скрытыми в ночных тенях благодетелями человечества, или же тайными правителями, или попросту ужасающими полночными злодеями. Нет. Мы живем в местах подобных этому, не таясь, так как люди и сами ничего не ищут в тех местах, что когда влекли к себе массу адептов, все равно каким бы учениям или иным культам бы они не принадлежали. Человек быстро забывает то, что еще вчера было для него чаянием всех его надежд. И мы остаемся жить среди брошенных людьми игрушек, так же, как хозяйничают в этих местах дожди, ветер, и солнце и луна. Мы скорее часть неживой природы, чем некие злобные или благодетельные создания, Вика.
— А почему же оборотни вас так ненавидят?
— Как я и говорила, оборотни чувствуют в нас хищников подобных им самим. Готара же старался защитить тебя, он помнил Краснобая. Оборотни могут убедить даже себя в том, что они хорошие ребята, и они стараются забыть, что они живут, держа в себе зверя, а может быть и зверь держит их… Кто знает… Оборотни также различны между собой, как и люди, как и вампиры, как и любые другие создания в Извечном Коловращении.
— Вы все постоянно говорите о нем, Серена. Но почему этот порядок так обошелся с нами, со мной и Маледиктом? — имя своего любимого Вика произносила с дрожью и тоской в голосе.
— Так просто сложилось, Вика, единственное, что я могу тебе ответить. Этот порядок не есть какой–то человек, который сидит и решает, кому и что суждено, все случается так, как оно случается. Мы все части Извечного Коловращения и мы все творим его, а оно творит нас, или мы отвечаем ему, а оно отвечает нам. Все запутано так, что имея многие сотни и тысячи лет, чтобы наблюдать все это, ты не разберешься, кто прав, а кто виноват, и как чьи–либо поступки ведут к прекрасным или ужасающим последствиям. Прими это, Вика, просто прими, мой тебе совет. Раз тебе это открыто, то тебе придется с этим жить. Пути назад нет. Если это с тобой случилось, то это случилось. А теперь, идем! — и Серена двинулась к темной заброшенной церкви ступая по вымощенной булыжником дорожке, мимо могил к большим двухстворчатым дверям.
При её приближении двери распахнулись, впуская девушек внутрь. И так они шли, мимо скамей, большая часть которых уже разрушилась от времени, и подошли к кафедре, с которой некогда вещал священник. Пройдя мимо кафедры, Серена нажала какую–то кнопу у стены, после чего часть пола отъехала в сторону, открыв вход в подвал. Оттуда донеслась какая–то знакомая мелодия, которую кто–то наигрывал на пианино. Прислушавшись, Вика узнала сонату Лунного Света Бетховена. Кто мог бы играть её в этом месте? Под печальный звон клавиш Вика и Серена спустились вниз, после чего вампир нажала еще одну кнопку, отчего люк наверху закрылся за ними. И они пошли дальше по каменным коридорам, освещенными неяркими огоньками свеч. А мелодия все не смолкала и не смолкала. Проходя мимо одной из комнат, Вика увидела пианино, за которым сидел скелет, который сосредоточенно наигрывал сонату снова и снова.
— Серена, кто это? — спросила Вика.
— Он хотел вечно жить, чтобы играть эту мелодию… Я не знаю кто он, я не знаю его имени… Но он пришел сюда, чтобы жить вечно, в месте, где все умерло… Я не знаю есть ли еще дух в этих костях, не могу даже представить, что скрывается в них. Но он просто сидит и играет здесь на пианино, и я не мешаю ему. Если ему нужно так мало для вечной жизни, почему бы не оставить его здесь? Иногда я даже завидую ему — ведь все так просто в его вечном бытии — нет ни порывов, ни ослепляющих страстей, есть лишь ноты и клавиши для вечной музыки, струящийся сквозь века его бытия… Иногда я даже думаю, а не стала ли я такой же, как он? Может ли быть такое, что вся жизнь, все то существование, что я веду быть тем же, чем соната Бетховена, исполняемая скелетом? Кто знает, может и вообще все на свете можно свести к таким простым вещам, как ты считаешь, Вика?
В ответ Вика промолчала, и так некоторое время они с Сереной стояли у пианино, глядя, как костяные пальцы пианиста снова и снова выводят мотив старинной музыки. И Вика глядя на него размышляла над словами Серены о том, что может быть все, что делают люди, вся их извечная борьба и стремления, что повторялась в разных вариациях изо дня в день, из года в год, из столетия в столетие быть лишь тем, что есть эта соната, которую годы, а может и века наигрывает скелет на пианино, и который быть может уже не знает ни о чем, кроме нот этой сонаты, повторяя их вновь и вновь. Может ли это быть, а если может то как изменить это, чтобы люди стали чем–то большим, чем…
А надо ли это делать, можно ли это делать? — спрашивала себя Вика — и что я могу сделать для этого, если я теперь не человек, а… но кто же я тогда?
Вика увидела, как в комнате, на шатком старом кресле сидит кто–то еще — фигура, очертания тела которой и само лицо скрывал темный балахон. А они с Серенной все стояли и стояли, слушая сонату…
Потом серена поманила её и они пошли дальше по коридору, оставив молчаливую фигуру в темных одеяниях слушать сонату, которая не смолкала, быть может, уже тысячи лет…
А потом они вошли в комнату, где стояли лишь несколько стеллажей, полных книг, невысокая кровать в гулы, и больше ничего.
— Это моя комната, Вика. Здесь и живет одно из самых могущественных созданий во многих мирах — негромко засмеялась Серена — как видишь, это не сияющий дворец, и не погруженное во тьму и готическую романтику логово. Просто комната, по соседству с вечным музыкантом, под заброшенной церковью.
— Очень мило — зачем то сказала Вика.
— Да брось, я знаю, что люди бы не стали жить здесь, да я и не стремлюсь звать кого–то к себе, гости редко бывают у меня.
Неожиданно в комнату вошел тот, кто вместе с ними слушал сонату. Фигура облаченная в балахон подошла к Вике, будто хотела ей что–то сказать, но почему то не могла этого сделать.
— Ты потеряла одного человека, Вика. Он ждал тебя здесь все это время. Он мог бы умереть, но он остался жить. Но он смог бежать лишь сюда, и все это время он терпеливо ждал тебя, и наконец, дождался. Но узнаешь ли ты его теперь?
