– Можно «что»? – судья сдвинул центр тяжести парика ближе к затылку. – А-а… женская комната сразу по коридору направо…
Зайцева покраснела.
– Я бы хотела прочитать то, да простит меня Бальмонт, стихотворение.
– А. Конечно-конечно.
– Не всё, только пару строк… М-м… «Встал Ильич, развёл руками…» Хочу уточнить, Ваша честь, что дело происходит в мавзолее… «Встал Ильич, развёл руками, что же делать с мудаками?»
Судья поперхнулся эмэмдэмсом.
– Как? Что? Попрошу без!..
– Простите. Мне кажется, это важный штришок к палитре доказательств.
– Палитра доказательств! – вскричал Великий Графоман и тут же припал к блокнотику, начал строчить.
– Подобные контуженые поэты, они шли и шли в редакцию, и сейчас идут. И обязательно хотят прочитать свою «нетленку» вслух. Я им: «Не надо, я глазами оцениваю». А они: «Вы должны это услышать!» И получаешь: «Встал Ильич, развёл…»
– Достаточно, – смешался судья. – Мысль понятна.
Арсен Зарибаба дрожжевым тестом поднялся рядом с Зайцевой.
– Критик Зайцева хочет сказать, что о «Г» много говорят, но в то же время их трудно выделить из литературы, как допинг из лекарств. И рождаются споры. С одной стороны, всё прекрасно: человек направляет свою энергию на сочинительство, он не убивает, не ворует, не играет за футбольную сборную, не поёт дуэтом с Тимати. Короче, никого не трогает, кроме… тех, кто выпускает книги и журналы. Зайцева знает, о чём говорит, у неё богатый опыт издательского журнального дела, и сетевого, и бумажного.
Зайцева кивнула.
– Небольшой процент «Г» составляют агрессивные личности. Маниакальные.
– Экспрессия весенних грёз души душистой, – прокомментировал Великий Графоман.
У Зайцевой и Насвойвкуса задёргались веки.
– Так вот… – продолжила после паузы критик. – Однажды один «Г»…
– Графоман? – уточнил судья. Отсутствие чёткой дефиниции термина и постоянное вуалирование критиканши… хм, критика… его раздражало. К тому же, он снова всхрапнул пару минут. Судья сделал знак машинистке: пиши, пиши, милочка, потом разберусь, по какому поводу здесь шумели.
– Э… да. Он запер меня в редакции. Пришёл поздним вечером, донимал, вился вокруг. Я все способы перепробовала, а он не унимается, хочет, чтобы я его рукопись – повесть «Задник Вселенной» – прямо здесь и сейчас, вернее, там и тогда села читать. Говорит, что цитаты сразу задают тон, пытается зачитать. А цитаты – из «Южного парка»!
– Неплохой мультик, – согласился судья. Осмотрелся, проморгался. – То есть… в адекватном переводе.
– Я от него отмахиваюсь, – продолжала Зайцева. – Пытаюсь объяснить, что электронную версию «Задника Вселенной» уже отвергла, что украсть робота Марвина у Дугласа Адамса – ещё не значит написать хорошую повесть. И тут он ушёл. Со словами: «Ключ у Воннегута». Я к двери – редакция заперта, ключей нет, замурована. Кричала, звонила. И только когда меня открыли, поняла, что этот «Г» положил ключ в «Бойню номер пять» Курта Воннегута у меня на столе.
– Лучшая книга о скачках во времени, – сказал Насвойвкус.
– Мой роман «Дверь, открытая нараспашку» ничем не уступает, – скромно уточнил Зарибаба и ловко отвернулся, когда издатель зыркнул в его сторону.
– Я извиняюсь (через «И»), – сказал Великий Графоман. – Вот, послушайте… «Он падал вниз в глубокую бесконечную бездну, низ низов, яму без дна, пропасть, что не знала влажного эха…» Может, лучше заменить «не знала» на «не имела чести быть знакомой»?
Зайцева нервно затеребила брошь. Зарибаба схватился за сердце.
– Замените всё предложение на пробел, – посоветовал он.
– А на меня однажды в суд подали, – вступил Насвойвкус. – Злобный графоман попался. Пришлось тащиться в Корректно-Грамотный суд имени Розенталя и объясняться. А вся каша заварилась из-за того, что редакция отвергла рукопись с формулировкой «Не подходит». Представляете, каким я себя идиотом в суде чувствовал?
– А сейчас? – спросил судья, двигая парик бровями.
– Простите, Ваша честь?
– Вы и сейчас в суде. Снова чувствуете себя ослом?
– Я сказал идиотом… – Насвойвкус поменялся в лице, стал похож на растрёпанный переплёт.
– Зафиксируйте, – кивнул судья машинистке.
– …и не потому что в суде, а из-за глупости обвинения… только поэтому… человек отстукивает буковки, и мы вправе эту писанину не принять… но не в суд же… «в топку» – как говорят на форумах…
– Суд в топку? – брови судьи зажевали парик, пришлось помочь рукой. – Напомните название вашей редакции?
– «Сталкер-Анабиоз-Метро».
– Спасибо. Присаживайтесь.
Поскольку издатель не вставал, он обозначил рекомендованное действие максимально возможным ссутуливанием.
– Давайте всё-таки определимся с термином, – сказал судья. – Господин Зарибаба, так кто же такой графоман?
– Это человек, одержимый писательством, больной низкопробным сочинительством. И никакая клизма от литературы…
– Я бы отказался от негативных окрасок и канонических определений, – попытался реабилитироваться Насвойвкус. – Графоман графоману рознь. Сам Лев Толстой письменно называл себя графоманом. И отнюдь не сардонически. Хороший писатель – и есть графоман, он не может им не быть. Вспомните безумно популярного сейчас Руслана Матроскина…
– Редкий «Г», – шёпотом прокомментировал Зарибаба.
– Четыре тысячи страниц в год – вы представляете? Романы, сиквелы, приквелы, послесловия, обращения от автора, расширенные обращения от автора, расширенные и дополненные обращения от автора «с любовью», обращения от автора к тем, кто не понял предыдущие обращения и вообще роман…
Гавкнул молоточек судьи. Великий Графоман икнул.
– Господин Насвойвкус, Матроскина печатает ваше издательство, верно?
– Хм… да, Ваша честь.
– Спасибо. Садитесь… то есть оставайтесь в текущем положении. – Судья глотнул эмэмдэмсов прямо из пачки, вспомнил, что искал зелёную конфету, но не стал выплёвывать. – Господин Зарибаба, так всё-таки… графоманы – больные люди? Да, госпожа Зайцева?
– Несомненно, – с жаром сказала критик. – Только одни писатели переболевают «Г» -ом в подростковом периоде, а у настоящих «Г» болезнь прогрессирует с годами.
– Я извиняюсь, – сказал Великий Графоман. – А чёрная дыра аннигилирует антиматерию? Или тут нужен протуберанец?
Зайцева прикусила губу. Зарибаба перекрестился.
– «Г» можно сравнить с людьми, которые любят петь в караоке, но при этом не имеют голоса.
– Вот только эти певцы, – перебила Зайцева писателя, – не рвутся на эстраду, а «Г» маниакально хотят напечататься!
– И караошники, наверное, хотят, чтобы их по радио крутили. Репетируют пока. А «Г» – это тот, кто ну очень хочет писать, но у него не очень получается. Ну, не умеет он.
– Уметь – немного другое, – сказал Зайцева.
– Вы говорите про отсутствие таланта? – подключился судья. – Или про банальное неумение?
– Это пограничные состояния, очень родственные. Поди разбери. Но на выходе – «Встал Ильич, развёл руками, что же делать с…»
– Кхм! Мы поняли.
Адвокат Великого Графомана подал устный протест и сам же его отклонил. Присяжные пытались освободить столы от подарочных книг с автографами Зарибабы.
– Нам нужны конкретные примеры, – сказал Насвойвкус. – Вот Арсен Зарибаба и его книжка «Полночь начинается в двенадцать». Прекрасная книжка, одна из лучших в минувшем году.
– Спасибо! – вспыхнул Зарибаба.
– Роман переиздан трижды. Это говорит об огромном успехе. Просто замечательная книга!
– Правда? – Зайцева навалились на перила барьера, чтобы заглянуть в глаза издателю. Не удалось. – Я едва осилила пролог.
Насвойвкус остался невозмутим. Поправив солнцезащитные очки, он продолжил:
– Артур принёс мне рукопись, будучи неизвестным автором, самоучкой. Можно окрестить его графоманом или нет? Но его работа и труд издательства подарили миру бестселлер!
Зарибаба на радостях хлопнул себя по коленям.
– Константин, вы серьёзно? – атаковала Зайцева. – В каком веке вы живёте? Вам рассказать, как сегодня делаются бестселлеры?
