– Парируйте, Арсен, – отмахнулся Насвойвкус, втайне радуясь, что между ним и критиком значится объёмное тело Зарибабы. – Как-то она на вас злобно смотрит. Вот и книжку вашу не дочитала.
Зарибаба прочистил горло.
– Ответ прост. То, что я не «Г» – очевидно. Да, роман оказался удачен. Но я совершенно не горжусь этим! Да, его переиздавали трижды. Но я совершенно не горжусь этим! Да, заключены контракты на десять переводов, в том числе на идиш. Но я совершенно не горжусь этим! Да, в России продано более ста тысяч экземпляров, а сколько передавалось по рукам, бралось у друзей… Но я совершенно не горжусь этим! Вот!
Зарибаба сел.
– И в чём же очевидность вашей не причастности к «Г»?
Зарибаба встал.
– Я ненавижу писать! Вот почему я не «Г»! Первую книжку писал два года, вторую три – вымучивал, выдавливал, тужился.
– А графоман не тужится? – спросил потерявший нить следствия судья. Парик неприятно колол лысину – похоже, он забыл сорвать ценник.
– «Г» не может не писать. Ему непременно нужно продемонстрировать, что он литературный эксгибиционист.
– Обвиняемый, это правда?
Великий Графоман надул щёки, отложил в сторону карандаш, показал свободные руки. Его адвокат победно вздёрнул кулаки.
– Как вам пишется, обвиняемый, легко? – поинтересовался судья.
– Предложения текут, как слюни, – сообщил Великий Графоман и тут же записал сравнение.
Зарибаба потянулся за минералкой. Зайцева закатила глаза. Судья нашёл зелёный эмэмдэмс и спрятал в потайной карман мантии.
– Вот! Вы видите, какие у них сравнения! – обвиняюще взвизгнула критик.
– Они плюются с такой скоростью и силой, что никаких платков не хватит! – поддержал Зарибаба.
В этот краткий момент две негодующие души соприкоснулись. Зарибаба даже приобнял Зайцеву и понял, что напишет третий роман. О любви.
– А графомания в блогах, – сказал Насвойвкус. – Вы задумывались над этим?
– Я не пользуюсь интернетом, – сказала Зайцева.
– Да, Таня не пользуется, – поддержал окрылённый любовью Зарибаба. Роман о любви – да, определённо! Возможно, даже серия романов. Да, серия! Он уже почти нащупал название: «Слёзы, поцелуи и love наотмашь».
– В смысле, не пишу в блогах, – уточнила критик. – Кто сейчас не пользуется интернетом?
– Да, кто? – поддакнул писатель.
– Я веду колонки в своём сетевом журнале.
Великий Графоман взял карандаш и подтянул к себе блокнот.
– Как называется ваш журнал? – спросил судья и подмигнул машинистке.
– «Вымя фантазий».
– Ага… что ж… и как обстоят дела?
– Хорошо. Около сотни тысяч посещений в месяц.
– И в вашем журнале не бывает графоманских текстов?
– Если и есть, то они задуманы под «Г». Понимаете?
– Не очень, – признался судья.
– Стилизованы под «Г». Чтобы обратить внимание общественности на эту проблему.
– Это как нацарапать в кабине лифта: «НЕ ПИШИТЕ В ЛИФТАХ»?
Великий Графоман оценил масштаб сравнения и застрочил в блокнотике.
– Я думаю, Таня имела ввиду немного другое… – начал Зарибаба.
– Не называйте меня Таней!
Страсть, эмоции, надрыв, подумал писатель. Как это будоражит!
– Так, давайте подытоживать, – судья скинул левый сланец и почесал зудящую пятку. – По каким критериям вы предлагаете распознавать графоманов?
– Критерии просты, – сказала Зайцева. – Это сумма ощущений от текста. «Г» – это человек, который пишет неинтересно, вторично.
– Кто этим будет заниматься?
– Литинспекторы. Российский Дом Литературы и Критики уже провёл кастинг.
– Да-да, – пробормотал судья. – Я видел списки… Донцова, Маринина, Первушин… Хм… И каких мер вы просите?
– Мы просим для «Г» ограничения на пользование электронной и бумажной почтой. Чтобы суд запретил всем «Г» и конкретно обвиняемому приближаться к дверям редакций ближе, чем на триста метров.
– А как же литературные группы? Различность вкусов? И у графоманов есть свой читатель.
– Миф, Ваша честь! – фыркнул Насвойвкус. – Как можно прислушиваться к читателю? Кто из нас издатель, они или я?
– Да! Хватит нас мучать, – вступила Зайцева. – Я не как критик, а тоже как издатель говорю. Пишите – в стол, в полку, в буфет. Для себя. Но не пытайтесь это опубликовать! У художников как?.. Тоже ведь артоманы имеются, но они не пытаются выставиться в «Манеже»!
– В «Манеже» приняли мою рукопись, – сказал Великий Графоман. – Сборник повестей «Ведь кто-нибудь должен найти это солнце в подштанниках лета». Обещали почитать!
Зайцева прижалась к Зарибабе. Писателя пробил озноб. Насвойвкус уверовал в четвёртое переиздание «Полночь начинается в двенадцать».
– Авторитетов, как Танечка, – сказал Зарибаба, нисколько не смутившись, что Зайцева высвободилась из его полуобъятий, – всё меньше и меньше. А что молодые? У них собственные критерии. Так в узких кругах «Г» рождаются гениальные прозаики и поэты. Сами накропали – сами оценили. Почему их так много? Да просто! Для того, чтобы писать, нужен компьютер или карандаш и бумага— всё! «Г» -писатель готов!
– Они наивные! – вскричала Зайцева. – Вот главный критерий! Они все наивные! Их тексты. Я не встречала ни одного умного текста, написанного «Г»!
– А как они пафосны! – взвыл Зарибаба.
Судья поднял молоточек, чтобы прекратить этот шум, но неожиданно понял, что его тянут за рукав. Великий Графоман смущённо улыбнулся и, кивая на издателя, протянул стопочку исписанных листов.
– Я тут, пока вы говорили и прочее… этого, новый рассказ написал… можно, пользуясь случаем, передать?
Герои
Танк скачками передвигался по бугристой местности, сводя к минимуму пробуждение вражеских мин.
– Ещё два часика – и всё! – крикнул Зан. – Вернёмся героями! Ты сделал правильный выбор, записавшись в добровольцы!
– Странная война, – только и сказал Битар, сжимая джойстики.
Гидравлические лапы машины кололи щебень, при каждом новом прыжке поднимая гейзеры пыли.
– Ещё бы пленного взять!
– Как хоть они выглядят? – Битар направил танк к возникшей на горизонте возвышенности.
– Буулы? Да кто знает! – энтузиазм Зана, подкреплённый скорым «проколом» на Землю, не желал распыляться на подобные вопросы. – Пусть командование разбирается!
– А ты никогда не спрашивал себя – зачем?
– Что – «зачем»?
– Зачем нам эта планета, эти буулы? Зачем мы, однодневные солдаты?
– Забудь! – Зан снова глянул на таймер. – Через час сорок семь – «прокол». Будем сидеть в баре, цеплять девочек… Знаешь, как они клюют на форму! Да и часик с одной из Дзэ сможем себе позволить.
Скоро «прокол», повторил про себя Битар. Прокол пространства-времени, который телепортирует их боевую единицу – танк-кузнечик – домой. К славе, деньгам… И никого не волнует, что их единственный день на войне прошёл в тряске и пустой болтовне. Мёртвая пустыня чужой планеты. Кому-то везёт, и они возвращаются с пленными буулами – алмазный орден и пожизненная пенсия. Кому-то нет – их тела кидают в кремационную камеру. Бои с противником очень редки, но они есть. Уж лучше стерильный день, один день патруля, решил для себя Битар.
Танк взмыл вверх, опустился, мягко пружиня, снова устремился к амплитуде, на доли секунды завис над равниной… В этот момент в кабину ударила ракета.
Они всегда были закутаны с ног до головы. Всегда. И в рассказах вернувшихся вояк, и в газетных статьях, и на экранах новостных трансляторов. Даже на баннерах, рекламирующих призывные пункты.
Буулы.
А те, кто видел их без тряпья и металлических шлемов, молчали: за бронированными дверями и грифами секретности, за строгими костюмами и миллионными кредитами, за высокими должностями и большими полномочиями.
«Буулы – враги». Вполне достаточно. Для большинства, к которому принадлежал Битар.
Битар пришёл в себя, вынырнув во влажное тепло комнаты. Его поджидала боль: вцепилась клыками в правую руку, будто голодная псина. Человек взвыл.
