"Шедевр" ремесленного негодяя был закован в золоченую броню, цена которой на порядок — даю слово профессионала! — превосходила стоимость наглядного пособия, изображавшего сцену из раньшего, говоря словами незабвенного Паниковского, времени.
Кисть проходимца нарисовала группу барышень на пленэре.
Деревья, вероятно, оливковые, с ярко-зелеными кронами, это единственное, что не удалось испортить автору до конца.
Аккуратно положенная белая краска должна была намекать на легкие воздушные одеяния красоток. Сами красотки, чрезвычайно похожие друг на друга, — вот он, Боттичелли-то! — были ухудшенными копиями Пашиной подружки, известной в Москве валютной проститутки Варвары-Длинноножки, которая получила свою кличку за безупречно стройные и красивые ноги.
Они потрясали сексуальное воображение заграничных гостей столицы, привыкших видеть кривые ноги даже у топ-моделей и кинозвезд. Известно, что многие иностранные любители поразвлечься за ночь любви с Варварой без сожалений жертвовали "Лебединым озером" и Третьяковской галереей.
Красавицы на картине застыли в принужденных позах, будто зависнув в зеленом воздухе; они, вытаращив глаза, разглядывали друг друга, как бы озадаченные невероятным сходством.
— Не нравится? Не пожимайте плечами. Я тоже не в восторге. Я вообще от многого не в восторге…
Я почтительно принял большой толстостенный стакан, набитый колотым льдом и наполненный загустевшей от холода водкой, и тут же сделал маленький глоток.
— Вы алкоголик? — всматриваясь в меня, спросила Мария Сергеевна.
Я задумался.
— Вряд ли… Скажите, — я не мог удержаться от вопроса, — скажите, если вам не нравится все это, — я бросил взгляд на картину Звонарева, — как объяснить?..
— Очень просто, — перебила она меня. — Во всех приличных странах существуют всевозможные традиции, у нас же традиций нет. Не сохранили. У большинства из нас предки жили в коммуналках, и мы не знаем, как жить в таких больших квартирах, как обставлять большие комнаты. Вот почему здесь все эти этажерочки, полочки, ширмочки в китайском стиле и прочая лабуда, коей стремящаяся к роскоши новая русская знать, припожаловавшая в столицу из какого-нибудь Верхнепердянска или Семижополя, обожает украшать свои многокомнатные квартиры. Товарец второй свежести, не так ли? — она красивой рукой сделала круговое движение, призывая меня насладиться убранством гостиной. — Пока мы эту квартиру снимали, мы вынуждены были жить в этом нелепом жилище. А на днях муж ее выкупил. Завтра же прикажу вышвырнуть весь этот хлам на улицу. Что вы на меня так смотрите? Да, я сказала, что у большинства предки жили в коммуналках, но это вовсе не значит, что и мои предки делили кров с двумя десятками соседей…
Я ерзал в своем кресле и незаметно поглядывал на часы. Время шло, а хозяйка и не помышляла прекращать свою болтовню. Ох, уж эти мне жены миллионеров! Что, прикажете ночью малевать ее портрет?
— Знаете, почему России никогда не быть благополучной страной? В любой стране есть свои проблемы, маленькие и большие. А Россия — сама по себе одна колоссальная проблема. Всяк, живущий здесь, как бы всю жизнь сидит на пороховой бочке, при этом зная, что горящий фитиль находится в руке некоего сумасброда, который поднесет его к бочке, когда ему взбредет в голову.
Кого-то она мне напоминала. Кого?.. На мгновение я закрыл глаза. Нелепая мысль вдруг пришла мне в голову. И у меня помимо воли вырвалось:
— Ваша девичья фамилия случайно не Викжель?
— Что это с вами? У вас такие глаза! Что это за фамилия такая — Викжель? От нее за версту попахивает железнодорожным вокзалом. Моя девичья фамилия, если вы уж так хотите ее знать, — она бросила на меня гордый взгляд, — моя девичья фамилия Иванова.
— Простите. Не знаю, что это на меня нашло.
— Я тоже не знаю…
— Однако, пора за работу. Мое время стоит дорого, — произнес я холодно.
Она явно намеревалась пропустить мои слова мимо ушей и уже открыла рот, чтобы продолжить занимательный разговор, но я решительно поднялся, и ей волей-неволей пришлось сделать то же самое.
…Согласен, позировать нелегко. Уже несколько часов Мария Сергеевна сидела передо мной в кресле, положив руки на подлокотники и слегка откинув голову назад.
Я видел ее красивые руки, стройные ноги, высокую грудь, но не видел ее глаз, потому что она все время близоруко и презрительно их щурила.
Еще в начале сеанса я попросил ее быть по возможности непринужденной, раскованной, расслабленной.
Она, видимо, поняла это по-своему и потому сразу же как-то монументально задеревенела, было видно, что позирует она впервые.
Легкость, которая была, похоже, свойством ее характера, улетучилась, как только она поняла, что сейчас с нее начнут снимать мерку. И она не говорила! Сидела, будто воды в рот набрала! Надо было ее расшевелить.
Я прервал становящееся уже невыносимым молчание и раздраженно сказал:
— Не сидите… так!
Она пожала плечами:
— Как — так?..
— Не сидите истуканом!
Она засмеялась:
— О, как грубо!
— Простите, но вы как неживая…
— Видели бы вы сейчас себя! Ваши движения внезапно стали порывистыми, нервными, жесткими, глаза загорелись холодным, страшным огнем, как у убийцы, губы вытянулись так, будто вы свистом хотите вызвать подмогу… Какой вы страшный! Вы никого не убили, ужасный человек?
— Помолчите… Не мешайте… Иногда во мне просыпается художник, и я за себя не ручаюсь…
— Так молчать мне или говорить?
— Да, да, говорите… Расскажите что-нибудь, о себе, что ли…
— Ну, хорошо. Вы знаете, я невероятная болтушка! Расскажу вам что-то вроде сказки. Много лет назад, еще школьницей, я с родителями — отец был крупным дипломатом — провела некоторое время в Штатах, в Вашингтоне. Изредка мы совершали набеги в Нью-Йорк. Я тогда своей нежной девичьей шкурой почувствовала, что этот город тоже пороховая бочка, даже не бочка, — вулкан! Вулкан, управляемый какой-то сверхъестественной силой. Хотелось вечно жить в этом огромном, как Вселенная, городе. Я поняла, что Нью-Йорк — это центр мироздания. Позже, бывая в Европе, я видела и Париж, и Лондон, и Мадрид, и Рим и должна признать, что они мне показались большими провинциальными городами. А столица там, за океаном.
— Не знаю, возможно… Я мало ездил по миру. Пределы моих горизонтов — это Сокольники и Переделкино. Ну, еще Сочи и Питер.
— Странно… Мне кажется, вы недавно куда-то ездили… Интересно, куда?..
— Почему вы спросили?
— У вас вид дорожного человека.
— А что, бывают такие разновидности?..
— Вы не бывали в Париже?
— Увы.
— Можете не ездить.
— Почему?
— Париж всегда был интересен парижанами, без них город мертв. А сейчас настоящих парижан в Париже почти не осталось…
— Где же они? Вымерли?
— Не знаю… Но кое-что заставляет задуматься. Избави, Боже, я не расистка, но когда я увидела на сцене одного маленького театрика, почти в центре Парижа, не только чернокожего Отелло, что понятно, но и чернокожую Дездемону, мне стало ясно, что Парижу конец.
— Дело не в цвете кожи, а в…
— … в таланте? Не спорю. Но я все же не о том… С Москвой ведь та же история… Ведь коренные парижане и коренные москвичи несут традиции…
— Не ропщите. Смиритесь с неизбежным. Тот же ваш Нью-Йорк целиком состоит из "лимитчиков", и ничего, все довольны…
…В таком роде мы проговорили часа два. Наконец я решил, что пора остановиться.
— Ну, вот, — устало сказал я, вытирая руки тряпкой, — на сегодня все… Вы были неподражаемы. Трудно представить себе более трудную модель…
— Я думала, только хирурги такие грубияны. Можно мне посмотреть?
Я развернул мольберт в ее сторону.
— Как будто неплохо?
Какое-то время она ошеломленно молчала, потом с истерическими нотками в голосе воскликнула:
— Это я?! Боже, какой ужас!
— Неужели не нравится? Я ожидал бурю восторгов. Я думал, вы будете довольны?
— Вы что, смеетесь? Это… это какой-то… я даже не знаю, что это такое!! Какой-то шарж… Одна рука… А где вторая?.. Всего один глаз! Да это не я! И почему все в рыжем цвете? А нос?! Неужели у меня такой нос?! А уши? Я не нанимала карикатуриста!
