Второй, полный, пожилой и без видимой растительности на голове, не хромал и был без палки.
Эти двое, по виду старые футбольные болельщики, подошли к Саболычу и его приятелям, которые как раз готовились приступить к любимой игре, и принялись их горячо о чем-то просить. После первых же слов Саболыч и его партнеры раскрыли в изумлении рты, а затем дружно замотали головами.
Пришельцы усилили напор, они размахивали руками и громко, убежденно что-то доказывали. Потом мне Саболыч рассказал, в чем было дело.
Оказывается, эти двое просили разрешения подраться в нашем дворе; это были опытные, закаленные бойцы, уважавшие старинные дворовые законы.
Наконец, выпросив разрешение, враги встали лицом к лицу и, соблюдая ритуал, принялись облаивать друг друга.
Облаивание длилось несколько минут, в течение которых бойцы распаляли себя перед схваткой.
Носатый, незаметно для противника, все это время медленно отводил руку с палкой за спину, видимо, замышляя с размаху треснуть лысого толстяка по черепу.
И когда он уже решил, что настал такой момент, и уже начал движение, толстяк с неожиданной для своей комплекции скоростью нанес хромому короткий, резкий удар кулаком по носу.
Хромой взвыл и вместе со своей палкой повалился на стол с доминошниками. Бой был закончен в виду невозможности одного из соперников продолжать схватку.
И как раз в этот момент во двор въехала большая черная машина. Она была настолько велика, что с трудом поместилась в нашем дворике.
Увидев дивную, сверкающую никелем, машину, обе группы, подхватив своих лидеров, ретировались.
Доминошники преклонили колени. Они собирали костяшки, упавшие на землю в результате неловкого пассажа носатого вояки.
Задняя дверца автомобиля распахнулась и из нее выступил высокий красивый мужчина.
Откинув со лба черную прядь, красавец быстро задал любителям древней игры один за другим два вопроса:
— И часто у вас так?.. Здесь проживает знаменитый русский художник господин Сухов?
Это был Илья Григорьевич Болтянский — муж Марии Сергеевны.
* * *
— Вряд ли я могу это сделать в присутствии дамы, — сказал я. Болтянский изобразил на лице просительное выражение. Мы сидели за столиком в дорогом и, как я понял, очень стильном ресторане. Вели неторопливую беседу, заедая ее деликатесами, состоящими из всевозможных морских гадов. Гадов настолько демонстративно запивали водкой, что это в конце концов привело почтенного метрдотеля, похожего внешним видом на американского сенатора, и его лощеных официантов в совершеннейшее замешательство.
Я пояснил Илье Григорьевичу:
— Трудно рассказывать об этой картине, пользуясь только парламентскими выражениями.
— Ничего, мы народ закаленный. Выдержим. Правда, Машенька?
Мария Сергеевна уклончиво улыбнулась.
Они что-то слышали о скандальной картине Полховского, созданной в те времена, когда полной грудью могли дышать уже не только дворники, размахивающие метлами на открытом воздухе, но и опьяненные свободой и безнаказанностью вольнолюбивые служители муз.
Я был среди тех, кто удостоился чести лицезреть шедевр. Показать широкой публике свою работу Полховский не отважился.
А в узком кругу живописцев эта картина наделала переполох столь сильный, что все присутствовавшие на первом — и, кажется, единственном — просмотре надолго впали в состояние творческого ступора.
Как и первая скандальная картина, послужившая поводом к кратковременному, но крайне неприятному для автора заключению под стражу, это полотно продолжало полюбившуюся Полховскому тему острой политической сатиры.
Персонажи, выписанные с присущим ему одному гаерским мастерством, были абсолютно наги и так же — как и в первом случае — с энтузиазмом и безоглядной увлеченностью предавались омерзительному разврату.
Казалось, "автор с отчаянием безумца вышел на космические просторы вседозволенности за пределы самого разнузданного андеграунда". Так сказал один критик, сам, похоже, запутавшийся в слишком сложных для него понятиях.
Полотно поражало размерами. Оно было грандиозных, прямо-таки сикейросовских, масштабов и наваливалось на подавленного зрителя чудовищной силой еще не бывалого в мире искусства запредельно откровенного натурализма.
Чтобы развернуть огромное полотно, Полховскому пришлось на ночь арендовать временно пустующий корпус промышленного склада, где, по его словам, раньше размещался конвейерный цех по сборке грузовых автомобилей повышенного тоннажа.
Один из приглашенных усомнился в его словах и высказал предположение, что, скорее всего, здесь собирали линкоры или атомные подводные лодки. Здание Манежа, вместе с крышей и кирпичными трубами, без труда уместилось бы в половине этого помещения.
Мы ходили по холодному асфальтовому полу, и наши шаги гулким эхом отзывались в уходящих далеко в темную высь сводах.
Картина снизу подсвечивалась зенитными прожекторами, и от этого эффект восприятия невероятно усиливался и доходил до оптического гротеска.
Чтобы лучше видеть, один из приглашенных прихватил с собой театральный бинокль.
Было страшно. Мы казались себе пигмеями.
Не без трепета перехожу к самой картине. Итак, в центре колоссального полотна трое обнаженных людей.
Их раскованные позы напоминали бы популярный в середине прошлого века финский танец "летка-енка" или детскую игру в "паровозик", если бы эти трое не занимались сексом.
Роль локомотива исполняла белотелая блондинка с мощным мандолинистым задом и крепкими мужскими ногами. У блондинки было широкое крестьянское лицо, на котором читалось выражение рабской покорности и вселенской доброты.
На голове женщины помещалась золотая корона, и ослепительными самоцветами на ней было выложено слово "Россия".
В роли прицепных вагонов выступали двое мужчин, первый из которых, страстно прильнув к заднице коронованной крестьянки, демонстрировал зрителю страшную бороду а ля Карл Маркс и наколку на жирной, волосатой спине: пороховые готические буквы складывались в слова, а те в свою очередь в знаменитое фашистское лагерное изречение: "Арбайт махт фрай", что, как известно, в буквальном переводе означает — "Работа дает свободу".
Памятуя о многочисленных политических отпрысках основоположника научного коммунизма, можно было догадаться, на какую работу, выполняемую в этот момент бородатым сатиром, намекал автор. Была понятна и параллель, проложенная живописцем между самыми бесчеловечными политическими идеологиями ХХ века.
Основоположнику в хвост пристроился плешивый радостный малыш с непомерно большим лбом, редкой рыжей растительностью на лице и синими глазами, устремленными в коммунистическое пространство.
Полховскому, на мой взгляд, удалось схватить главное в образе российского гиганта философской мысли: идиотический блеск в глазах этого гениального прорицателя, обладавшего, как показала история, предвидением кошки. Бледную лысину великого мизантропа венчала клякса в виде вопросительного знака.
Групповым сексом они, видимо, занимались и прежде. На это прямо указывала открытая детская коляска на гусеничном ходу, в которой возлежал плод их преступной связи: сердитый младенец с внешностью половозрелого Иосифа Виссарионовича Сталина. Вместо соски изо рта дитяти торчала короткая черная трубка.
— Сработано с точки зрения творческой фантазии достаточно грубо, — закончил я под вежливый смех супругов, — но исполнительское, так сказать, мастерство было на высочайшем уровне. И потом, это ужасное помещение, холодный пол, прожектора…
Болтянский заказал ликеры и кофе. Мария Сергеевна начала собираться. Сам же Болтянский, похоже, уходить никуда не собирался. Я внутренне сжался, мне вовсе не улыбалось оставаться с ним наедине. Как бы угадав мои мысли, Мария Сергеевна сказала:
— У меня что-то разболелась голова. Я сейчас поеду домой, — и она просительно добавила: — а вы, Андрей Андреевич, не оставляйте моего мужа в одиночестве. Илюша, проводи меня до машины.
Почему-то на Руси для преодоления расстояния между знакомством и переходом на "ты" люди прибегают к помощи водки. Мы с Ильей Григорьевичем не стали исключением.
Мы были людьми примерно одного возраста, оба получили образование в московских вузах, молодость прошла под одни и те же песни, мы оба обожали крепкие спиртные напитки, знали в них толк, и через час уже похлопывали друг друга по плечу, будто были знакомы со школьной скамьи.
