"Как такое могло произойти?"- спрашивал я себя в сотый раз, разложив, наконец, бумаги и c ужасом видя ясную картину моего краха.
Дональд! Вот, кто это совершил, здесь нет сомнений. И всё из-за этой крашеной куклы Викки! Негодяй обвинит меня в хищении денег и не моргнув глазом упечёт меня за решетку.
Я выскочил из кабинета, не зная, что делать и кого просить о помощи.
"А может сбежать? Это решило бы массу проблем!"- мелькнула трусливая мысль, от которой я тут же отказался.
Попробую защитить своё честное имя...
Я позвонил адвокату, который обещал приехать к восьми утра.
Не знаю, как я пережил эту ночь.
Адвокат успел как раз вовремя, войдя в дом сразу за полицейскими.
Наручники надевать мне не стали. Куда бы я делся, если прямо перед домом простиралось Хайгейтское кладбище?
6.
Айк открыл глаза и увидел своё тело, сидящее в кресле. На небритом лице скорбная гримаса, руки сжаты в кулаки так, что побелели косточки. В воздухе - сильный запах озона.
Было странно перемещаться, не имея тела. Но какое-то ощущение всё же присутствовало. Сила в невидимом теле осталась, своим мягким напором она была подобна морской волне. Айк попробовал пройтись, а потом переместить пресс-папье на столе профессора.
Это получилось не сразу, но потом дело пошло на лад. Затем он попробовал пройти сквозь ширму, что удалось легко, как будто он всю жизнь только этим и занимался.
Коллинз выглянул в окно, где прохожие, подняв воротники и натянув поглубже шапки, старались быстрее пробежать по улице, подгоняемые беспорядочно носящимся ветром.
Айк отметил, что обзор увеличился и зрение стало панорамным. Это было интересно. Однако ему пора было уходить, чтобы исполнить задуманное.
Он знал, что едва перейдёт тонкий проволочный контур, проложенный по периметру комнаты, сразу попадёт в день, выставленный на арифмометре. Его тело будет находиться здесь до тех пор, пока всё не получится. Другого варианта Айк даже не рассматривал.
Перед тем, как шагнуть сквозь дверь, он оглянулся и ободряюще подмигнул мужчине в заскорузлой от чужой крови рубахе, сидевшему в кресле неживым манекеном.
7.
Спасти репутацию не удалось. Мне пришлось полностью вкусить всю горечь унижения. Конечно, я старался сидеть на скамье подсудимых с независимым и гордым видом, под градом обвинений в том, чего я не совершал.
Ситуация чуть не осложнилась, когда я сам попытался обвинить Холденза в том, что это его рук дело, а он стал настаивать, чтобы мне добавили срок "за клевету".
Я чувствовал себя бессильным что-либо сделать, водоворот невезения безжалостно затягивал меня в пучину.
Наконец, после трёх месяцев разбирательств, суд вынес вердикт.
Судья, выглядевший, как родной брат Дональда, недовольно тараща на лист маленькие глазки с отвисшими веками, огласил приговор.
"Шесть лет!"
Шесть лет унижений и позора, расплаты за неизвестно чьи грехи! Мне было стыдно поднять голову и посмотреть на тех, с кем я работал, на тестя, исполненного гневом, на Селену, сидевшую в дальнем ряду в шляпке с чёрной вуалью, как на похоронах. Кронпринц тоже, наверное, ошивался в зале суда, злорадно посмеиваясь. Теперь весь дом был в его распоряжении.
Суд постановил описать имущество, которого не было, вся недвижимость принадлежала Селене, ведь я всегда был для них лишь американским голодранцем и выскочкой...
Не буду рассказывать о том, как жилось и работалось в Пентонвилле, но за хорошее поведение меня выпустили на полтора года раньше срока.
За всё это время жена навестила меня лишь однажды - привезла документы на развод. Мы почти не разговаривали и я окончательно понял, что заплатил за свою жадность двенадцатью с половиной годами жизни.
Да-да, это был брак по расчёту, но теперь за него я рассчитался полностью. Мне нравилась Селена, она была чуднАя девчонка, да ещё и дочь богатого папочки, что сыграло, наверное, решающую роль.
Бедняжка Бэсс была мною забыта, скрыта за миражом богатства, обладателем которого я так и не стал.
В тюрьме я часто вспоминал Бэсс и думал, как сложилась её судьба? Помнит ли она меня, ведь столько лет прошло...
И уже в первый свой день в тюрьме, я твёрдо решил вернуться в Америку. Лондон я ненавидел всей душой, да и он меня, видимо, тоже недолюбливал.
За все прожитые здесь годы я так и не завёл себе ни одного друга, ни на свободе, ни в тюрьме. А ведь в Америке у меня была масса друзей, которых я эгоистично забыл, едва только опустил свой зад в "Астон Мартин" - свадебный подарок тестя.
Однако, даже самые плохие времена заканчиваются, и подписав документ о получении своих вещей, оставленных при входе в тюрьму, я вышел на свободу!
Костюм был сильно измят и пропах сыростью, мне пришлось снять комнату в дешевом отеле в пригороде, но я был свободен!
Навыки электрика позволили мне найти работу на ткацкой фабрике, где я проработал шесть месяцев, отказывая себе во всём и копя деньги на билет в Америку. Но несмотря на всю экономию их было всё ещё недостаточно.
Возвращение откладывалось.
И тут мне помог случай.
В воскресный день, когда я по личной просьбе директора устанавливал светильники в его загородном доме, мне встретилась Викки. Она, как обычно сияла, словно слиток золота, и узнала меня прежде, чем я успел отвернуться.
Плохо скрываемая жалость сквозила в её янтарных глазах, пока она расспрашивала меня о жизни.
Но мне было всё равно. Я знал, что уеду в Америку и больше никогда её не увижу, и даже не спрашивал о том, как дела в банке и всё остальное. Но она всё же успела сообщить, что банк процветает, Доналд всё так же омерзителен, что не помешало ему стать её мужем, а Селена окончательно свихнулась и сейчас лечится в Италии.
Я выслушал её рассказ бесстрастно, все эмоции я оставил в тюрьме, и собрался уходить, как Викки вдруг открыла сумочку и достала оттуда пачку банкнот.
Она стала совать мне деньги, но увидев мой отрицающий жест сказала, что даёт их взаймы, до тех пор, пока я не разбогатею.
Я подумал и взял.
Уходя, она послала мне воздушный поцелуй, эта чёртова красавица Викки...
На следующий день я взял расчёт на фабрике и купил билет.
8.
"Ну, здравствуй, Нью-Йорк!" - пело сердце.
Я ступил на родную землю четвёртого июля, ранним утром, и молодое летнее солнце приветственно раскинуло в небе свои руки-лучи. Не передать словами, как же я был счастлив! Мне хотелось обнять всех встречных людей, чёрных докеров и заблудившихся в порту растерянных мексиканцев, а таксисту я дал внушительные чаевые. Пусть тоже порадуется!
Старая тётушка Эмбер отдала мне комнату, где мы с братом ночевали ещё подростками, и это всколыхнуло целое море воспоминаний.
Душа моя наслаждалась в родных местах, а затхлый, угрюмый Лондон остался в тёмном прошлом.
Мысли о Бэсс не покидали меня ни на минуту, но прошло целых две недели, прежде чем я решился подойти к её дому.
За это время я нашёл работу, устроившись в ту же самую "Дженерал Электрик", куда меня приняли без проблем, навестил родню и друзей. Все мне были искренне рады.
Но будет ли рада Бэсс?
Она была рада, это стало понятно без слов. Увидев меня Бэсс вскрикнула и крепко обхватила руками, как будто боялась, что я исчезну. Мы стали целоватся, как сумасшедшие, а потом занялись любовью, будто нам было снова по двадцать пять.
И я подумал, что Бог меня всё-таки любит, раз всё так хорошо устроилось.
Бэсс лежала рядом, блаженно улыбаясь, тихонько гладя моё плечо и повторяя, как заведённая:"Айк...Айк...", но потом вдруг подскочила, словно её ужалила пчела, с криком: "Твоё письмо!" и стала лихорадочно рыться в большой китайской шкатулке.
Я недоумевал. Ведь никогда не писал ей писем.
Однако она подала мне плотный пакет, подписанный моим собственным почерком "Айку Коллинзу лично в руки" и датированный 30.04.1922.
