взгорья, соскальзывал в долины, вспарывал пространство грудью паровоза. Грохотали рельсы, гудели колеса, клацали сцепки...
Около часа ночи пани Нуна начала жаловаться на головную боль — ее раздражал яркий свет лампы. Услужливый Годземба опустил темный абажур. С этого момента ехали в полумраке.
Товарищеское настроение понемногу исчерпывалось, слова звучали реже, прерываемые на половине зевками жены инженера — пани, видимо, чувствовала себя сонной. Она откинула голову назад и оперлась на плечо мужа; однако ноги, небрежно вытянутые к противоположному сиденью, не потеряли контакта с соседом напротив; в затемненной атмосфере купе они вели себя куда более раскрепощенно. Годземба постоянно ощущал, как сладким своим бременем они мягко давят на его голени.
- 169 -
Раставецкий, обессиленный путешествием, тоже свесил голову на грудь и, устроившись между подушек, задремал. Вскоре в тишине купе послышалось его ровное, спокойное дыхание. Воцарилось молчание...
Годземба не спал. Эротически возбужденный, разгоряченный, словно железо в пламени, он лишь сомкнул веки и делал вид, что дремлет. По телу носились горячие струи крови, пульсировали жилы, блаженная нега одолела упругость членов, похотливое сладострастное изнеможение овладело мозгом.
Легонько положил руку на ногу Нуны и ощутил пальцами ее ядреную плотность. Сладкое головокружение застлало глаза туманом. Он подвинул руку выше, упиваясь прикосновениями к шелковистому телу...
Вдруг ее бедра задрожали от наслаждения, она протянула руку и погрузила в его волосы. Мгновение продолжалось молчаливая ласка...
Поднял голову и встретил влажный взгляд больших страстных глаз. Движением пальца указала ему на вторую, совсем темную половину купе. Понял. Оставил свое место, осторожно проскользнул мимо спящего инженера и перешел на цыпочках в другую часть купе. Здесь, заслоненный густым полумраком и перегородкой, которая достигала его груди, уселся, взбудораженный, в ожидании.
Однако шорох, который он все-таки произвел, разбудил Раставецкого. Тот протер глаза и оглянулся вокруг. Нуна. моментально втиснувшись в угол вагона, казалось, дремала — место vis-a-vis было пустое.
Инженер протяжно зевнул и выпрямился.
— Тихо, Мецек! — сонно упрекнула его жена. — Поздно уже.
— Прости. Куда подевался тот... фавн?
— Что за фавн?
— Мне снился фавн с лицом парня, который сидел напротив нас.
— Должно быть, вышел на какой-нибудь станции. Теперь у тебя есть свободное место. Ложись поудобнее и спи Я устала.
- 170 -
- Хороший совет.
Он широко зевнул, вытянулся на клеенчатых подушках и подложил под голову плащ.
- Спокойной ночи, Нуна.
- Спокойной ночи.
Наступила тишина.
Затаив дыхание во время этой короткой сцены, Годземба присел на корточки за перегородкой и переждал опасный момент. Отсюда, из черного угла, он видел только пару яловых ботинок инженера, которые неподвижно торчали из-за края вагонной скамьи, а на противоположном сиденье - серый силуэт Нуны. Пани Раставецкая не двинулась с места, застыв в той же позе, в которой ее застал муж после пробуждения. Но ее открытые глаза фосфоресцировали в полумраке, хищно, дико, вызывающе. Так прошло четверть часа пути.
Затем на фоне стука вагона из уст инженера начали вырываться резкие храпящие звуки. Раставецкий крепко заснул. Тогда, гибкая, как кошка, слезла с подушек и оказалась в объятиях Годзембы. Поцелуем, тихим и крепким, соединили жаждущие уста и сплелись друг с другом в долгом, сладострастном объятии. Ее юные груди, в которых бурлила ярая кровь, прикипели к нему палящими ласками, и она подставила ему благоуханную раковину своего тела...
Годземба брал ее. Брал, словно пламень в пекле пожара, который уничтожает, и поглощает, и сжигает, брал, словно вихрь в разгуле буйства, свободный, вольный брат степей. Дремлющая страсть взорвалась красным криком и разорвала удила. Наслаждение, поначалу облеченное в ризы страха, сдерживаемое вожжами осторожности, наконец прорвало плотину и победоносно выплеснулось через берега пурпурной волной.
Нуна извивалась в спазмах забвения, корчилась в судорогах любви и боли без границ. Тело ее, омытое водой горных рек, загорелое под ветрами горных лугов и полонии*, пахло ароматами трав, крепкими, суровыми, головокружительны¬
____________
* Безлесные травянистые участки верхнего пояса Восточных Карпат, используются в качестве пастбищ и для сенокоса.
- 171 -
ми. Ее юные, мягкие, приятно сложенные округлые бедра раскрывались, словно застенчивый бутон розы, и впитывали в себя, всасывали любовную дань. Русые косы, вызволенные из скрепляющих заколок, упали легкой волной на плечи и окутали его простоволосой вязью. Всхлипывания сотрясали грудь, пересохшие губы выбрасывали какие-то слова, заклятья...
Тут Годземба почувствовал жгучую боль в затылке и почти одновременно услышал отчаянный крик Нуны. В полусознании обернулся и в тот же миг получил сильный удар по щеке. Кровь ударила ему в голову, ярость искривила губы Как молния, парировал новый удар и сжатым кулаком саданул противника между глаз. Раставецкий зашатался, но не упал. Началась ожесточенная драка в полумраке.
Инженер был мужчиной рослым и сильным — но все же победная чаша весов склонилась на сторону Годзембы В этом человеке, на первый взгляд хилом и слабом, пробудилась какая-то нервная, преступная мощь; какая-то злая, демоническая сила поднимала его хлипкие руки, отводила удары, парализовывала атаки. Дикие, налитые кровью глаза хищно следили за движениями врага, отгадывали его мысли, упреждали намерения.
Они боролись в ночной тишине, прерываемой грохотом поезда, топотом ног и ускоренным дыханием напряженных грудей — барахтались молча, сражаясь как два кабана за самку, втиснувшуюся в нишу вагона.
Из-за нехватки места битва ограничивалась довольно узким пространством между сиденьями, поочередно переносясь из одной части купе в другую. Понемногу противники изнемогали; с утомленных лбов стекали крупные капли пота, руки, потерявшие чувствительность от ударов, вздымались вверх все тяжелее. Годземба уже один раз поскользнулся на полу и свалился на подушки от крепко отвешенного пинка; но в следующее мгновение поднялся Собрав остатки сил, оттолкнул противника коленом и сильным толчком швырнул его в противоположный угол вагона. Инженер пошатнулся как пьяный, дверь под весом его тела распахнулась. Не успел он встать, как Годземба вытолкал
- 172 -
его на платформу. Здесь разыгрался финальный акт битвы, короткий и неумолимый.
Инженер защищался слабо, с трудом сдерживая бешеную ярость противника. Кровь текла у него по лбу, сочилась изо рта, из носа, заливала глаза.
Неожиданно Годземба ударил его всем телом. Раставецкий покачнулся, зашатался и рухнул с помоста под колеса. Его глухой хриплый крик был заглушен стуком рельсов, задушен грохотом поезда...
Победитель выдохнул. Втянул в разгоряченную грудь холодный ночной воздух, вытер пот со лба и поправил смятую одежду. Стремительный поток воздуха от паровоза развевал его волосы и охлаждал разогревшуюся кровь. Достал мундштук и закурил папиросу. Чувствовал себя как-то бодро, весело.
Спокойно открыл дверь, захлопнувшуюся во время
