Митька, похоже, хотел устроить мне сюрприз. Он вообще за путешествие со мной меньше всего был похож на себе подобных. Скорее на увлеченного своей работой гида. Хотя я понимал почему так. Там, в деревне чертей, он был изгоем, чужим среди своих. Теперь ему вдруг нашлось дело.
— А ты не будешь мазаться?
— Я плохо чертовской породой пахну, — застеснялся собственного признания Митька. — За то меня Большак часто бьет. Зато во всем лесу могу свободно гулять. Будто бы и нет меня. И не чужанин, и не черт.
Чем больше слушаю его, тем явственнее понимаю — не место Черноуху в лесу. Теперь я это понял окончательно. Нужно вытаскивать беднягу. Только куда? И как?
— Все, дяденька, подходим, — сказал Митька. — Она глуховатая, но вы лишний раз все равно не шумите.
Я уже и так знал, что мы недалеко. Хист с ума сходил. Нечисть силой в три рубца, если переводить на рубежный. Для остальных — мелочевка, для меня — смертельная опасность.
Что интереснее, на меня она не обратила никакого внимания. Тут даже дело не в кулоне. На него же нечисть не особо реагирует. Просто я слабее ее, потому и не чувствует. Бес говорил, что и многие рубежники этим грешат. Как только возвышаются, перестают ощущать тех, кто ниже их по хистовой лестнице. Я сразу решил, что никакого головокружения от возможных успехов у меня точно не будет. Вот стану повелителем мира, всех стану любить одинаково.
Наша скорость передвижения заметно снизилась. Мы теперь натурально крались, как опытные охотники. Точнее, опытным здесь был только Черноух. Я же пусть и пытался шагать аккуратно, но то на ветку наступлю, то камни под сапогом найду.
Иными словами, если бы лешачиха отличалась прекрасным слухом — нам хана. А так ничего, добрались до ровной опушки у небольшой речки. И первым делом увидели дом лешачихи.
Точнее, странное сооружение из толстых веток, похожее на шалаш, укрытое сверху ельником. И приставленное к большому дереву. Спасибо и на этом. А из шалаша торчали две крохотные ножки, обутые в кроссовки. Которые меньше всего предназначались для долгого похода по лесу. Проклятый Большак, проклятая лешачиха, проклятый новый мир.
Первым желанием было броситься к пацану. Нас разделяло всего несколько десятков метров. Однако я сдержался. Если ты не видишь суслика, это не значит, что его нет. Лешачиха где-то поблизости, я ее чувствую. Надо действовать согласно плану.
И мое терпение вознаградилось. Со стороны реки появилось существо, неся в руках два старые ведра времен царя Гороха. Вся соль заключалась в том, что ведра оказались явно дырявые, потому что со дна капали остатки воды. Но в мире лешачихи все было в полном порядке.
В нем она виделась себе прекрасной деревенской девушкой, которая возвращается с колодца в родную избу. Такую красивую, что ей все соседи завидуют. Там ее ждет не дождется любимый ребенок. Сейчас она придет, напоит его, станет играть.
На деле — самое ужасное создание, какое я видел в жизни, угрожающе приближалось к шалашу. Худое, сгорбленное, с почерневшим и местами изъеденным червями лицом. Длинными руками, которые венчали пальцы с острыми желтыми ногтями. Облачена она оказалась в тряпье, будто собранное с разных людей, а на плечах лежала даже часть рыболовной сети.
— В топях, поди, сгубили, — сказал мне на ухо Митька. — Если бы в реке или озере померла, русалкой бы стала. Они тоже злые бывают, но детей безвинных не губят. Все больше мужиков.
— А мужиков не жалко, что ли?
Черноух пожал плечами. Видимо, он не особо задавался этим вопросом. Губят и губят, на то они и русалки.
Нечисть на секунду остановилась и потянула воздух носом. Точнее тем, что когда-то этим самым носом было. Мне даже показалось, что она смотрит прямиком на меня. И в душе родилось неведомое раньше чувство.
Это был не обычный страх, когда встречаешь нечто угрожающее твоей жизни. Когда подскакивает адреналин и у тебя возникает желание сбежать от опасности или спрятаться. Нечто необъяснимое, липкое и мерзкое одновременно. Будто тебя погрузили в чан с киселем. Мне даже подумалось, что подойди нечисть сейчас ко мне, я ничего не смогу сделать. Не буду сопротивляться.
Однако обошлось. Предостережения Митьки не оказались напрасными. Лешачиха лишь неодобрительно что-то пробурчала своим ртом с редкими черными зубами. А затем шаркающей походкой подошла к шалашу и залезла внутрь. Взяла свое ведро и принялась «поить» младшего Тихомирова. И тогда я услышал ее голос.
— ту-ту, ту-ту, не вали кашку клуту, вали жиденкую, молошненькую…
Меня мороз по коже пробрал. Голос был глухой, инфернальный, не похож ни на мужской, ни на женский. Словно кто-то взял мои кишки и принялся вытягивать наружу.
— Уууу… — стал подвывать от ужаса внутри портсигара Григорий.
— Молчи, — шикнул на него я. — Сейчас дело надо будет делать. Митька доставай.
— Не могу я, хозяин, страшно, сил никаких нет, — чуть ли не плакал бес. — Если убьет она меня? Что тогда делать?
— Если не вылезешь сейчас, то будешь искать себе нового хозяина. Хуже труса может быть только трус, который предает тебя в трудную минуту.
Бес нехотя вылез из портсигара. Вид он имел пришибленный и совсем не походил сейчас на того сумасшедшего типа, который гонял Митьку. Черноух, кстати, весьма настороженно смотрел на Григория. Помнил вчерашнюю науку.
Однако зайчонка вытащил. Более того, мягко поглаживал его, так что зверек не издавал ни звука. Словно спал. А после передал животинку мне.
— Иди, Митька, ты свою часть уговора выполнил.
— Дяденька, — в глазах черта плескались озера сомнений. Однако он все же переборол себя. — Останусь я. Вдруг чем помогу.
Неужели настолько ему не хотелось к своим? С другой стороны, чем больше народа, тем лучше.
Я нервно сглотнул, вытаскивая нож. Все, Мотя, детские игры закончились. Пора пачкать руки и, как говорится, брать грех на душу. Пальцы дрожали, а к горлу подкатывал ком. И еще живот весь закрутило. Хорошо, что не поел утром, лишь чай попил. Давай, Мотя, мерзко, но надо. Ради пацана!
Я сдавил зубы так, что аж челюсть затрещала и перерезал горло зайцу. Внутри живота сразу что-то рвануло вверх, по пищеводу, однако с огромным трудом мне удалось это сдержать.
Кровь потекла по рукам, и я торопливо поднес тушку к Григорию, вымарывая его юшкой.
Ритуал был чертовым, однако Большак меня уверял, что нет-нет, а рубежники его используют. Во время вчерашнего обсуждения, Семен сказал, что это самый верный способ отвлечь лешачиху. Чтобы она метаться начала.
Я план принял. Разве что бес подо мной дергался, пытаясь вытереться от крови. Уж очень Григорию подобное развитие событий не понравилось. Однако кто его тогда слушал?
А вот теперь мне начинало казаться, что это глупость полная. Вдруг вообще ничего не получится? Но отступать было уже поздно.
— Жизнь молодую выпускаю, кровью чело обмываю, чтобы стало оно, как было, всеми теперь позабыто.
Все лицо Григория оказалось залито юшкой, включая рыжую бороду. К тому же, свобода стала действовать на беса. Он стоял, бешено вращая глазами, и скаля зубы. Один в один средневековый викинг в подтяжках.
— Дяденька, вы его всего мажьте, — подсказал Митька. — А то только лицо изменится.
Вот хорошо, что остался. Я в этих ритуальных делах полный профан. Сели бы сейчас в лужу.
— Давай, мажь меня, мажь меня полностью, — тяжело дышал бес. — Я хочу, чтобы ты мазал меня.
— Григорий, заткнись.
Осадил я его по одной простой причине — теперь осталось самое важное. Убить детеныша животного и вымазаться его кровью может любой сатанист или просто сумасшедший. Ничего особенного, кроме приезда дурки это не вызовет. А вот сделать желаемое превращение способен только рубежник.
Я положил руку на Григория и выпустил хист. Чтобы сосредоточиться даже глаза закрыл. Да и мне не нужно было ничего сейчас видеть. Я чувствовал, как хист обволакивает беса. Как под действием произнесенных слов и пролитой крови начинает твориться магия превращения.
