— Много чести этим чертям, — моментально перешел в защиту бес. — Да и лучше так даже. У них как, выпил на грош, а на рубль — дебош. К тому же натерпелся я тебе скажу. Знаешь, чего мне стоило не вылезти и в рожу этому Большаку не плюнуть?
— Ничего не стоило. Мне кажется, если бы меня копытами запинывали, ты бы даже не дернулся. И стал бы портсигаром при главном лесном черте.
— Еле сдержался, — проигнорировал мою подколку Григорий, накидывая себе пуху. — А все потому что я нечисть послушная. Этого самого, как его, дисциплинированная, вот.
— Да дам я тебе водку, дам, только давай без дешевых самопрезентаций. Вылезай уже и забирай свою бутылку.
— Да не, хозяин, я лучше тут посижу, от греха. Ты чего-то злой какой-то, да и не хочу, чтобы воля в голову шибанула. Вон в дырочку налей мне чутольку.
Я тяжело вздохнул, открыл крышку и стал заливать алкоголь в отверстие возле кресала. Судя по глотающим звукам, водка шла по прямому назначению.
— Чутольку это сколько? — спросил я, когда бутылка опустела на треть.
— Ещ…йо чут…лку, угу, що.
— Да ты не разговаривай, пока пьешь, подавишься же.
В итоге, благодаря чудесам магии и крепкому здоровью Григория, в портсигар была вылита вся бутылка. Хоть в фокусники с этим бесом уходи. Но и это оказалось еще не все. После оттуда вылезла небольшая рука, покрытая рыжим волосом.
— Ить, закусить бы, хозяин.
Я отдал один из своих бутербродов, а сам налил себе чаю.
Григорий, все так же, не высовываясь наружу, съел импровизированный сэндвич. После чего довольно вздохнул. Мне почему-то даже представилось, что он сейчас там, лежит на спине, засунув руку в штаны.
— Ох, Господи, до чего же хорошо.
— Надеюсь все же, что бога нет, — ответил я. — Иначе с каждым днем мы все дальше от него.
Раньше я думал, что в нашем мире есть немного несправедливости, но в целом все ОК. Да, богатые богатеют, но если сильно напряжешься, ты сможешь вырваться из бедности. А государство тебя защищает по всем фронтам.
Теперь выходило, что каждая последняя нечисть может обидеть любого человека. Потому что она «в своем праве». Не туда зашел, не то сделал или напротив, не сделал. К примеру, не занес дары. Потому что вообще ничего не знал! Раз и огреб по самые помидоры. Порядки знать надо! А как их знать, если наш мир скрывается — вообще непонятно. Политика двойных стандартов в действии.
Получалось, что даже по сравнению с самым последним чертом рядовой чужанин — никто. Грязь на обуви. И каждый ее может смахнуть в любой момент.
И поделиться своим негодованием не с кем. Григорий был плоть от плоти нечистью. Он искренне не понимал моих переживаний. Вот так мир устроен. Да, немного несправедливо, но чего уж тут сделаешь? Хотя нет, бес не понимал само понятие «несправедливости».
Ведь волку не жалко зайца. Вот так сложилось, что в случае чего хищник сожрет травоядного. Судьба у него такая, что ли.
Григория больше интересовал, например, низкий курс приема стеклотары. Вот по этому поводу он искренне сокрушался.
Как-то даже проснулся, радостно вереща, что теперь за каждую пустую бутылку дают по серебряной монете. А когда понял, что это лишь сон — очень сильно разозлился. Полдня ходил мрачный.
Интересно, сейчас ему тоже что-то про бутылки снится или что-то приятное? Потому что захрапел он почти быстро, прошло меньше полминуты с доедания бутерброда. Мне бабушка говорила, что хорошо спит тот, у кого совесть чиста. И только сейчас я понял, что едва ли это правда. Потому что понятия «Григорий» и «совесть» существовали явно в разных измерениях.
Сам же уснуть долго не мог. Все ворочался и ворочался. И задремал уже очень глубокой ночью. Правда, такое ощущение, что сразу проснулся. От настойчивого стука в окно.
Вид немытой страшной физиономии Митьки заставил вздрогнуть. Я даже нож схватил, однако не вытащил. Понял, что именно происходит.
— Дяденька, пришел я, как и оговорено было, — улыбался Черноухий. — Доброго утречка вам.
— Добрейшего. Погоди, Митя, сейчас я соберусь и пойдем.
Я отхлебнул чая из термоса, обулся, взял рюкзак, портсигар и выбрался наружу. Солнце только угадывалась в розовом зареве рассвета, потому я ощутил легкий озноб. Не спасала даже моя куртка. Сапоги заскользили по мокрой от росы траве, а в нос ударил запах свежесрезанного дерева
— Вот, дяденька, — протянул мне Черноух несколько заостренных, похожих на колья, веток. — Осина. Если лешачиха подберется близко, можно в нее воткнуть.
— И что, она умрет?
— Нет, но осину не любит.
— То есть, ты предлагаешь мне еще больше разозлить нечисть, которую в открытую победить не смогу?
— Ты не понимаешь, дяденька, — ласково, почти уговаривающе ответил Митька. — Если ты ее, скажем, в ногу ранишь, то она бежать за тобой будет медленнее. Тогда есть шанс уйти.
— Беда в том, что мне нужно ее убить. Чтобы больше никто из людей в ее лапы не попал.
Сказал, а самому тошно стало. Легко брякнуть — убить. Вот только что будет, когда до дела дойдет? Все-таки живое существо, как-никак. Хотя с живым — это я сильно погорячился. Судя по тому, что сказал Большак — как раз мертвое, возродившееся.
Я пытался ненавидеть ее из-за похищения пацана. Однако как только узнал о природе возникновения лешачих, вера в собственную кампанию серьезно пошатнулась.
Впрочем, несколько кольев я взял, заткнув в боковой карман рюкзака. На всякий пожарный случай. Лучше иметь хоть мелкие, но все-таки козыри в рукаве, чем надеяться на удачную раздачу.
— Так и будем титьки мять или пойдем? — проворчал портсигар.
— Вы, дяденька, только беса своего не выпускайте, — испуганно попросил Митька. — Уж лупит он больно. Намного хуже, чем братья.
— Не волнуйся, если он тебя еще раз ударит, я его сам ремнем угощу.
Судя по тому, как затрясся портсигар, Григорию мое заявление пришлось не по душе. Я же начал вспоминать, у меня вообще ремень был или нет? Надо будет купить и повесить на стену вместо ковра, хотя бы для устрашения.
— Ты сам-то взял все, что от тебя требуется?
— Обижаете. Самого крохотного взял. Меня его мать по всему логу гоняла. Насилу вырвался.
Митька вытащил будто из воздуха зайчонка. Маленького, одни уши в руках. А у меня к горлу подступил комок, как только представил, что именно надо будет сделать. И то, и другое — живое существо. Но пацана была жальче.
— А почему зайца?
— Можно и волчонка, но уж больно те кусачие. А этот махонький.
Черноух убрал зайчонка так же, как и достал. В никуда. Словно за пазуху спрятал. Пусть и низшая нечисть, а тоже разным фокусам обучена. После Митька дошел до какой-то коряги и поднял ее, затем поманил пальцем и стал обтирать мне куртку. Так проворно, что я не сразу почувствовал запах.
— Фу, это что?
— Хорь территорию метит. Он нечто среднее, между нечистью и животным.
— Такое вообще бывает?
— Всякое бывает, дяденька. Мир он вообще богатый на чудеса. Так вот запаха у хоря сильный, остальные перебивает.
— И зачем мне это⁈
Во-первых, я понял, что куртку можно будет выбрасывать. Во-вторых, в машине Костяна придется делать химчистку. В-третьих, какого вообще черта делает этот черт?
— Лешачиха видит и слышит плохо. Зато чувствует хорошо. От вас же, дяденька, чужанами пахнет. Хуже нет, чем на землю лешачихи с таким запахом сунуться.
Я сглотнул, унимая рвотный позыв, но все же кивнул. После чего Митька обтер меня полностью.
— А теперь пойдем.
Надо сказать, шли мы порядочно. Как минимум столько же, сколько до ватаги чертей. Разве что в другом направлении. Земля стала тверже, и болота ушли в сторону. Перед нами раскинулся лишь густой лес. Вроде тишь да благодать, только у меня на душе было неспокойно. Чувствовал хистом, что рядом совсем.
— Как я понял, лешачиха возле реки живет? — спросил я.
— Так и есть, дяденька, — охотно отвечал Митька, шагая впереди и оборачиваясь на ходу. — Вся шутка в том, что душа у нее загубленная. Лешачиха думает, что не умерла вовсе. Потому и живет, как самая обычная баба. Да не буду говорить, сами увидите.
