— Что именно не получилось? — осторожно спросила я, молясь лишь, чтобы он не заметил, как у меня задрожало в горле от его повышенного внимания.
— Всё. Это чересчур… красиво.
Мои брови удивлённо поползли вверх, и сдержать любопытство не вышло. Да, я знала, какая там на мольберте адовая мазня, и подготовилась к лживой похвале, когда встала и подошла поближе. Матвей наблюдал за мной с обречённостью приговорённого к казни и не стал мешать, молча позволяя взглянуть на картину.
Из моего рта вырвался изумлённый вздох. На ватмане уже не было тех жутковатых тёмных красок, как на наброске. Больше того, мне показалось, что портрет заменили полностью — теперь на нём легко узнавалась именно я, мои каштановые волосы, изгиб губ, линия скул и оттенок кожи. Самыми чудесными вышли глаза: если в наброске это были жуткие тёмные провалы, то сейчас они сверкали как живые, моим родным шоколадным теплом в обрамлении пышных ресниц. Это не просто другой портрет, это произведение мастера… В котором все небрежные мазки встали в новом, идеальном порядке.
— Что тебя не устраивает? — откровенно не поняла я раздражения Матвея, подарив ему восхищённую улыбку. — Обалденный портрет, мне очень нравится. И правда вышло красиво.
Хоть и не понимаю, как. Как та небрежная и грязная пакость, которую видела здесь несколько дней назад, вдруг стала лучше любой фотографии.
Матвей не реагировал на одобрение его работы, только тяжело выдохнул и попытался снова откинуть чёлку со лба. Его пальцы были в краске, а в левой руке он всё ещё держал палитру, с которой текло на пол красно-коричневое месиво. Он и не заметил, что сам измазал себе скулу, и я как можно более ободряюще усмехнулась:
— Вот теперь ты точно выглядишь как настоящий художник.
Это был полушаг, который не получилось остановить. Как и потянувшуюся к его лицу руку, тыльной стороной ладони стирая с бледной кожи грязный мазок. Матвей вздрогнул, но не отстранился, наблюдая за мной глазами побитого щенка. В последнюю секунду, когда я уже отступала на шаг, он вдруг перехватил меня за запястье и сам прижал мою ладонь к своей щеке. От неожиданности вздрогнула до самых ослабевших коленей.
— Чем больше я пытаюсь сохранить в силе нашу сделку… Тем сильнее мне хочется её нарушить, — тихо признался он.
— Так давай нарушим, — охрипнув от такой внезапной откровенности, шёпотом попросила я. — Мы же оба этого хотим. Пошло оно всё, все эти грязные деньги и ходячие трупы. Я хочу жить, здесь и сейчас. А ты?
Матвей шумно втянул воздух, подался ближе ко мне, и тепло его звенящего от напряжения поджарого тела окатило волной до ноющего чувства в животе. От запаха прелых цветов закружилась голова, а в ожидании нового прикосновения пересохло в горле. Из-за разницы в росте ему пришлось наклониться к самому моему уху, чтобы следующий вопрос прозвучал едва слышно, только для глубинной струны в центре груди:
— Серьёзно? Ты правда готова выбрать меня вместо целого состояния?
— Я уже выбрала.
Не дожидаясь, пока он снова во мне усомнится, сама подалась к нему навстречу и невесомо прикоснулась губами к губам — лучше лишних слов. Почти неощутимый поцелуй, смешав два учащённых дыхания в единую симфонию. Внутри всё перевернулось вверх дном и замерло в ожидании реакции: нового отказа, очередного напоминания о запретах, холодного отступления…
Ничего этого не произошло. Только лёгкое колебание воздуха на резком выдохе, когда Матвей углубил поцелуй, медленно пройдясь языком по моей нижней губе. Уронил палитру, чтобы правой рукой обвить мою талию и вжать в себя сильнее. Его левая ладонь мягко легла мне на шею, большим пальцем он невесомо поглаживал скулу, словно задавая темп, контролируя каждый мой прерывистый вдох.
Знакомое горько-сладкое послевкусие кружило голову. От твёрдой холодной ладони Матвея по моим позвонкам волнами бежали мурашки. Я могла лишь следовать за ним, за влажными движениями его языка, чувствуя восторженные искры в животе. Непроизвольно обвила руками жилистые плечи, собрав в кулак футболку. Где-то там, в плохо осознаваемой реальности, до слуха доносился печальный вой запертого в соседней комнате зомби, до которого сейчас не было никакого дела.
Я подняла руку чуть выше, зарываясь пальцами в чернильные пряди волос. Жёсткие, как и мужская хватка на талии, словно капкан. Требовательные прохладные губы Матвея перешли на мою скулу, и разгорячённая румянцем кожа вспыхивала от этого жеста. Колко в кровь. Смазанная тропа к моему уху, мимолётно прикусив мочку вместе с серёжкой — звонко. Пульс беспорядочным боем долбил в висок.
И даже мысли не мелькнуло остановить происходящий бардак. Напротив, я откинула голову, позволяя Матвею провести губами вдоль стучащей венки на шее. Ниже к оголённому плечу, нежно, но уверенно пройдясь вдоль бретельки платья. Его пряное дыхание будоражило воображение: сколько ещё огня внутри этого внешне застывшего раба духа смерти? Узнать требовало всё моё дрожащее от желания нутро, и я осторожно просунула ладонь под его футболку, очертив пальцами напряжённые мышцы.
Его, всего, без соли и перца — немедленно. Едва проглотила робкий стон, как вдруг Матвей замер и звенящим от напряжения голосом выдал:
— Юля… подожди, я должен…
— Раздеться. Единственное, что ты сейчас должен, — нетерпеливо прервала я этот внезапный отказ, но тут он оказался непреклонен.
Тяжело дыша, заключил моё пылающее лицо в прохладные ладони и поймал мой затуманенный взгляд своим. В манящей зелени его радужки тлели чёрные угли возбуждения.
— Не подумай, что я не хочу. Святые лоа, я до жути хочу тебя. Но тебе надо услышать кое-что важное прежде чем ты сделаешь окончательный выбор…
От ощущения твёрдого тела, по-прежнему вжимающегося в мою грудь без белья под тканью платья, мне всё меньше хотелось думать и всё больше — продолжить начатое. Но его серьёзный тон заставил-таки сосредоточиться, и когда я уже осторожно кивнула, из спальни раздалась оглушительная трель телефонного звонка.
— Блин, это Женька, — пришлось досадно сморщиться от узнавания рингтона. Братец что, уловил через километры, как я приготовилась спустить наше дело в помойку? — Это может быть важно. Пять минут, ладно?
Матвей опустил руки, позволив мне порхающей от нетерпения птичкой покинуть балкон. Помимо звонка сюда долетали и отголоски жалобного воя Вадима, дополняющегося скрипом ногтей по двери. Плевать, мы со всем обязательно разберёмся, как только сорвём оставшиеся печати запретов. Я нервно сглотнула и как можно скорее схватила с тумбочки телефон.
— Да, Дейл?
— Слушай сюда, овечка, — вдруг вместо родного голоса послышался грубый и прокуренный, от которого меня словно окунули в ледяной прорубь и заставили замереть на полушаге. — Твой обсосок братец у нас. Живенько сгребаешь сто кусков, или через час начнём отрезать этому чмырю пальцы. Сечёшь?
— Кто это…
— Меньше базарь, больше шевели жопой! — рявкнули на том конце провода. — Ждём на старом заводе КМЗ, и чтоб без фокусов там. Сто кусков!
— Да откуда у меня столько, вы в своём уме? — только и осталось пролепетать мне, с трудом сдерживая заикание в горле.
— Зубы мне не заговаривай, овца! У жены Демчука, и вдруг лавэ нет? Час даю, я сегодня добрый.
Незнакомец отключился, и от раздавшихся в трубке гудков у меня в затылке словно заорала сирена.
Чёрт, чёрт, чёрт! Женька, придурок, с кем же ты связался?! Жить надоело?! Не сработал его план, не хватило ему денег, чтобы рассчитаться с кредиторами, и поздно шептать «Я же говорила».
Паника подкатывала медленно и уверенно, вместе с полным непониманием, как мне теперь вытаскивать задницу брата, если таких невозможных денег у меня действительно нет и их негде достать за час. А мысль о том, что в эту секунду кто-то делает моему близнецу больно, и вовсе стянула желудок спазмом тошноты и назревающей ярости.
— Что случилось? — озабоченный тон Матвея вернул в реальность, когда тот заглянул в спальню. — Ты побледнела.
