Нож в руке Габриэля опустился.
Он собирается это сделать, поняла Тана. Он позволит человеку, только что убившему свою любовницу, уговорить его заключить союз – прямо над ее мертвым телом. Она с отвращением отвернулась и вышла из дома.
Снаружи ее замутило от смеси запахов благовоний и крови. В висках стучало. Она схватилась за стену рядом с урнами для мусора и садовыми инструментами, ожидая, не стошнит ли ее. Потом нужно будет отправляться на поиски Валентины.
– Тана? – окликнула ее какая-то девушка. – Это ты?
Тана подняла глаза и увидела Полночь. Та шла к ней от главного двора, одетая в блестящее виниловое платье. Голубые волосы спадали на плечи, она выглядела очаровательной и спокойной, как будто двух последних дней и не было.
– Да, – ответила Тана, судорожно вздохнув. – Со мной все в порядке…
– Я надеялась, что ты придешь на вечеринку, – сказала Полночь, подходя ближе. От нее пахло разложением. – Я хотела поблагодарить тебя за то, что ты для нас сделала.
Тана открыла рот, чтобы сказать «Не стоит благодарности», но в этот момент Полночь схватила ее за горло.
Как должен быть пугающ твой призыв, О, смерть!
Роберт Блэйр
Вена 1912 года во многом отличалась от Парижа 1890-х. Днем на улицах было полно машин и велосипедов, а по ночам город был ярко освещен электричеством. Звонили телефоны, лифты поднимались к съемным квартирам в особняках на Рингштрассе – кольце бульваров, возникшем на месте городских стен. Зигмунд Фрейд уже опубликовал свой фундаментальный труд – «Три очерка по теории сексуальности», а Карл Юнг готовил к изданию «Метаморфозы и символы либидо». Приближался расцвет эпохи модерна, и все верили, что их ожидает лучшее будущее.
Однако проститутки по-прежнему поджидали клиентов там, где когда-то стояли виселицы, и были готовы за тарелку супа пойти с кем угодно. Здесь же рыскал в поисках жертвы и кое-кто другой. Но свет в Вене выключался редко, и никто не хотел говорить о том, что случалось в темноте.
Люсьен Моро шел по ночным улицам в застегнутом до самого верха черном свободном пальто. Рядом с ним шла Элизабет в платье, расшитом бисером и кружевом, с высоким воротом – похожая на видение в черно-золотом вихре. С другой стороны шел Габриэль в черном шерстяном пальто, почти таком же, как у Люсьена.
Они были великолепными, потрясающими и совершенно погибшими созданиями. И у них почти не было шансов дожить до утра. И все из-за него, из-за Люсьена. Вампир должен испрашивать разрешения, прежде чем кого-то инициировать, а он этого не сделал. Да он бы никогда и не получил этого разрешения, учитывая, насколько неуправляемы были два его создания.
Габриэль был влюблен в смерть. Та унесла его невесту, он сам отдал ей брата, и неудивительно, что он поджидал на улицах убийц, впивался в горло и выпивал кровь. Каждую ночь, убивая себе подобных, он как будто мстил за смерть брата.
Люсьен сразу разглядел безумие в глазах Элизабет. Он нашел ее в Португалии, на скамье подсудимых, где она ожидала приговора за убийство мужа. Люсьена впечатлило, как она плюнула на землю и сказала, что если бы Господь воскресил его прямо в зале суда, то она сделала бы это снова. Той же ночью Габриэль и Люсьен устроили ей побег из тюрьмы. Она пошла за ними, не раздумывая. Охотясь, она пользовалась бритвой вместо зубов и нападала со свирепостью, которой трудно ожидать даже от мужчины.
А теперь ему придется потерять обоих. Люсьен пытался развлечь их, делал вид, что уверен: чудовищный Паук оставит их в живых. Но на самом деле понимал, что Габриэля и Элизабет, скорее всего, уничтожат. Древние вампиры правили подобно феодальным владыкам и придерживались тех же взглядов на вопросы субординации. Наверное, нужно было отправить Габриэля и Элизабет в бега, но Люсьен знал: ни в Стамбуле, ни в Шанхае не скрыться от Паука, который, дергая за нити сплетенной им сети, может вызвать банковский кризис в Люксембурге или устроить революцию в Испании. Он будет преследовать их по всему миру.
Кроме того, если они сбегут, у Люсьена будут большие проблемы.
Элизабет бросила на него яростный взгляд.
– Мы должны убить Паука, – сказала она. – Убить и выпить его кровь! Она даст нам силу, которую он копил веками, даже если мы разделим ее на троих. Мы сможем устанавливать правила, а не подчиняться им.
– Не говори глупостей, – огрызнулся Люсьен, хотя поговаривали, что сам Паук именно так и пришел к власти. – Если ты хоть что-то сделаешь, считай, что мы все погибли. Важно показать ему, что я научил вас уважать старших.
– Тогда, наверное, тебе стоило это сделать, – тихо произнес Габриэль.
Люсьен бросил на него сердитый взгляд. В свое время его привлекло в Габриэле то, что в какие бы бездны отчаяния он ни был погружен, иногда он становился удивительно проницательным. Люсьену не хотелось, чтобы этот острый ум был обращен против него.
Он знал о себе все: кто он такой, до каких переделов жестокости и гнусности доходил, какими желаниями руководствуется, и гордился этим. Но он не хотел, чтобы об этом знал кто-то еще.
Они пришли в самую старую часть города к окруженному высокой стеной особняку с фасадом, украшенным мраморными скульптурами. Люсьен проскользнул в приоткрытые ворота, прошел вдоль ухоженной живой изгороди к большим красным дверям. Дверные ручки были выполнены в виде женских голов с лицами, искаженными мукой. В зубах они сжимали большие металлические кольца. За одно такое кольцо Люсьен и взялся.
Габриэль посмотрел на Элизабет и поднял брови. Она закатила глаза. Они вели себя как брат и сестра, но, как ни странно, Люсьену это не нравилось. Ему казалось, что, хоть они и подчиняются ему, у них есть и какие-то свои секреты.
– Да-да, готов поспорить, Пауку захочется посмотреть, как вы переглядываетесь.
Люсьен сказал это, только чтобы смутить Габриэля и посмотреть, как Элизабет возмущенно фыркнет. Чтобы показать: он властен над всем, что их касается, даже над их чувством юмора. Возможно, смерть вот-вот заберет их, но до тех пор они принадлежат только ему.
Через несколько секунд к двери подошла сутулая женщина в темном платье; коса из седеющих волос была закручена в узел на затылке.
– Guten tag[12], – сказала женщина, впуская их в дом. Следуя за ней, они прошли множество комнат; потолки были расписаны фресками, изображающими битвы. Мертвецы и умирающие смотрели на них из окаймленных позолотой ниш. Сверху, как экзотические фрукты, свисали электрические светильники, отражаясь в зеркалах. Вдоль стен стояли обитые красной парчой диваны, резьба которых пышностью не уступала лепнине на стенах.
Женщина провела их во внутренний двор, посреди которого рос одинокий куст боярышника. Телохранители из личной стражи Паука, известной под вычурным названием Corps des Ténèbres[13], привлекали взгляды своими длинными одеждами. У боярышника стоял очень высокий и худой вампир в коротком свободном пальто. Из жилетного кармана свисала цепочка часов, кольцо-печатка с камеей из красного камня, испачканной воском, блестело на руке в свете газовых фонарей. Глаза из-под тяжелых век угрюмо смотрели на них.
Обычная одежда и неприметный облик никого не ввели в заблуждение. От этого вампира исходила огромная сила. Элизабет смотрела на него с восхищением и ужасом, а Габриэль старался вообще никуда не смотреть.
– А, Люсьен, – сказал Паук, направляясь к ним и прикуривая от золотой зажигалки. Его пальцы оканчивались длинными пожелтевшими кривыми ногтями, напоминавшими когти огромной птицы. Люсьен задумался, сколько веков должно пройти, прежде чем он сам проснется с такими руками. – Хорошо, что ты пришел.
Служанка исчезла, бросив обожающий взгляд на своего хозяина.
– Я навеки в вашей власти, – произнес Люсьен, быстро поклонившись. Он ненавидел стариков-вампиров, их дурацкие дворцы, их манеру держать себя и необходимость пресмыкаться перед ними. Здесь, среди современных искушений Вены, казалось, что время монархий прошло, но революции, сотрясавшие мир, ничего не значили для скрывающихся во мраке вампиров-повелителей.
Паук фыркнул:
– Как бы ты ни пыжился, ты – сын фермера из маленького городка в Нормандии.
Ах да, еще Люсьен забыл упомянуть, как он ненавидел их дурацкую увлеченность родословными. Какая разница, что за кровь когда-то текла по чьим-то венам? Сейчас она вся краденая! Но он счел за лучшее промолчать.
Паук повернулся и указал когтистым пальцем на Габриэля. Тот вздрогнул.
– На первый взгляд они не так уж недостойны, чтобы ты прятал их от меня. Люсьен, почему они не представлены, как положено? Или же у тебя есть причины полагать, что я буду против их обращения?
«Никаких, разве что одна – психопатка, а другой страдает тем, что Фрейд назвал бы влечением к смерти. Или наоборот?»
