В одну из безумных ночей меня навестил черт. Лежа на диване, я следил за тем, как он плавно передвигается по комнате и с шумом втягивает крючковатым носом воздух. Он ни разу не взглянул в мою сторону и через какое-то время бесследно исчез.
Симпатичный такой черт, обаятельный, с расчесанной по всему телу шелковистой шерстью. Подземный посол имел очень красивые лакированные черные копытца, позолоченные рожки и забавный хвостик с кисточкой на конце.
От черта приятно пахло свиной грудинкой горячего копчения. Он произвел на меня самое благоприятное впечатление. Воспитанный, спокойный такой… Его хотелось съесть.
Я хорошо знал, что означают такие посещения и чем они обычно заканчиваются, тем не менее, появление черта меня не испугало. Я задумался. Возможно, это и дико, но я подумал, а может, это Господь прислал его ко мне?!
После его посещения я долго думал, нащупывая мысль, которая уже несколько раз пыталась пробить брешь в моей оглохшей от пьянства голове.
Мысль формировалась во мне помимо моей воли, будто с помощью какой-то добродетельной силы извне. И когда я нащупал ее, эту спасительную мысль, то тихая умиротворяющая радость заполнила мое сердце, изгнав из него саднящую боль.
Я был весь охвачен чувством просветленного обновления. Мне показалось, что я заново открыл Закон Всемирного тяготения.
Всем своим воскресающим существом я понял — надо было жить. Жить — ради себя будущего! Ради того Андрея Сухова, которому Господь отмерил столько-то лет жизни…
И впервые за долгое время я спокойно уснул. С этой ночи началось мое возвращение в жизнь.
Сердцу стало легче, будто кто-то вынул из него ржавый гвоздь…
Эта ночь разделила мою жизнь на две части — за спиной было грустное прошлое, а впереди — долгий путь по неведанным тропам…
…Мне приснился счастливый сон, в котором я увидел себя и серьезным сероглазым мальчиком, держащимся за отцовский велосипед, и мечтательным юношей с надменной взрослостью во взгляде…
Приснилась мне и стена знакомого с детства дома, которая высоко, под крышей, острым углом своим врезалась в жаркое, нестерпимо синее московское небо…
Приснился перрон подмосковной станции, на дощатом настиле которого я когда-то увидел брошенную кем-то ветку белой сирени… Приснилась розоватая дымка над изумрудной поляной в утреннем летнем лесу…
Приснилась девушка с влажным бархатным взглядом, которая когда-то была моей короткой любовью, в мое сердце вернулось на миг нежное чувство, порожденное воспоминанием о близости, изломе бровей, щемящей тоске и любовной неге…
Приснился и тот далекий серо-вишневый вечер, которому, казалось, никогда не будет конца…
…И наступило утро, солнечное, со свежим порывистым ветром; это утро я встретил, стоя у раскрытого окна и с наслаждением вдыхая воздух пробуждающейся ото сна весенней Москвы — лучший в мире воздух, напоенный запахами отработанного бензина и сладковатыми ароматами подгнившего за долгие зимние месяцы мусора.
Саболыч со товарищи уже был на исходных позициях, и по закоулкам двора разносился громкий стук костяшек, усиленный коротким, быстрым эхом.
Зазвонил телефон. Я снял трубку. Это был Болтянский, он говорил взволнованным голосом, был со мной опять на "вы", будто не было той пьяной ночи с девками и невнятной дракой.
— Куда вы пропали, черт бы вас подрал? — набросился он на меня. — Целую вечность не могу до вас дозвониться! Сейчас я к вам приеду. Только никуда не уходите! Слышите?
Я оглядел неприбранную комнату, грязный стол с поверженными бутылками и в раздумье поскреб небритый подбородок. Болтянский усилил натиск:
— Это очень важно! Париж… газеты… в общем, еду!
Я положил трубку и, недоумевая, пошел в ванную. Какой Париж? Какие газеты?
Спустя полчаса, побрившись и приняв душ, я, в шуршащем домашнем халате, благоухая лосьоном и чувствуя себя как новый медный пятак, опять вошел в гостиную и замер в дверях.
— Дверь была не закрыта, — объяснил Болтянский, поднимаясь с кресла, и добавил: — А следовало бы закрывать! Где вы храните свои картины?
— Мы, кажется, еще в ресторане перешли на "ты"? Кстати, я не сильно поколотил вас в ту памятную ночь?
Сначала на лице Болтянского появилось недоумение, но он тут же забыл о моем вопросе и возбужденно замахал руками:
— Сегодня же надо будет перевезти картины в безопасное место.
— Что значит "в безопасное место"? Кого это я должен опасаться?
— Вам надо лететь в Париж. Немедленно! — без перехода заявил он.
— Какой еще, к черту, Париж? — опешил я. — Вы, что, с ума сошли?
— Вы когда-нибудь были в Париже?
— Допустим.
— Допустим, "да" или, допустим, "нет"?
— Ну, не был я в вашем долбаном Париже. Дальше что?..
— Я, — он возвысил голос, — я только что вернулся оттуда. А знаете ли вы, дикий вы человек, как прекрасен Париж весной? Цветущие каштаны…
— Не надо врать!
— То есть, как так?.. Я вру?! — он даже задохнулся от возмущения.
— Конечно, врете. Каштаны давно отцвели… И, кстати, в Париже их нет. Их заменяют платаны.
— Черт с вами! Отцветшие каштаны, чертовы платаны, маленькие уличные кафе на Бульварах, всякие там Монмартры, Пляс Пигали, Монпарнасы, парижанки в мини…
— Эйфелева башня…
— Да! — взвился он. — Да, и Эйфелева башня, дурак вы этакий! Если бы вы иногда заглядывали в газеты, то узнали бы, что все они только и делают, что пишут о вас!
— Мне было не до скандальных новостей. Я уже несколько недель не читал газет…
— Эту прочтете. Взгляните, — он протянул мне газету, — "Пари суар"…
— По-французски не понимаю: языков не знаю
.
— Фамилию-то свою разобрать сможете? Ну, черт с вами, переведу. Слушайте! Одно название статьи чего стоит! "Гениальный русский художник"! Это о вас! Слушайте дальше. "Знаменитая галерея метра Жака Лаканеля приобрела две картины несравненного русского художника Андрэ Сухова. После первой же недели экспозиция побила все рекорды посещаемости… Люди занимают очередь с ночи, чтобы только взглянуть на картины великого русского… Полиция наводит порядок… Невиданный успех… Фурор… Триумф… Вопросы к метру Лаканелю. Почему имя гения до сегодняшнего дня не было известно широкой публике?.. Правда ли, что он был другом Марка Шагала, Пикассо и Модильяни? В каком году умер этот выдающийся живописец?.." Видите, они вас уже похоронили!
— Что-то мне не нравится фамилия этого метра. Как вы говорите, Лаканель?
— Да, да, Лаканель! Известный коллекционер и миллионер! Правнук Жозефа Лаканеля — академика и члена Конвента. Вы меня убиваете! Не знать Лаканеля!..
— Повторяю, фамилия не нравится, смахивает на "каналью".
— Перестаньте паясничать!
Я и сам понимал, что напрасно придираюсь и капризничаю. Конечно, я кривил душой, такого момента ждет каждый художник.
Я был ошеломлен. За пустословием и напускным равнодушием я прятал растерянность. И страх. Страх, что все это окажется шуткой. Слишком все было неожиданно и фантастично, чтобы быть правдой.
— Но как они попали во Францию? — задал я глупый вопрос.
— Вы же продавали свои картины. Так и попали. Кстати, можете взглянуть, здесь есть фотография экспозиции.
Я взглянул и сразу вспомнил. То ли бельгийца, то ли француза, которому загнал пару картин… Помнится, иностранец был такой полный, в розовом пиджаке…
Неугомонный Болтянский продолжал приставать:
— Вы хоть знаете, сколько стоит каждая картина? Дотошные журналисты выведали, что специалисты оценивают их…
— Мне это не интересно.
— Так я вам и поверил! Так кому вы продали их? И за сколько?
— И это не интересно. А если честно, то покупатель, — припоминаю, говорил он с сильным иностранным акцентом, наверно, все-таки француз, — показался мне посланцем небес, который спас меня от голодной и холодной смерти, заплатив очень приличную, как я думал тогда, сумму… Этих денег давно уже нет — пошли на хлеб, воду и зрелища…
— Какие, к черту, зрелища! — взревел Илья. — Хорош посланец небес! Да он вас надул, этот проклятый лягушатник! Короче, — решительно сказал он, — вам просто необходимо для закрепления успеха появиться в Париже. Вас будут рвать на части, поверьте мне! Еще бы, художник Сухов, оказывается, жив, он наш современник, и его можно потрогать руками. И надо непременно захватить с собой несколько картин для развития успеха.
