— Не знаю, право… ах, нет, знаю! Тетя Милдред встретила ее в Бостоне, кажется. А когда миссис Грантли приехала в Калифорнию, то сочла долгом нанести визит тете Милдред. Вы знаете, какой у нас открытый дом!
Они стояли между двумя огромными елями. Это был точно вход на полянку, служившую столовой. Сверху, сквозь густые ветви, мерцали звезды. Свечи на столе освещали площадку. Около стола, рассматривая устройство «планшетки», сидели четверо. Крис взглянул на них и задержал свой взгляд на пожилой паре — тетке Льют, которую она называла тетей Милдред, и на дяде Роберте. Затем он перевел глаза на черноглазую хрупкую миссис Грантли и на массивного человека с крупной головой, седые виски которого подчеркивали свежесть его энергичного лица.
— Кто это? — прошептал Крис.
— Мистер Бартон. Поезд запоздал, и потому вы не видели его за обедом. Это крупный капиталист — эксплуатация гидравлических машин, передача электричества на дальние расстояния или что-то в этом роде.
— Но он совсем не похож на тех, кто увлекается занятиями, требующими особого умственного напряжения.
— Да, он с неба звезд не хватает. Капиталы ему достались по наследству, но он достаточно сообразителен, чтобы сохранять их и чтобы нанимать для помощи себе людей с умом и расчетом. К тому же он очень консервативен.
— Этого и нужно было ожидать, — сказал Крис. Его взгляд снова перешел на тех людей, которые заменяли отца и мать девушке, стоящей рядом с ним. — Знаете, — прошептал он, — вы вчера поразили меня, сообщив, что они разочаровались во мне и едва меня выносят. Я со страхом встретился с ними после этого вчера вечером и сегодня утром. И однако, я не заметил в их обращении со мной никакой разницы с прошлым.
— Дорогой друг, — вздохнула Льют, — гостеприимство в них так же естественно, как дыхание. Но не в этом суть. Они искренни в своей сердечности. Как бы сурово ни судили они вас в ваше отсутствие, когда вы являетесь к ним, они с вами по-прежнему мягки, добры и приветливы. Как только их глаза встречаются с вашими, расположение и любовь светятся в них. Это потому, что вы уж так сотворены! Вас все любят; вас любят все живые существа. С вашим очарованием никто не может бороться, и вы не можете ничего поделать с этим. Да вы даже и не сознаете силы своего обаяния. Даже теперь, когда я вам говорю, как вы действуете на всех, вы не можете себе этого представить. И то, что вы не сознаете своей силы и не можете поверить ей, вот это-то и является причиной, почему вас все любят. Вы и теперь не верите. Вы качаете головой, но я-то знаю вашу силу — я, ваша раба, — как и все остальные знают, потому что они тоже ваши рабы. Через несколько минут мы присоединимся к ним. Обратите внимание, с какой почти материнской любовью остановятся на вас глаза тети Милдред. Вслушайтесь в оттенки голоса дяди Роберта, когда он скажет: «Ну, что, Крис, как дела, мой мальчик?» Посмотрите, как начнет таять миссис Грантли, — буквально таять, точно роса на солнце. А потом и мистер Бартон. Вы никогда не видели его раньше. Но если вы пригласите его выкурить сигару с вами, когда мы все уйдем спать, вы, полное ничтожество в его глазах, в глазах человека с состоянием во много миллионов, пользующегося большой властью, человека тупого и глупого, как бык, — он пойдет за вами, как маленькая собачка, как ваша собачка, бегущая у ваших ног. Он не будет сознавать, что с ним творится, но сделает именно то, что я вам говорю. Я это хорошо знаю, Крис. О, я часто наблюдала за вами и любила вас за это! Любила вас за то, что вы так восхитительно, так слепо не замечали собственного обаяния.
— Перестаньте, я лопну от тщеславия, слушая вас, — засмеялся он, обнимая ее и прижимая к себе.
— Да, — шепнула она, — и вот сейчас, когда вы смеетесь над всем тем, что я вам сказала, ваше «я», или ваша душа, — назовите, как хотите, вашу сущность, — она вызывает и притягивает к вам всю мою любовь, какая только есть во мне.
Льют прижалась к нему и вздохнула точно от усталости. Он нежно прикоснулся губами к ее волосам и крепче сжал ее в своих объятиях.
Тетя Милдред быстро пододвинулась к столу и посмотрела на «планшетку».
— Пора начинать, — сказала она, — скоро будет холодно. Роберт, да где же дети?
— Мы здесь, — отозвалась Льют, освобождаясь из объятий Криса.
— Ну, теперь вам придется испытать «нервную дрожь», — шепнул со смехом Крис, когда они подходили к столу.
Предсказания Льют о том, как будет встречен Крис, с точностью исполнились. Миссис Грантли, болезненная, почти бестелесная, переполненная магнетизмом, потеряла свою холодность и растаяла, точно она действительно была росинкой, а он солнцем. Мистер Бартон широко улыбнулся ему навстречу и был необычайно любезен. Тетя Милдред посмотрела на него с материнской добротой, а дядя Роберт весело и сердечно спросил:
— Ну, что, Крис, мой мальчик, как ваша верховая поездка?
Тетя Милдред плотнее закуталась в свою шаль и торопила всех приступить к «делу». На столе лежал лист бумаги. На бумаге стояла на трех ножках маленькая треугольная дощечка. Две ножки были снабжены двумя легко вращающимися колесиками. К третьей ножке, помещенной у вершины треугольника, был прикреплен карандаш.
— Кто первый? — спросил дядя Роберт.
Несколько мгновений колебания, затем тетя Милдред положила свою руку на дощечку и сказала:
— Кто-нибудь должен же разыграть дурака для увеселения других.
— Храбрая женщина! — воскликнул ее муж. — Теперь, миссис Грантли, пускайте в ход вашу силу.
— Я? — спросила миссис Грантли. — Я ничего не делаю. Сила, или как вы там соблаговолите ее называть, находится вне меня так же, как и вне всех вас. И в чем заключается эта сила, я вам не могу сказать. Однако она существует. Она проявляется — я знаю это. И вы, без сомнения, увидите проявления этой силы. Теперь, пожалуйста, будьте спокойны. Миссис Стори, прикоснитесь к дощечке легко, но в то же время достаточно сильно. Не делайте ничего по собственной воле.
Тетя Милдред кивнула и протянула руку к «планшетке». Все остальные встали вокруг нее в молчаливом ожидании. Однако ничего не случилось. Минуты проходили, а дощечка оставалась неподвижной.
— Терпение, — советовала миссис Грантли. — Главное, не противьтесь тому влиянию, которое вы начнете ощущать в себе. Но в то же время сами ничего не делайте. Об этом позаботится та сила, которая будет действовать через вас. Вы почувствуете приказание сделать то или другое и не сможете против этого бороться.
— Я бы хотела, чтобы это «влияние» поспешило проявиться, — сказала тетя Милдред после пяти минут напрасного ожидания.
— Да, немного долго, миссис Стори, действительно немного долго, — сказала миссис Грантли с сожалением.
Вдруг рука тети Милдред задвигалась. На лице ее выразилось удивление, когда она наблюдала за движением своей руки и слышала, как царапает карандаш по бумаге.
Это продолжалось минут пять, пока тетя Милдред не отняла с усилием своей руки и не сказала с нервным смехом:
— Я не знаю, сама ли я это делала или нет. Я знаю только, что начинаю нервничать, стоя здесь точно сумасшедшая среди вас и смотря на ваши торжественные лица, обращенные ко мне.
— Какие-то каракули, точно курица лапой нацарапала, — сказал дядя Роберт, взглянув на исписанную бумагу.
— Решительно ничего нельзя разобрать, — был приговор миссис Грантли. — Это даже не похоже на буквы. В сущности, работа той силы, которую мы ждем, еще не началась. Попробуйте вы, мистер Бартон.
Мистер Бартон торжественно выступил, положил руку на дощечку и целых десять минут стоял неподвижно, точно статуя, точно холодное олицетворение коммерческого века. Лицо дяди Роберта начало подергиваться. Губы его кривились. Он кусал их, подавляя какие-то звуки в горле, наконец фыркнул, потерял власть над собой и разразился громким смехом. Все присоединились к его веселью, включая и миссис Грантли. Мистер Бартон смеялся со всеми, но был немного задет.
— Ну, теперь попробуйте вы, Стори, — сказал он.
Дядя Роберт, все еще смеясь, понукаемый Льют и женой, протянул руку. Вдруг он стал серьезным. Его рука начала быстро двигаться, и карандаш, царапая, скользил по бумаге.
— Вот так штука, — пробормотал он. — Это необыкновенно! Посмотрите! Это не я делаю! Я твердо знаю, что это не я. Посмотрите, как бегает рука. Посмотрите на нее.
— Ну, Роберт, опять твои фокусы, — сказала жена с упреком.
— Я говорю тебе, что ничего не делаю, — возразил он с негодованием. — Какая-то сила водит моей рукой. Спроси миссис Грантли. Скажи ей, чтобы она остановила это «влияние», если вы хотите, чтобы все кончилось. Я не могу остановиться. И посмотри, какие росчерки! Никогда в жизни не писал я с такими росчерками.
— Постарайтесь быть серьезным, — предупредила миссис Грантли. — Атмосфера легкомыслия мешает правильной работе «планшетки».
