Вечером Морис Клау появился вновь в сопровождении удивительно красивой брюнетки. Выражение восторга на лице мистера Гримсби из Нового Скотланд—Ярда[9] достойно отдельного упоминания!
— Дочь моя — Изида, — представил ее Морис Клау. — Она помогает проявлять мои негативы.
Гримсби всем своим видом выразил почтительное внимание. Два полисмена остались дежурить в вестибюле, тогда как Морис Клау, его дочь, Гримсби, Корам и я поднялись в Греческий зал. Свет единственной лампы едва рассеивал темноту зала.
— Я распорядился, чтобы камни на арфе Афины осмотрел ювелир, — сказал Корам. — Подумал, что их могли вынуть и заменить поддельными самоцветами. Однако же, все камни оказались на месте.
— Нет–нет, — загрохотал Клау. — Мне это также приходило на ум. Днем никаких посетителей не было?
— Греческий зал был закрыт.
— Это хорошо, мистер Корам. Пусть никто меня не беспокоит, пока дочь моя не возвратится утром.
Изида Клау положила красную шелковую подушку на то место, где раньше лежало тело убитого.
— Еще подушек и одеяло, мистер Клау? — предложил внезапно ставший услужливым Гримсби.
— Благодарю вас, не стоит, — был ответ. — Ибо они будут пропитаны чужеродными впечатлениями. Моя подушка оди- чески стерильна! Волны эфирной бури, что рождены последним всплеском ментальной энергии мистера Конвея, достигнут меня в чистоте! Спокойной ночи, джентльмены. Спокойной ночи, Изида!
Мы вышли, оставив Мориса Клау сторожить призраков.
— Я полагаю, мистер Клау достоин доверия? — шепнул Корам детективу.
— О, без сомнения! — ответил тот. — Во всяком случае, вреда он не принесет. Мои люди внизу всю ночь будут оставаться на посту.
— Вы говорите о моем отце, мистер Гримсби? — послышался нежный, завораживающий голос.
Гримсби обернулся и встретился взглядом с горящими черными глазами Изиды Клау.
— Я лишь хотел заверить мистера Корама, — поспешно начал оправдываться Гримсби, — что методы мистера Клау в нескольких случаях принесли успех.
— В нескольких случаях! — презрительно повторила она.
— Что! разве хоть однажды он потерпел поражение?
Акцент у нее, как я определил, несомненно был французский; голос, да и все в ней было очаровательно, о чем красноречиво свидетельствовала подобострастность детектива.
— Боюсь, я не знаком со всеми его расследованиями, — сказал Гримсби. — Могу я вызвать вам кэб?
— Благодарю вас, не нужно, — и она наградила его ослепительной улыбкой. — Доброй ночи.
Корам открыл дверь, и она исчезла. Попрощавшись с дежурившими в вестибюле полисменами, мы с Корамом вскоре и сами покинули музей; вышли мы через главный вход, не воспользовавшись дверью квартиры куратора, так как не хотели потревожить мистера Клау.
Хильда Корам подала нам кофе в кабинет. Она была неестественно бледна, глаза лихорадочно горели. Я решил, что виной тому произошедшая трагедия.
— В некоторой степени, не исключаю, — согласился Корам,
— но Хильда также занимается музыкой и, боюсь, слишком много упражняется, готовясь к сложному экзамену.
Мы с Корамом принялись обсуждать загадку Греческого зала, но ни одна из наших версий так и не смогла объяснить, как вор ухитрился пробраться в музей, каким образом покинул зал и почему не прихватил свою добычу.
— Должен признаться, — сказал Корам, — что я сильно обеспокоен. Мы не имеем понятия, как убийца прокрался в Греческий зал и как бежал оттуда. Очевидно, засовы и решетки ему не помеха, так что в любую минуту можно ожидать повторения этого ужаса!
— Вы подумали о мерах предосторожности?
— Всю следующую неделю или около того в музее будут дежурить два полисмена, но затем нам придется полагаться на ночного сторожа. Состояние наших фондов позволяет нанять только четырех охранников: троих на дневную смену и одного на ночную.
— Как думаете, трудно будет найти сторожа?
— Ничуть, — ответил Корам, — я знаю одного добропорядочного человека, готового выйти на работу по первому требованию.
Той ночью я почти не спал, встал рано и поспешил в музей. Изида Клау опередила меня: она стояла в зале, держа красную подушку, а ее отец был погружен в беседу с Корамом.
Ко мне подошел Гримсби, инспектор уголовной полиции.
— Вижу, вы рассматриваете подушку, сэр! — улыбаясь, сказал он. — Уверяю вас, Клау вовсе не подсадная утка или хитроумный грабитель. В музее все в полной сохранности!
— В этом меня уверять не требуется, — ответил я. — Я и не сомневался в чистоте намерений мистера Клау.
— Погодите, вот услышите его безумную теорию! — сказал Гримсби, искоса поглядывая на девушку.
— Мистер Корам, — говорил между тем Морис Клау своим необычайным, громыхающим голосом, — на моей психической фотографии запечатлелась женщина! Женщина, одетая во все белое!
Гримсби многозначительно кашлянул — и покраснел, встретив взгляд Изиды.
— В сознании бедного Конвея, — продолжал Клау, — встает эта картина в момент последнего вздоха — он поражен видом женщины в белом и до дрожи боится арфы Афины, которую та держит в руке!
— Держит в руке! — вскричал Корам.
— Некая женщина вытащила арфу из витрины за считанные минуты до смерти Конвея, — подтвердил Морис Клау. — Много предстоит мне работы, и с помощью Изиды я проявлю негатив! Вчера поведал мне констебль, дежуривший ночью на площади, что около четырех утра видел тяжелый автомобильный фургон для перевозки мебели. Вскоре после четырех произошла трагедия. Шофер не знал, что площадь представляет собой тупик. Важно ли это? Не знаю. Зачастую подобные мелочи имеют большое значение. Но не должны мы терять время даром. Покуда не дам я о себе знать, посыпайте пол вокруг постамента с арфой Афины сухим гипсом каждую ночь. Доброго вам утра, джентльмены!
С этими словами Морис Клау взял дочь под руку и покинул музей.
На протяжении нескольких недель музей Мензье жил обычной жизнью. Новый ночной сторож, огромный шотландец по имени Джон Макалистер, судя по всему, хорошо усвоил свои обязанности, и вскоре обстановка в музее перестала напоминать о недавней трагедии. Ключ к решению так и не был найден, полиция терялась в догадках. Морис Клау хранил молчание. Но Макалистер, похоже, нисколько не нервничал и только повторял, что в случае чего сумеет постоять за себя.
Бедный Макалистер! Громадный рост и мускулы не спасли его от ужасной судьбы. Однажды утром его обнаружили лежащим навзничь в Греческом зале — он был мертв!
Как и в случае с Конвеем, все вокруг говорило о яростной борьбе. Стол охранника с такой силой швырнули на пол, что три ножки сломались; бюст Паллады, который стоял на углу мраморного постамента, был сброшен вниз, а верхняя панель витрины, где находилась арфа Афины, была снята, и бесценное произведение искусства валялось рядом, на полу!
Причиной же смерти, в случае Макалистера, стал сердечный приступ, — болезнь сердца, которую никто не заподозрил бы у здоровяка–шотландца, выявилась во время медицинского осмотра; в то же время, по заключению доктора, сам приступ был вызван неимоверным напряжением всех сил покойного. В остальном оба случая практически повторяли друг друга. Дверь в Греческий зал была заперта изнутри, ключи были найдены на полу. Судя по контрольным часам в других залах, смерть Макалистера наступила около трех часов ночи. Из музея ничего не пропало, и все драгоценные камни, украшавшие арфу Афины, были на месте.
Но самое поразительное обстоятельство заключалось в том, что на сухом гипсе, который, по указанию таинственно отсутствующего Мориса Клау, каждую ночь рассыпали вокруг постамента, четко отпечатались следы маленьких босых ног!
Послание, отправленное с любезной помощью инспектора Гримсби в уоппингское пристанище Мориса Клау, вернулось с ответом, что последний находится за границей. Его дочь, однако же, сообщила, что получила от отца письмо, где содержался следующий наказ:
«Пусть мистер Корам ночью держит ключ от витрины с арфой Афины у себя под подушкой».
— Что он имеет в виду? — спросил Корам. — Следует ли мне снять этот ключ с кольца или положить все ключи под подушку?
Гримсби пожал плечами.
— Я только передаю вам то, что она сказала, сэр.
— Этого человека впору было бы заподозрить в шарлатанстве, — заметил Корам, — если бы его теория не получила такое невероятное подтверждение в виде следов. Они определенно показались мне женскими!
Вспомнив, как действовал Морис Клау, я разыскал констебля, дежурившего в ночь второй трагедии на углу Саут Графтон–сквер. Он сообщил мне об одном факте — самом по себе вполне невинном, но в сочетании с другими событиями приобретавшем, безусловно, исключительную важность.
В три часа ночи площадь объехал по кругу пикфордский тягач[10] с двумя тяжелыми грузовыми тележками на прицепе: шофер решил, что сможет выехать с другой стороны площади.
