— Такой, такой. Потому и советую — деру давать надо.
— Кстати, а почему это наш доблестный деревенский житель ходит по нужде в выгребную яму. Ему что, трудно самому построить нормальный клозет? И подвести воду и канализацию? — вмешался в разговор Илья.
— А почему он всегда обожал поджигать усадьбы дворян и фермеров, этот наш деревенский кормилец? Я тебе отвечу. Он хочет свободы, равенства и братства, он хочет, чтобы абсолютно все стояли орлом в холодном сортире и срали над выгребной ямой!
— Не ори так! На тебя косятся официанты. Смотри, как бы морду не набили!
Полховский как в воду глядел. Нас побили. Нас фактически выкинули из ресторана.
Будь О. Генри с нами, он бы сказал, что мы вылетели быстрее своего визга.
Началось все с того, что Полховский степенно направился в туалет.
Чтобы ему не было скучно, за компанию с ним пошел обожающий туалеты Васечка.
Помню, на шее Бориса болтался съехавший на сторону галстук.
Вернулся он неожиданно быстро. Без галстука, и что самое главное — без компаньона. Он шел мелкими, скорыми шагами, скверно лавируя между столиками и то и дело задевая локтями затылки посетителей.
— Васечку бьют! — крикнул он.
И действительно Васю били. В чем мы и убедились, ринувшись за Борисом в вестибюль ресторана.
Бедросова колотили проститутки. Человек двадцать. Знаменитый драматург бился, как лев. Мы бросились на выручку. И часть предназначавшихся ему синяков и шишек приняли на свою долю.
Как выяснилось позже, поводом к ссоре послужила вежливая просьба писателя пропустить его в мужской туалет. Размалеванные девицы почему-то именно в этом месте ловили клиентов.
Проституток деликатные слова седовласого мужчины почему-то страшно обидели. Девушки первые удары нанесли снятыми с ног туфлями, приговаривая:
— Интеллигент проклятый! Поссать захотел! (Дальше — совсем нецензурно).
Скажу честно, итальянская женская туфля на длинной металлической шпильке в опытных руках — весьма грозное оружие.
За побоищем внимательно наблюдал блюститель порядка, милиционер в звании лейтенанта. Когда очередной боевой выпад девушек достигал цели, он одобрительно крякал и щелкал пальцами.
На наши призывы он реагировал разведением рук в стороны и кривой ухмылкой. На помощь девицам шло подкрепление: официанты с никелированными подносами и ресторанные кулинары с метровыми металлическими черпаками в руках.
Музыканты толпились в дверях, с подъемом исполняя реквием Вольфганга Амадея Моцарта.
От полного уничтожения нас спасла группа дюжих мужчин, одетых в совершенно одинаковые спортивные костюмы с эмблемой СССР на груди.
В мгновение ока спасители разметали ряды нападавших и на руках вынесли нас, визжащих и конвульсивно дергающихся, из ресторана на безопасные уличные просторы. Там они бережно поставили нас на ноги и скрылись так же неожиданно, как появились.
— Господи, это какое-то Ватерлоо! — прикладывая платок к ссадине на лбу, простонал Васечка, — вы слышали, как они орали: "Бей жидов, спасай Россию!"?
— И поделом тебе, не надо было издеваться надо мной! Тебя Бог покарал! Теперь тебя тоже шнуровать будут, — обрадовался Алекс, — и надо было тебе, дураку с проститутками связываться! А вообще-то правильно нас побили, — сказал он задумчиво, — правильно! Лишние мы люди… Бежать нам всем надо к чертовой матери! Крестьянин, видите ли, нам не нравится…
— Мне не крестьянин не нравится. Мне не нравится, как он срёт, — сказал Илья.
— Ну, что, други, будем делать? — бодро спросил Полховский. — Продолжим?
— Поеду-ка я, братцы, в гостиницу, — отрезал Алекс, — как бы вторую ногу не сломали…
— А я к себе в Переделкино, — прокряхтел драматург и решительно добавил: — надо бы завтра прикупить огнетушителей….
Остались мы втроем: Борис, Болтянский и я. На Суворовском бульваре присели на скамейку.
— У меня в кейсе есть бутылка… — после долгой паузы меланхолично произнес Илья.
— И у меня… — также меланхолично сказал Полховский.
На самом деле бутылок было три…
…А теперь пришла очередь рассказать о втором приключении. Оно последовало непосредственно за первым…
…На следующее утро я проснулся в своей кровати с ощущением, что со мной рядом кто-то лежит.
Я задумался. Пьян я вчера не был. Или был… Ах, да, бульвар. Запрокинутая голова горниста, булькающие звуки, судорожная работа горлом, желтый свет фонаря, плавленый сырок…
Я затаил дыхание. Услышал нежное сопение. Нет, это не Илья. И не Полховский.
Я осторожно повернул голову. Увидел золотоволосый затылок, явно принадлежащий женщине. Когда?.. Я опять задумался. Как ни напрягался, никакая женщина в воспоминаниях не просматривалась. Как я ни был пьян вчера, я помнил, что вернулся домой один.
Незнакомка во сне перевернулась на спину, и я увидел бледный, почти детский, профиль. Длинный ресницы, маленький, аккуратненький носик, розовые губки. Я похолодел. Этого еще не хватало! Совсем девчонка, ребенок… Я руками ощупал себя. И температура моего тела опустилась еще ниже…
Стараясь не шуметь, я выбрался из-под одеяла и, на ходу покрываясь мурашками, босиком пошлепал к двери. Меня заставил остановиться глубокий вздох.
Я обернулся. На меня были устремлены глаза неизвестной девушки. Вообще-то я человек не стеснительный, но тут мои руки инстинктивно опустились, закрывая причинное место.
— Кто ты? — прохрипел я. — Как ты здесь оказалась?
Девушка протирала глаза кулачками и молчала.
Я попятился, толкнул спиной дверь и вышел в коридор. В ванной я приблизил лицо к зеркалу и сказал небритому типу с царапиной на щеке (ресторан, итальянский каблук?..):
— Идиот! Боже, какой же ты идиот!
Потом надел халат и возвратился в спальню, настроенный весьма решительно. Но, когда я вошел в комнату, моя решительность испарилась.
Девушка, одетая (когда успела?!), стояла у окна и пудрила носик, разглядывая себя в маленькое овальное зеркальце. Я успел заметить, что она, к сожалению, очень хороша собой. И очень молода. Очень! И кого-то она мне напоминала…
— Доброе утро, Андрей Андреевич.
Имя знает?.. Совсем плохо…
— Ты всегда спишь одетая? — спросил я строго, удивляясь собственной хитрости.
Она промолчала. Вот же бестия! Понимает, чертовка, к чему я клоню.
— Не хочешь отвечать… Ну что ж, — я не собирался отступать, — упростим вопрос… — тут я едва не сказал пошлость.
— Присядьте, Андрей Андреевич.
Таким тоном говорят врачи, когда готовят родных к печальному известию. Может, она уже забеременела?!
На всякий случай я присел.
Она достала из сумочки сигареты и вопросительно посмотрела на меня.
— Не рано? — спросил я, намекая не то на утро, не то на возраст.
— Мне уже пятнадцать, — со значением произнесла она.
Я закрыл глаза. Самое скверное сбывается… Почему она не сказала: "еще пятнадцать", так было бы сильнее. Я был совершенно раздавлен.
— Ну, что ты хотела мне сообщить? — спросил я упавшим голосом.
— Дело в том, — она щелкнула зажигалкой, — дело в том, что я — Саша… ваша дочь!
Я, наконец, вспомнил, кого она мне напоминала… Силы небесные!..
Я почувствовал, что пол уходит у меня из-под ног. Что-то произошло у меня с головой, сначала наступила полная тишина, потом на меня навалилась страшная слабость, и меня неудержимо потянуло прилечь, но я знал, что если сделаю это, то уже никогда не встану.
Я какое-то время, прилагая героические усилия, боролся со слабостью, потом вдруг безразличие овладело мной, и я провалился в беспамятство, успев подумать на прощанье, что умирать совсем не страшно…
…Ветер с московских улиц, прокравшийся в комнату через распахнутое окно, ветер еще не устоявшейся московской весны вошел в мое сознание, и я медленно открыл глаза.
Я лежал на кровати, укрытый одеялом, руки мои были сложены на груди. Моей душой владел скорбный покой. Хотелось плакать.
И я заплакал легкими слезами. Так я плакал в детстве, когда ко мне вдруг приходила беспричинная томная грусть. Но сейчас я не чувствовал себя ребенком, наоборот — я был уверен, что пока был в беспамятстве, превратился в старика. И это меня не пугало…
