Я незаметно для остальных потрогал хвостик на голове. Что будет, когда волосы отрастут еще сильнее и я заплету косу? Усилится ли мощь допарта?
Наверное, да.
Недаром мифы и легенды донесли до нас архетипы волшебников с длинными бородами и шевелюрами. Образы всех этих вымышленных Гэндальфов, Дамблдоров, Мерлинов и прочих друидов основаны на чем-то большем, чем досужие фантазии. У них был допарт! Смешно думать о том, что в головах этих магов был нейрочип, но определенные аналогии прослеживаются.
В Библии рассказывается о Самсоне, чья сила заключалась в его волосах. Когда его глупая жена сбрила эту его растительность, он разом ослаб и попал в руки врагов.
А монахи? Почему они бреют головы? Не потому ли, что отказываются не только от мирских удовольствий, но и от магических возможностей, которые потенциально заложены во всех людях?
Нет. Так можно додуматься до абсолютной чуши. Если волосы — это волшебный допарт, то все хиппи, хипстеры и прочие волосатики в моем старом мире должны были уметь колдовать.
Кроме волос, надо иметь еще кое-что. К примеру, нейрочип.
***
Гроза неистовствовала долго. В этом мире грозы всегда долгие и впечатляющие. По словам Витьки, зимой гроз нет, зато ливни идут неделями.
К вечеру стало понятно, что ливень не намерен заканчиваться и будет идти всю ночь, а то и на следующий день продолжится, и надо будет заночевать в этой уютной долине.
После ужина дождь ненадолго утих, хотя небо затягивали сплошные черные тучи и рокотание грома надолго не прекращалось. Я надел непромокаемый легкий плащ и ушел в рощу, чтобы покопаться в интерфейсе нейрочипа, усиленного допартами.
Выяснил немногое: во-первых, на деревьях и неживых предметах провернуть что-либо с помощью волшбы Знаков не получается, то есть с мечтами о телепортации и левитации придется расстаться; во-вторых, Знак Морока (возможно, и все другие Знаки) работает лишь тогда, когда объекте нарисован этот самый Знак. Или к объекту прилеплена бумажка со Знаком.
Нам с Витькой подкинули дощечки со Знаком, Замороченные носили маски со Знаком. Знак — это и передатчик (на печатках), и приемник (на масках и дощечках).
Чтобы повелевать людьми, мне предварительно понадобится потихоньку подкинуть листок со Знаком или нарисовать Знак на одежде или прямо на коже.
У Знака есть особенность: он действует некоторое время после того, как исчез. Витька был без маски, когда я ментально на него подействовал. Его сознание было, так сказать, “размягчено” ношением маски и легко поддавалось волшбе.
Что же, необходимость подкладывать дощечки или бумажки усложняет использование магии, но это не слишком значительная проблема. Если понадобится, подложим, стикер прилепим…
На этом месте ход моих рассуждений переключился на Киру. Сексуально озабоченный гомункул внутри меня возбужденно предложил подбросить ей Знак и загипнотизировать, чтобы у нас состоялся дикий секс, от которого даже Уроды офигеют. А Витьке внушить идею погулять пару часиков на природе…
Предложение гомункула было непристойным, безнравственным и неприемлемым в любом мало-мальски приличном обществе. А потому очень и очень соблазнительным. С гомункулом в жесточайшей схватке сошелся мой внутренний Воспитанный Мальчик. Вышла ничья, но гомункул все же уломал незаметно подействовать на Киру с помощью Знака; просто попробовать, получится ли. Если Кира по каким-то причинам начнет представлять опасность, у меня будет козырь в рукаве.
Аргумент про опасность был высосанным из пальца фуфлом, конечно. С чего это Кире нападать на нас? У нас автоматы, а у нее — ятаган… Правда, управляется она этим оружием в высшей степени профессионально.
Я все же отковырял от дерева кору, старательно нарисовал ножом с внутренней стороны Знак Морока и вернулся в палатку. К тому времени усилились и дождь, и мои угрызения совести.
В итоге я пришел к компромиссу. Прямо предложил Кире поучаствовать в эксперименте и вручил ей кусок коры. Она, наверное, вовсе не поняла, чем рискует, и согласилась. Или, наоборот, поняла, но пошла на это осознанно… Витька заинтересовался экспериментом, но тоже, судя по виду, не обдумал всех возможностей. Его личный гомункул еще не вырос, что с него взять?
Я направил на Киру печатку и приказал встать и попрыгать на одной ноге. Кира нахмурилась и встала. В моей груди заколотилось сердце, но она, вместо того, чтобы бездумно подчиниться, спросила:
— А зачем это нужно? Ты уже колдуешь?
Это был феерический облом. Я еще несколько раз попытался “заколдовать” ее, но безрезультатно. Подправив на дощечке Знак, снова попробовал — без толку.
Следовало проверить качество нарисованного Знака на Витьке, но я воздержался. Пацан и так слишком много перенес. Позже.
Результаты эксперимента удручали, заставляя задуматься о том, насколько я криворукий художник или неумелый Мерлин. А если при изображении Знака нужно совершать ритуальные танцы с бубном, о которых я не знаю? И спросить некого, потому как Отец Морок отправился морочить чертей в преисподней. Будет невесело, если вся моя волшба обязана “остаточным эффектам” магии Морока и со временем никакого волшебства я родить не смогу, как бы ни пыжился.
Хотя нет — нейрочип на месте, так же как и допарты, которые так настырно требовал мой апгрейд. Это было еще до встречи с Мороком. Маловероятно, чтобы допарты работали только в присутствии “настоящего” волшебника…
Заночевали в двух палатках, Кира раскинула свой крохотный шатер рядом с нашим временным обиталищем, и вопрос совместной ночевки, некоторое время терзавший меня, был снят с повестки. Ее шатер был куда живописнее нашей стандартно выглядящей палатки: восьмиугольный, чем-то смахивающий на цирк в миниатюре, сделанный из красноватой ткани (красный — любимый цвет Огнепоклонников), очень быстро и удобно разворачивающийся. Витька развесил световую гирлянду вокруг обеих палаток. В ее свете алмазными всполохами мерцали капли дождя и влажно лоснилась листва окружающих деревьев. Лошади стояли под деревом тихо, иногда всхрапывая и прядая ушами. Гирлянда заливала их синеватым светом, отчего обе они казались черными.
Мы с Витькой вымотались за ночь и день, что были полны не всегда приятных событий, и без сил повалились на спальники. Я ожидал, что усну мгновенно, но сон являться не спешил. За стенкой палатки погасли фонари, но вскоре затопали, задвигались лошади, и фонари вспыхнули снова. Мы выглянули, встревоженные, — никого; просто лошадям приспичило немного пройтись, насколько позволяла веревка.
— Слушай, Витька, — сказал я, когда мы снова улеглись, — ты говорил когда-то, что не видал Уродов, но слышал, как они воют. А чегой-то они не воют? Не слышал ни разу, пока мы едем.
За стенкой палатки послышался голос Киры:
— Уроды не воют.
— Спасибо, — сказал я. — Огнепоклонники всегда подслушивают, когда кто-то разговаривает?
— У меня слух тонкий, — отозвалась, ничуть не смутившись, Кира. — А разве между нами есть какие-то секреты?
— Никаких секретов, — заверил я, и гомункул внутри меня одобрительно закряхтел. — Просто…
Я не договорил. И сам не знал, что меня смутило в ее поведении. Мы в Поганом поле, где никто ни с кем не церемонится; этикет и прочие расшаркивания в прошлом. До недавнего времени меня все устраивало, но сейчас стало парить. Почему? А потому что в команде появилась в высшей степени начитанная девушка, и я, наверное, ждал от нее деликатного поведения.
Глупости. Кира Огнепоклонница — такая же дикарка, как и Замороченные, жители Вечной Сиберии и всех прочих племен, населяющих Поганое поле. Ее начитанность и грамотная речь сбили меня с толку, но это обманчивое впечатление. Стоило бы помнить об этом. Совсем недавно она хладнокровно убила человека, хорошо ей знакомого, за то, что он сжег книжки, а после забрала его лошадь и ничуть не сокрушается по этому поводу. Смерть старухи Марины ее тоже не сильно расстроила.
— Ладно… — произнес я. — Насчет Уродов… Я Витьку спрашивал: отчего Уроды не воют?
