— Моя вам огромная благодарность, Матушка. Спасибо за всё.
Я было развернулся и собрался уходить, но всё же рискнул задать вопрос, который засел внутри занозой и зудел, потому что другого случая спросить могло и не представиться.
— Матушка Каракош, скажите, пожалуйста, а почему у вас в своём доме и собаки нет? Вдруг, воришки какие? А то и просто детвора-хулиганьё за яблоками залезет? Собака как-никак отпугнет.
Матушка улыбнулась:
— Да кто ж к ведьме сунется? Меня в деревне все знают. Это первая защита. А вторая защита — овинник и домовой, что двор и дом стерегут от гостей непрошенных, как во плоти, так и без. Меня предупреждают при надобности. Третья защита — мой помощничек Басилевс. Этот кот непростой, он много чего умеет и могёт. А четвёртая защита — словеса обережные, что надежным тыном ограждают поместье. К чему ещё собака?
— Ого... — только и смог я прошептать.
— Собака — страж порога, — поясняла знахарка. — Она своим присутствием магии мешает да тонким энергиям затрудняет проход на физический план. Колдовству своим лаем гадит невпопад. Котейка — другое дело. Кошка — проводник между мирами. Посему человеку знания собака ни к чему. Вот тебе одна из тонкостей нашего ремесла. Многому ещё предстоит научиться. А теперь ступай. Удачи и света тебе на пути!
Я поклонился Матушке и вышел за околицу.
***
Шёл я прямиком на север по широкой двухколейной земляной дороге посреди полей, которые чередовались участками с дикорастущей травой и с ячменем и пшеницей. Как и сказала ведунья, через несколько часов ходу накатанная для телеги широкая дорога уходила чуть влево, а правее продолжалась довольно свободная для пешего ходока тропа. И натоптана она была плотно. Видимо, её довольно часто использовали жители соседних деревень.
Ещё немного пройдя по тропинке, я решил перевести дух и сделать маленький привал. Сел прямо в густую траву и осмотрел своё богатство. Так, полбуханки хлеба, что пекла мама, осталось ещё из дома. Его надо съесть в первую очередь. Каравай от матушки Каракош, совсем свежий и невероятно душистый. Бурдюк с запасом воды чуть больше половины и маленький перочинный ножичек, моё детское сокровище, которым я настрогал немало веток для самодельных удочек. Ножик я захватил — и на всякий случай, и просто было жаль расставаться с прикипевшим сердцу инструментом. Царский золотой от отца я предусмотрительно и бережно носил во внутреннем миниатюрном кармане полукафтана, откуда его можно было достать с немалым усилием.
Вот и сейчас я оглянулся вокруг, убедился в отсутствии какой-либо живой души и, сопя и высунув язык, с трудом выковырял золотой из своего тайника. Золотые пять рублей Николая Второго. Полюбовался на игру света на драгоценном металле, на двуглавого орла, на профиль государя, который ныне здравствовал и правил. Монета, подаренная отцом, вновь всколыхнула тоску по родному дому. Я чуть не заплакал, но быстро взял себя в руки, поскорее спрятал монету, вскочил и помчался прочь от грустных мыслей и воспоминаний, словно одному лишь встречному ветру было под силу развеять тоску, внезапно охватившую мою душу.
Колесо года плавно завершало лето, но днём всё ещё было жарковато в полукафтане, особенно если мчишься во весь опор. Всю дорогу, конечно, бежать я не собирался. Потеть не хотелось, да и силы экономнее расходуются в пешем ходе, поэтому довольно скоро я перешел с бега на шаг. Идти я старался всё равно быстро, не желая встретить и провести ночь в поле или в лесу.
Прошёл один подлесок, другой. Постепенно дошёл до леса, края которого по обе стороны терялись далеко в горизонте. Ели и сосны темнели, маня прохладой и в то же время слегка настораживая. Лес был чужой и незнакомый.
— Тропа прямая, выведет к подножию горы, а там и до села совсем недалече, — успокоил я сам себя, выдохнул и шагнул в лес.
Время стояло уже послеобеденное, солнце ускоряло свой бег к закату. Я торопился и бодро шагал по проложенной тропинке. В лесу и вправду было прохладнее, лучи солнца еле-еле пробивались своими бликами сквозь густую хвойную крону. И вот тут я наткнулся на развилку. Растерянно остановился. Ведунья ничего о ней не говорила, вперёд должна была идти только одна дорога. А сейчас я явственно наблюдал перед собой распутье: влево уходила маленькая узенькая тропинка, а чуть правее под острым углом к первой шла прежняя хорошо утрамбованная широкая тропа. "Потому знахарка и не упоминала про распутье, потому что широкая тропа идёт одна", — логично предположил я и смело зашагал по правому пути.
Не знаю, сколько времени я брёл, но солнце опустилось ещё ниже, и в лесу сгустились сумерки. Тропа, к моему ужасу, начала сперва сужаться, а потом и вовсе исчезла, а под ногами смачно зачавкала почва, тревожно намекая на возможную топь впереди. Что делать? Куда идти? Возвращаться назад по тропе до развилки? Тогда мне точно придётся ночевать в лесу, а такая перспектива лишь усиливала мою и без того нарастающую панику, потому что как-то нужно будет спать, а в незнакомом диком лесу всегда есть шанс нарваться на волка, медведя или того же секача. Или попробовать обойти предполагаемое болото по кромке?
Я задумался, включил логику: узкая тропинка шла влево вперёд под острым углом к моей широкой тропе, если я пойду ровно влево по прямой, то есть шанс, что вектор моего направления пересечется с маленькой тропинкой. Так я и сделал.
Идти становилось все сложнее. Между хвойными исполинами каким-то чудом умудрялись плотно и густо расти мелкие кустарники и мелкие лиственные деревца. Их ветки больно хлестали, мешая передвижению, паутина с ветвей то и дело цеплялась мне на лицо, лезла в глаза и рот. А между тем, сумерки сгущались все сильнее и сильнее. Я уже с трудом различал силуэт своих ладоней. Казалось, что лес в одночасье стал зловещим: отовсюду доносился скрип, шорох, из стороны в стороны раскачивались великаны, где-то хлопала крыльями и ухала сова, начали раздаваться голоса обитателей леса, которых я вообще никогда не слышал.
Отчаянье медленно, но верно разрасталось в моей душе. Настал момент, когда я осознал, что окончательно сбился с пути и заблудился и что мне придётся здесь ночевать. А рядом лишь голоствольные сосны и ели, чьи нижние ветви давно осыпались из-за вечной нехватки света в теневом ярусе леса. То есть подходящих больших раскидистых ветвей, где можно более-менее безопасно провести ночь и даже подремать, однозначно не предвиделось.
Я упорно не хотел сдаваться. Интуиция подсказывала мне, что дело здесь нечистое. Не могла тропа так заплутать. И если даже произошло раздвоение тропы, то я уже должен был, по моим расчётам, выйти вновь на прежнее направление, на маленькую узкую тропу.
Осталось вспомнить уроки моей любимой наникэй. Я опустился на колени возле дерева, успокоился. Достал каравай ведуньи. Пусть будет весь каравай, пусть будет большая для меня жертва. Положил каравай под дерево. Закрыл глаза и начал взывать:
— Дедушка лесовик, сёстры берегини[1], взываю к вам! Леший, хозяин леса набольший, вот тебе каравай, вот тебе мой поклон! Выведи меня из леса, не губи, отпусти!
Я совершил глубокий поклон, коснувшись лбом ковра из опавших листьев и хвои. Встал, не открывая глаз, максимально расслабился и отключил логику. Мне послышался вдох и выдох леса. Открыл глаза и пошёл, куда они глядят. Хотя это было сказано с натяжкой, потому что к этому времени густые сумерки, окунающиеся в темень ночи, уже не позволяли что-либо с точностью рассмотреть. Шёл я, откинув разумное мышление, с пустой головой, шёл туда, куда меня вели. А повело меня сначала левее, а потом правее и ещё резко правее. И вскоре я вышел из леса прямо к тропинке, ведущей дальше по полю. Чуть поодаль впереди в свете звёзд виднелась невысокая гора. Я вышел, куда надо. Обернулся, низко поклонился, поблагодарил ещё раз дедушку лесовика.
Тут, на опушке леса, росла большая раскидистая сосна. Сородичи не мешали ей расти вверх и вширь, потому она свободно развесила свою густую и мощную крону во все стороны. Толстые ветви наверху могли подойти для обустройства ночлега. После всех блужданий я уже достаточно устал и решил переночевать здесь. С этими мыслями я полез вверх по древу. Благо, низко растущие ветви этому способствовали. Поднявшись ближе к верхушке, я обнаружил прочную развилку из трёх ветвей, где вполне удобно устроился. Удобно, насколько это было возможно: одна нога у меня свободно свисала, а сам я застыл в полулежачем-полусидячем положении. Но и этому я был рад. Мысленно поблагодарив богов за благополучный исход, я наскоро доел остатки хлеба и провалился в сон.
