но, как видно, остался доволен. Я был одет опрятно и носил характерную для суфиев одежду с вышивкой, так что любой, даже самый несведущий человек мог опознать во мне суфия.
— Мюрид? — спросил он негромко.
Я кивнул и ответил, вспомнив своего последнего учителя:
— Тарикат Кубравийа.
— Я слышал, что хазрат Наджмаддин Аль-Кубра погиб?
— Так говорят, — чуть помедлив, отозвался я. — Но я так и не нашел тела муршида...
Он перевел взгляд на Садика:
— Шакал. Странный необычный шакал. Значит тебя зовут Нурислам?
— Нет, — ответил я. — Наверное, Джалаладдин просто перепутал. Я — Бахтияр. Бахтияр бин Карим. А это мой друг — Садик.
— Что ж, — ответил мужчина. — Я рад буду принять в своем доме ученика великого Аль-Кубры. Вместе с твоим другом, — добавил он многозначительно, заметив, что Садик прижался к моим ногам. Как только возникала опасность расставания, шакал прилипал ко мне, как крошка хлеба к меду.
***
— Значит, ты ничего не помнишь? — спросил Джалаладдин, едва мы переступили порог дома.
— Иногда бывают какие-то проблески, — ответил я, — но еще ни разу они не сформировались в настоящие воспоминания.
— Но ты же узнал меня?
— Но и ты каким-то образом назвал меня другим именем, которое на секунду показалось мне знакомым, — рассмеялся я. — Пути Аллаха неисповедимы.
Мне казалось, что мы были знакомы давным-давно — таким легким в общении был этот юноша. Он шутил, смеялся, без устали показывал свой дом и всякие диковины, привезенные из разных стран. Читал свои стихи, еще не очень совершенные, но говорящие о большом уме и таланте.
Но когда мы после трапезы гуляли в саду, случилось что-то странное. Честно говоря, я каждую минуту ждал внезапного прозрения или награды, как бывает всегда, когда ты заканчиваешь какое-то дело, стоившее тебе много сил. Но ничего не происходило. Я даже начал сомневаться, тому ли человеку я отдал амулет. Мало ли Джалаладдинов бродит по улицам Дамаска? Если это правда, то что мне тогда делать?
Тяжелые мысли все сильнее угнетали меня, и когда я вспоминал замечание Ибн Араби о бессмертии, то ужаснулся тому, что ответы мне придется искать еще целую вечность.
Громкий крик Джалаладдина оборвал мои мысли на самом жалостливом моменте. Я уже представлял, как брожу по пустыне из конца в конец и ничего не могу найти. Но в этот момент он закричал.
Я увидел, как он прижимает обе ладони к груди, прикрывая ими амулет. Выглядел юноша испуганным и растерянным. В тот миг я подумал, что амулет начал бунтовать, обнаружив, что оказался не у того человека.
— Жжет! — снова закричал Джалаладдин и сорвал с себя амулет.
Он протянул мне раскрытую ладонь с оберегом. И тут мы оба увидели, как шелковый треугольник вспыхнул и моментально превратился лишь в кучку пепла. Огонь забрал с собой не только шелк, но и сухие травы, которыми он был набит. Остался только один предмет — косточка хурмы. С ней ничего не сделалось, но я заметил, что она заметно набухла, а сбоку прорезался зеленоватый росток с прижатым к нему сморщенным листом.
— Что это? — воскликнул Джалаладдин.
— О, Аллах! — выдохнул я с изумлением.
Мы уставились на эту косточку, словно никогда не видели ничего подобного. Потом Джалаладдин спросил:
— Наверное, ее нужно посадить в землю?
Я кивнул. Мне оставалось только соглашаться и не пытаться понять, что происходит, поэтому молчаливое наблюдение казалось мне самым верным. Он нашел освещенное и свободное место среди других деревьев и кустов, и руками выкопал аккуратную ямку в мягкой разрыхленной земле. Закопав косточку, он выровнял ладонями землю и полил водой из чайника.
Я молча наблюдал за его действиями и почему-то ждал чуда, которое смогло бы рассеять мои сомнения. И оно произошло. Почва в месте посадки вдруг зашевелилась, вспучилась, и оттуда показался маленький зеленый росток. Он раскрыл два листика, а потом очень быстро начал формироваться сначала в куст, а потом и в дерево.
Пока оно росло, со мной начало происходить что-то странное. Сначала появились яркие картины, словно бы из другой жизни. Они мелькали перед глазами, не давая рассмотреть ни одну из них. А потом, когда дерево начало выпускать одну ветку за другой, появились и воспоминания. Да, это была моя жизнь, о которой я совсем забыл. И столько лет пытался вспомнить. Промелькнули воспоминания о детстве, и тогда я понял, что родился в рабстве. Я вспомнил имена людей, которые окружали меня, свою мать, и потом уже всех тех, кто спас меня и выучил. Вот мой наставник из медресе, а вот и халиф Медины.
— Абу Бакр! — произнес я громко. — Он спас меня.
А потом дерево зацвело. Это были некрасивые соцветия с мелкими желто-зелеными цветками, и я вдруг вспомнил, как стал наемным убийцей... Я убил зеленоглазого старика, зарезал его кинжалом, и мне сделалось тоскливо. Бывают такие воспоминания, которые и вспоминать не хочется. Старик был слишком похож на Ибн Араби, и я вдруг начал беспокоиться о нем. Но пока продолжались рост и развитие дерева, я не мог уйти. На моих глазах разыгрывалось сказочное действо, и другое действо в эту же минуту проходило перед моими глазами. Воспоминания шли отрывочные и пока беспорядочные. Но когда на дереве завязались первые плоды, и начали созревать, наливаясь ярким оранжевым цветом, все начало выстраиваться в логичную последовательность. Я уже понял, кто я такой и почему Ибн Араби назвал меня бессмертным.
А еще я обнаружил в себе знания, которых до этого у меня не было. Или мне так только казалось, и я принял за них очередные воспоминания? К примеру, я точно знал, что безумный зеленоглазый старик, который отдал мне аманат, и незнакомец, который долго преследовал меня в кошмарах, никто иной как Аль-Хадир — вездесущий и многоликий покровитель суфиев.
Когда плоды совсем созрели и налились соком, один из них внезапно оторвался от ветки и упал мне в руки. Точнее, падал он на землю, но я успел подхватить его. И в тот же миг, как плод коснулся моих ладоней, из ниоткуда раздался явственный, до боли знакомый голос:
«Я ждал тебя. Возьми этот плод и передай его мусульманину Джалаладдину Мухаммаду Руми. Ведь его существование через шестьсот лет подтверждение того, что ислам будет жив и тогда. Я в этом уверен, но мои последователи и ученики тоже должны знать наверняка,
