— Может статься, Ваше Величество. Но, как любитель языков древних, я могу сказать, что Его Высочество лишится многих удовольствий.
— А я думаю, что просто Нике самого слишком жестоко бил за неуспехи в греческом этот строгий Ламсдорф. Муж очень хорошо знает греческий, но вовсе не любит.
Новая, еще более сильная гримаса исказила прелестное лицо. На сей раз дернулась даже шея.
Нервы, странная штука нервы… Их гонишь в дверь, а они лезут в окно… Ничего, Господь не без милости. Все пройдет,[44] она даже забудет и никогда не вспомнит о том, как пыталась остановить рассекающую лицо испугу рукою…
Когда ж наконец придут известия с площади да из казарм?
Двух взглядов оказалось Милорадовичу довольно, чтобы понять: состояние духа в казармах самое плачевное. Хотя присяга и была принесена, повсеместно царило всеобщее смятение чувств.
Когда был отдан приказ, «медные лбы» принялись мундштучить и седлать лошадей, однако же никогда еще столь привычное дело не совершалось столь бестолково и столь медленно. Не то, чтоб кто-то затягивал нарочно. Но растерянность и непонимание делали руки неуклюжими.
— Поторопи-ка их, голубчик, — бросил адъютанту генерал-губернатор, выходя из казармы на улицу.
Минут десять бродил Милорадович взад-вперед перед воротами. Походка его была по-прежнему судорожной, нервической. То и дело вынимал он часы.
Наконец из ворот выглянул Башуцкий.
— Ну, что там? — в сердцах выдохнул Милорадович. — Где, наконец, полк?
— Тотчас будет. — Встревоженное лицо молодого человека опровергало его же слова.
Конногвардейцы медлили. Не более дюжины оседланных лошадей было выведено из денников. Меж ними, озабоченный, растерянный, сновал граф Орлов — красавец, как и все мужчины этой фамилии.
— Ну же, граф, отчего ваши седлают как семинаристы?! — гневно окликнул его Милорадович. — Сколько можно, я вас спрашиваю?
— Наберитесь терпения, еще немного! Право же, немного!
— Покуда мы будем набираться тут терпения, единственный Император, что у нас есть, станет подставлять себя под пули? Да вы понимаете, что говорите? Если это не измена, то я китайский мандарин!
— Я не изменник, — от незаслуженного оскорбления лицо Орлова потемнело. — Полк будет выведен.
Из конюшен вывели еще двух лошадей. Впрочем, один из усачей тут же, закинув трензель за луку, устремился обратно в казарму.
— Куда тебя черт несет, Петров? — не выдержал молоденький Бахметев, адъютант Орлова.
— Виноват, ваше благородие, забыл рукавицы!
— Ах, чтоб тебя! — Орлов скривился, словно от мигрени. — Подождите еще, граф! Я их выведу!
— Я ждал двадцать три минуты, — Милорадович защелкнул свой брегет. — Больше не буду ждать ни одной! Лошадь!
Бахметев протянул повод своей.
Никто не успел поддержать стремя: генерал взлетел в седло с легкостью двадцатилетнего.
— Граф!!
Милорадович даже не обернулся к Орлову, и тот в последней отчаянной попытке потек следом — спотыкаясь на оледеневшей мостовой, спеша изо всей мочи.
— Следуйте за мной, по возможности добудьте коня! — с седла говорил Милорадович Башуцкому. Разговор немного задержал генерала, и Орлов сумел догнать его у выезда из Конногвардейской.
— Граф, постойте же! — Орлов, схвативший лошадь Милорадовича под уздцы, тяжело дышал. — Тем людям необходимо совершить преступление! Я их видел! Нельзя дать им такую возможность, нельзя! Полк растревожен, седлают вправду медленно, но клянусь Богом, я выведу его, дайте мне еще двадцать минут! Хоть пятнадцать, граф!
— Не хочу я вашего сраного[45] полка! — окрик Милорадовича был страшен, но смятения чувств было в нем не больше, нежели в холодном раскате грома. — Я сам все это кончу, один! И я не стану лить солдатскую кровь. Если чья кровь и прольется, так пусть лучше моя. Что ж это за генерал-губернатор, если не желает умереть, когда должно? Пустите!
Рука Орлова и так опустилась. Милорадович ударил шенкелями и помчался собранным галопом.
Теперь его догонял уже Башуцкий. Орлов растерянно глядел вслед несколько мгновений, стоя посередь мостовой. Затем, словно очнувшись, поспешил назад к конюшням.
…
— Ну, что Трубецкой? Где его носит? — нервно повторял Иван Пущин. — Что Булатов? Где лейб-гренадеры?
Не отвечая, Александр Бестужев все точил саблю о Гром-камень. Он уж пятый раз принимался вострить ее об основание монумента, дабы, как он сие себе сам объяснял, поднять боевой дух солдат. Дураку ведь понятно, что толком эдак ничего не заточишь, но важен сам жест.
— Зато глянь, какой-то ферт несется, — сквозь зубы проговорил Оболенский. — Густые эполеты, не из наших, стало быть.
— Тьфу, не вижу толком! — Каховский сощурил глаза, вглядываясь. — Кто таков? И вправду, толстый макарон!
— Ах, твою мать! — Бестужев даже забросил свое тираноборческое занятие. — Подслеповат ты, брат, пенсне пора заказывать. Это ж сам! Губернатор!
— Да не может быть! — воскликнул Пущин в сердцах. — Не в его теперь интересах за Нике вступаться! Он себя так уж провалил, двигая Константина! Ему теперь — Константин или крышка!
— До поры, — с расстановкой выговорил Оболенский. — До той поры, покуда не понял, что Константин — прикрытие. Стало быть — понял. И хуже гостя для нас сейчас нету.
— Приветим, ужо, — Каховский нервически усмехнулся.
Теперь Милорадович, скакавший со стороны стройки к правому фасу каре, был виден уже всем.
— Генерал скачет, видать, к нам! — воскликнул один из солдат-московцев. — Он ведь тоже за Константин Палыча!
— Вестимо, за него!
— А что, ребяты, поведет он нас, чай, на Варшаву, Государя-то спасать?
Первые ряды начали уж отдавать честь.
— Сми-р-р-н-аа!!
Зычный голос Милорадовича прокатился по стылой площади.
Пущин в замешательстве посмотрел на Каховского, Каховский на Бестужева, Бестужев на Оболенского.
— Солдаты!! — Милорадович, гарцевавший в дюжине шагов от каре, простер руку вперед. — Солдаты! Вас обманули изменники! Вас обманули враги Святой Руси и православного Царя! Против кого бунтуете вы? Противу власти законной и христианской! Солдаты! Кто из вас был со мною под Кульмом? Кто из вас был со мною под Бауценом? Кто из вас был со мною под Люценом? А под Лейпцигом — был ли со мною хоть один из вас?
Площадь молчала, замерев в напряженном внимании. Только валивший изо ртов пар свидетельствовал, что застывшие в строю солдаты — не изваяния.
— Никто не был?! — Милорадович, приподнявшись в стременах, размашисто осенил себя крестным знамением. — Слава Богу! Здесь нет ни одного русского солдата!
— Еще пять минут — и репка, — сквозь зубы проговорил Оболенский. — Эвон куда гнет!
— Пяти минут не будет, — Каховский был теперь бледней бледного.
— Офицеры! Почто толкаете вы солдат на мятеж?! Вы алчете узурпации?! Не со мною ли под Бородиным мяли мы бока узурпатору-корсикашке? Вы позабыли о том? Кто был со мною под Бородиным? Не помните, как заняли мы высоту? Молчите?! — Генерал-губернатор перекрестился вновь. — Бог мой, благодарю тебя! Здесь нет ни одного русского офицера!
Каховский обхватил одну руку другой и стиснул зубы в попытке унять колотившую его дрожь. Сперва это не удавалось, но он не оставлял усилий.
— Ни офицера, ни солдата! Кто ж вы передо мной, не нюхавшие пороху, но пытающиеся ввергнуть Отечество в пропасть революции? Мальчишки, буяны, разбойники да мерзавцы, осрамившие русский мундир, честь военную, название солдата! Вы пятно России! Вы преступники перед Богом! Что вы затеяли? Что сделали?
— Законный Император — Константин! — нестройно послышалось в ответ. — Константина в оковы заковали и в тюрьму посадили!
— И молоденького Михаил Палыча перехватили из Варшавы да тож держат в оковах, потому он братнюю сторону держит!
— Ложь для баб дурных! Какой скудоумный ей поверил?! Михаил Павлович в Петербурге, он может подтвердить слова мои! Константин отдает трон брату по доброй воле! Да и нужно ли подтверждение моим словам, солдаты?! Разве не знает кто из вас, что боевые товарищи мы с Цесаревичем? Разве могу я, Милорадович, предать его? Вот, глядите! — Генерал-губернатор сверкнул извлеченной из ножен шпагой. — Кто тут грамотный?! Разве не начертано на сем оружии «Другу моему Милорадовичу»?! Сие подарок Константина!
— Да здравствует Император Константин!! — отчаянно закричал Бестужев с противоположного угла карея. Никто не подхватил.
Но к генерал-губернатору, раздвигая строй, бежал князь Евгений Оболенский.
— Извольте отъехать, Ваше Сиятельство! — крикнул он. — Оставьте солдат в покое, они делают свою должность!
— Да ты, сопляк, кто таков, чтоб лезть между мной и солдатами?! — рыкнул Милорадович. — По роже вижу, на войне не бывал!
