Дэн Симмонс - Двуликий демон Мара. Смерть в любви

Интересно, как слух научается безошибочно различать разные голоса приближающейся смерти. Даже в этой неумолчной какофонии ты отчетливо слышишь выстрелы отдельных германских орудий. Маленькие полевые пушки стреляют с хлопком, немного похожим на сильный удар клюшки по мячу для гольфа, и их снаряды летят с жалобным воем. Среднекалиберные орудия издают звук, похожий на протяжный треск разрываемой пополам газеты, а полет их снарядов сопровождается шумом, напоминающим громыхание груженой подводы, которая катится под гору, визжа тормозными колодками. Выстрел тяжелого орудия бьет по барабанным перепонкам так, словно кто-то подошел сзади и врезал кулаком по уху, а крупнокалиберные снаряды летят с медленно нарастающим свистом, похожим на звук приближающегося паровоза, — сначала приглушенный расстоянием, потом постепенно набирающий силу и, наконец, превращающийся в оглушительный рев.

Миномет — детская игрушка по сравнению с немецкими тяжелыми орудиями, но их мы боимся больше всего. Этих чертовых штуковин у противника не счесть, и они очень скорострельные. Один миномет выпускает двадцать два снаряда в минуту, а взрывы мин, пускай не идущие в сравнение с кошмарными взрывами шестидюймовых и более крупных снарядов, ложатся так часто и точно, что у всех нас создается ощущение, будто нас преследует некая разумная злая сила, отличная от тупой слепой злобы тяжелой артиллерии.

Вчера, когда мы с тремя парнями сидели и болтали на наблюдательном пункте, на нашу позицию со свистом прилетела немецкая мина. Мы разом пригнулись и съежились, поняв по звуку, что она летит прямо на нас и спасения нет. Чертовы мины при полете издают странный лающий звук, и в этот раз впечатление было такое, будто на нас с небес несется бешеный пес.

Снаряд предназначался нам. Он упал меньше чем в пяти ярдах, обрушив значительный участок бруствера, и подкатился к нашим ногам. Он был размером с двухгалонную канистру, и из него сочилась густая жидкость с запахом марципана. У мины не сработал взрыватель. Если бы она разорвалась, как положено, взрывная волна ощущалась бы даже за милю, а от нас четверых не осталось бы ничего, кроме клочьев одежды и ошметков башмачной кожи в дымящейся воронке размером с гостиную моей матушки в Кенте.

Последние четыре дня немцы каждые десять минут обстреливают наши позиции минами, ложащимися на расстоянии трех ярдов друг от друга. Мы слышим, как командир расчета свистит перед каждым залпом. Вдобавок к минометам по нашим позициям денно и нощно палят гаубицы, чьи снаряды оставляют воронки размером с плавательный бассейн. Это все здорово изматывает.

Все мы так или иначе пытаемся отрешиться от происходящего. Я обычно сижу, уставившись в какую-нибудь книгу, сжатую в побелевших пальцах. Сегодня это был новый поэтический сборник Элиота, от которого мы с Сигфридом в восторге. Я не прочитал ни одного слова, не перелистнул ни одной страницы. Иные из нас безостановочно матерятся, добавляя к адскому грохоту канонады свою испуганную литанию площадной брани. Другие дрожат — некоторых слегка трясет, а некоторых просто колотит. Никто не презирает их за это.

Во время таких артобстрелов на всем оседает слой пыли, извести и пороховой копоти. Все мы ходим с чумазыми белоглазыми лицами. Офицеры стоят вокруг стола, водя по засаленным картам нечистыми пальцами с черными ногтями. Меня удивляет, что вши продолжают жить на нас, омерзительно грязных и вонючих.

Вчера вечером, во время короткого затишья между огневыми валами, я слышал, как один солдат-кокни пропел комический стишок, стоя на стрелковой ступеньке. Мне понравилось.

Я каждую ночь жду Прекрасную Даму, но она не появлялась с того времени, когда Малькольма и Садбриджа разорвало в клочья. Капитан Браун любезно предложил делить землянку с ним, но завтра вечером я переберусь в менее роскошные апартаменты вместе с двумя новыми субалтернами, только что прибывшими на фронт. С виду они совсем дети.

Никаких известий насчет моего перевода в 13-й батальон. Я постепенно знакомлюсь с солдатами этой стрелковой бригады и начинаю думать, что мне следует связать свою судьбу с ней. Эти дружные добродушные ребята, пускай интеллектуально неразвитые, вызывают чувство сродни любви. Смерть каждого из них переживается как личная утрата. Думаю о том, что скоро они получат приказ идти в наступление, и мысль о предстоящих потерях приводит меня в ужас.

Я смотрю, как парни из моего взвода едят свои порции тушенки под яростным артобстрелом, и почему-то мне на ум приходят строки Марвелла:

8 августа, вторник, 4.00 пополудни

55-я дивизия предприняла еще одну попытку захватить Гиймон. Французы одновременно пошли в наступление справа от них. Приятно знать, что французы все еще воюют.

Капитан Браун недавно вернулся из штаба с сообщением, что французы намертво остановлены продольным огнем, а пятьдесят пятая разбита наголову встречным обстрелом. Он говорит, группа наших бойцов сумела преодолеть «ничейную» полосу и захватила участок вражеских траншей, но потом была полностью уничтожена пулеметным огнем с фермы Ватерло, станции Гиймон и окопных позиций на окраине деревни. До самого вечера уцелевшие солдаты из 55-й дивизии и вспомогательных частей вроде 5-го Королевского Ливерпульского полка брели через наши резервные траншеи в поисках своих офицеров или перевязочных пунктов. Мы оказывали им посильную помощь.

Над холмами и полями весь день висел густой туман, смешанный с дымом и пылью от взрывов. Браун говорит, сегодня два наших батальона перебили друг друга в тумане и неразберихе.

Все мы ожидали, что нашу первую стрелковую бригаду завтра бросят в эту мясорубку, но сейчас стало известно, что командование решило пожертвовать резервными батальонами. Ужасно испытывать облегчение при мысли, что вместо тебя погибнет другой человек.

9 августа, среда, полночь

Она пришла сегодня ночью.

Днем я производил осмотр ног (наш врач вчера погиб от снайперской пули) и чувствовал себя кем-то вроде Христа, когда шел по траншеям, осматривая голые вонючие ступни десятков солдат. Поскольку артобстрел немного поутих, после девятичасового обхода постов я остался в передовых окопах. Ночь выдалась ясная и прохладная, звезды ярко сияют в высоком небе. Должно быть, я заснул в стрелковой нише между мешками с землей, где сидел и курил трубку, размышляя о том о сем.

Проснулся от аромата фиалок и прикосновения ее руки. Мы стояли на той же вымощенной плитами террасе, где она угощала меня чаем в прошлый раз. Позади нас находился тускло освещенный особняк, повсюду вокруг были расставлены фонари «молнии» со свечами. В конурах за амбаром вяло погавкивали собаки. Прекрасная Дама одета в светлое вечернее платье с оборчатой бежевой манишкой, прикрывающей глубокое декольте, бежевыми рукавами по локоть и узкой юбкой с завышенной талией, перехваченной изящным драгоценным поясом. Волосы заколоты в узел жемчужными гребнями, длинная шея сияла в свете фонарей.

Она провела меня в обеденную залу, где стоял накрытый на двоих стол. Фарфор и серебро немного напоминали старомодные столовые сервизы и приборы моей тетушки, но салфетки были модного бледно-голубого цвета. Основное блюдо уже подано — запеченные корнуэльские цыплята с салатом из жерухи. В мраморном камине горел огонь, но это казалось уместным, поскольку в воздухе снаружи веяло осенней свежестью.

Я взял Прекрасную Даму под руку и подвел к столу. Ее юбка тихо зашуршала, когда она усаживалась на отодвинутый мной стул. Сев на свое место, я сильно ущипнул себя за руку под столом. Почувствовал боль, но лишь улыбнулся, подивившись правдоподобности сна.

— Думаешь, тебе все снится? — спросила Прекрасная Дама, слабо улыбаясь. Голос у нее грудной и бархатистый, как мне помнилось, но я не ожидал, что он произведет такое действие: словно она опять пробежала кончиками пальцев по моей коже.

— Я уже и забыл, что ты разговариваешь, — тупо сказал я.

Ее улыбка стала заметнее:

— Конечно, я разговариваю. Или тебе хотелось бы, чтобы я была немая?

— Вовсе нет, — пробормотал я. — Просто…

— Просто ты не вполне понимаешь действующие здесь правила, — мягко промолвила она, наливая в наши бокалы вина из бутылки, стоявшей ближе к ней.

— А здесь есть какие-то правила?

— Нет. Только возможности. — Она говорила тихо, почти шепотом. Огонь трещал в камине, и я слышал шум крепчающего ветра в деревьях за окнами. — Ты голоден?