Ни одна песня Линка на такое не способна, но, что самое ужасное, он поверил ей.
— Ну что тут скажешь? Да, я знаю, что произвожу на девчонок неизгладимое впечатление своим сладким, как мед, голосом!
Неделю спустя мы с Линком шли по школьному коридору, ко мне подбежала Лена, крепко обняла, но тут прозвенел звонок. Я решил, что она наконец-то решила вернуться в школу. А потом оказалось, что ее там вообще не было: это была ее проекция, или как там у чародеев называется лучший способ выставить своего парня полным идиотом. Линк решил, что я пытаюсь обнять его, и после этого несколько дней обращался ко мне не иначе, как «любовничек». «Я скучала по тебе. Неужели это преступление?» — оправдывалась Лена, которую вся эта история крайне позабавила. А я уже подумывал, что было бы неплохо, если бы в дело вмешалась ее бабушка и немного утихомирила ее. Ну или как там поступают с природными феями, которые сбились с пути истинного.
«Перестань вести себя как ребенок!»
«Я же извинилась, этого мало?»
«Ты ведешь себя совсем как Линк, когда он в пятом классе высосал через трубочку сок из всех маминых томатов».
«Этого больше не повторится. Клянусь».
«Ага, он тоже так говорил».
«Но он же перестал так делать?»
«Перестал. Когда мы перестали выращивать томаты».
— Спускайся.
— А мне больше нравится наверху.
Я схватил ее за руку. По предплечью сразу же побежал электрический ток, но я не отпустил ее и притянул вниз, так что она оказалась рядом со мной на кровати.
— Ай, — засмеялась она.
Лена лежала ко мне спиной, но я видел, как дрожат ее плечи. Может, она не смеется, а плачет? Хотя в последнее время она плакала редко. Слезы ушли, оставив после себя нечто куда более ужасное — пустоту.
Пустота — штука обманчивая. Пустоту гораздо сложнее описать, поймать, от нее трудно избавиться.
«Хочешь поговорить об этом, Эль?»
«О чем?»
Я прижался к ней и положил голову ей на плечо. Дрожь затихла, я просто лежал рядом и обнимал ее так крепко, как только мог. Как будто она осталась на потолке, а я висел на ней, пытаясь опустить на землю.
«Ни о чем».
Вообще-то насчет потолка грех жаловаться. Можно зависать и в куда более странных местах. Например, вроде того, где мы находились сейчас.
— У меня плохое предчувствие.
Я весь вспотел, но не мог вытереть лицо, потому что боялся отпустить руки.
— Странно, — улыбнулась Лена, глядя на меня сверху вниз. — А у меня отличное предчувствие. К тому же мы уже почти забрались.
Ее волосы развевались на ветру, и я не был уверен, что это обычный ветер.
— Ты же понимаешь, что мы делаем большую глупость, правда? Если мимо проедут копы, нас сразу же арестуют или отправят в «Голубые дали» в гости к моему папе.
— А вот и не глупость, это романтично! Сюда всегда приезжают влюбленные пары!
— Эль, когда люди едут на водонапорную башню, они не имеют в виду ее вершину!
А именно там мы и окажемся через минуту! Только мы вдвоем, шаткая железная лестница футах в ста над землей и ярко-голубое небо штата Каролина. Я изо всех сил старался не смотреть вниз. Лена так упрашивала меня залезть на самый верх, что я не мог не согласиться. Как будто такая глупость могла вернуть те ощущения, которые мы пережили, когда были здесь в прошлый раз. Посмотрев на красную шерстяную нитку, прикрепленную к ее ожерелью, я вспомнил Лену — счастливую, улыбающуюся, в красном свитере. Наверное, она тоже подумала об этом. И вот — мы здесь, на шаткой лестнице, стараемся смотреть вверх, чтобы, не дай бог, не взглянуть вниз. Добравшись до самой вершины и оглядевшись вокруг, я понял, почему она так уговаривала меня. Лена права — здесь гораздо круче. Все было так далеко, что казалось совершенно неважным. Я сел на краю и свесил ноги.
— Моя мама собирала открытки со старинными водонапорными башнями.
— Правда?
— Ну, Сестры коллекционируют ложки, а мама — открытки с водонапорными башнями и еще открытки со Всемирной выставки.
— А я думала, все башни одинаковые. Похожи на большого белого паука, — рассмеялась Лена.
— А есть одна, которая похожа на домик, представляешь, на такой-то высоте!
— Вот бы там жить! Я бы поднялась наверх и никогда бы не спускалась, — вздохнула Лена и легла на спину, прижавшись к выкрашенной в белый цвет нагревшейся от солнца поверхности. — В Гэтлине надо было построить башню в виде персика. Большой старый гэтлинский персик.
— Такая уже есть, — ответил я, ложась рядом, — но в другом месте. В Гафни. Наверное, им первым в голову пришло.
— А как насчет пирога? Мы могли бы разрисовать эту цистерну, чтобы она выглядела как какой-нибудь пирог Эммы. Ей бы понравилось!
— Таких не видел. Зато у мамы была открытка с башней в виде кукурузного початка!
— Мне все-таки больше нравится та, которая с домиком, — призналась Лена, глядя в безоблачное небо.
— С тобой я готов жить хоть в кукурузном початке, хоть в бутылке с кетчупом!
Она взяла меня за руку, и мы долго лежали на самом краю белой водонапорной башни Саммервилля, разглядывая округ Гэтлин, с такой высоты напоминающий крошечную игрушечную страну, в которой живут крошечные люди. Похоже на картонную деревню, которую на Рождество моя мама ставила под елку. Как у таких маленьких людей вообще могут быть какие-то проблемы?
— Кстати, у меня для тебя кое-что есть, — хитро сказал я.
— А что? — спросила Лена, глядя на меня, как маленький ребенок в ожидании сюрприза.
— Может, сначала спустимся? А то еще разобьемся насмерть!
— Не разобьемся, трусишка!
Я залез в задний карман джинсов. Подарок — так себе, ничего особенного, но я уже давно приготовил ей этот маленький сюрприз и искренне надеялся, что он поможет Лене вновь стать самой собой.
Я протянул ей крошечный маркер на брелке для ключей.
— Смотри, можешь носить его на своем ожерелье, вот так!
Стараясь не свалиться, я дотянулся до ожерелья Лены. Она никогда не снимала его. С него свисало множество амулетов, вещей, которые имели для Лены особое значение, — расплющенная монетка из автомата в «Синеплексе», куда мы ходили на первое свидание. Серебряная луна, которую Мэкон подарил ей на зимний бал. Пуговица от жилетки, которая была на ней в тот дождливый вечер, когда я подвез ее домой. Эти воспоминания принадлежали Лене, она всегда носила их с собой, словно боялась, что если потеряет ожерелье, то вместе с ним лишится и воспоминаний о редких в ее жизни моментах настоящего счастья.
Я прикрепил маркер к цепочке со словами:
— Теперь ты можешь писать везде.
— Даже на потолке? — взглянув на меня то ли с иронией, то ли с грустью, спросила она.
— Даже на водонапорных башнях.
— Он просто замечательный, — тихо сказала Лена, снимая с маркера колпачок.
Не успел я и глазом моргнуть, как она нарисовала сердечко. Черным маркером на белой краске, на самом верху водонапорной башни Саммервилля!
Однако мое счастье длилось недолго. В следующую минуту мне показалось, что я падаю. Потому что Лена думала совсем не о нас, а о своем дне рождения.
О семнадцатой луне. Она уже начала отсчет.
В центре сердца она написала не наши имена, а число оставшихся дней.
Я не стал спрашивать Лену, зачем она написала это число, когда мы были на водонапорной башне, но все время думал об этом. Да и как я мог забыть, если весь прошлый год мы занимались подсчетом дней до точки невозврата? Когда я наконец спросил у нее, что это за число, до какой даты теперь она считает дни, она промолчала в ответ. Мне показалось, она и сама не знает.
Час от часу не легче.
Насколько я мог судить, Лена так ничего и не написала в своем блокноте. Она носила крошечный маркер на ожерелье, но он выглядел совсем новым, как в тот день, когда я купил его в «Стой-стяни». Странно, раньше она все время что-то писала — на ладонях, на поношенных «конверсах», которые она теперь, кстати, тоже надевала редко и в основном носила старые черные ботинки. Изменилась даже прическа: Лена убирала волосы в тугой пучок, словно пытаясь обуздать их магию.
Мы сидели у меня на крыльце — на том самом месте, где Лена впервые рассказала мне, что она чародейка, впервые поделилась своей тайной со смертным. Я притворялся, что читаю «Доктора Джекила и мистера Хайда». Лена уставилась на пустые страницы блокнота со спиральным переплетом, как будто тонкие голубые линеечки могли решить все ее проблемы.
Когда я не разглядывал украдкой Лену, то смотрел на улицу. Сегодня отец возвращается домой. Мы с Эммой навещали его раз в неделю в приемный день с тех пор, как моя тетя устроила его в «Голубые дали». Нельзя сказать, что все стало как раньше, но надо признать, он снова вел себя как нормальный человек. Но я все равно нервничал.
— Приехали, — раздался сзади голос Эммы.
