Утром он, после брома и снотворного, был тихий, заторможенный, буйствовать, вообще шуметь даже не порывался. Я с ним немного поговорил. Он упорно смотрел в сторону, потел, тяжко вздыхал — но от вчерашних слов не отказывался. Говорил, что все так и было. Сумасшедшим он себя не считает, просто так оно все и было. Ну, даже мне известно, хотя я не специалист: ни один психически больной человек себя больным ни за что не признает…
Но держался он спокойно. И я под свою ответственность отпустил его на квартиру. Поляки там обустроились неплохо, для офицеров были устроены хорошие квартиры, так что мы разместились с непривычным комфортом, от которого успели отвыкнуть. Правда, иным младшим офицерам пришлось жить по двое — у нас штатная численность офицеров оказалась больше, чем в польском уланском полку. У капитана, ввиду занимаемого положения, была отдельная.
Напоследок я снова напоил его бромом. И приняли кое-какие меры, кратенько поговорив с комполка: вызвал лейтенанта, заместителя капитана, ого ординарца, кратенько обрисовал положение дел и попросил обоих приглядывать. Не следить, боже упаси, но приглядывать, насколько возможно. Дал ему на пару дней освобождение от службы, опять-таки с разрешения комполка, велел отлежаться, выспаться, не нервничать…
После обеда пришел ординарец и, уставясь и сторону, доложил:
— Плохо с капитаном…
Оказывается, посидев в квартире пару часов, капитан пошел в конюшню, к своим разведчикам, которые как раз чистили лошадей. Ординарец во исполнение моих инструкций увязался следом, якобы по своим надобностям. Сначала все было нормально, но через пару минут… Капитан вдруг как-то странно дернулся, завертел головой, глаза стали, по выражению ординарца, «совершенно очумелые». И выглядело все так, опять-таки по словам ординарца, словно капитан к чему-то старательно прислушивается. Но к чему там прислушиваться? Ребята чистят коней, перешучиваются, все как обычно… И вдруг капитан срывается, пулей вылетает в дверь, ординарец бросается следом и видит, как капитан убегает со всех ног. К себе на квартиру. Ординарец — следом. Сидит капитан, на себя не похож, смолит одну от другой, смотрит на налитый доверху стакан водки и бормочет что-то вроде:
— Неужели достала, ведьма старая?
Ординарца, когда тот попытался осторожненько расспросить, все ли в порядке, капитан поставил по стойке «смирно» и велел убираться к чертовой матери. Тот подчинился: капитан не под арестом, от службы не отстранен, разве что освобожден на пару дней по медицинским показаниям, остается непосредственным начальством… Вышел ординарец и прямиком ко мне. Толковый был малый.
Велел я ему передать капитану, чтобы немедленно пришел ко мне.
Стою у окна, смотрю на мощеный плац. Вижу капитана: идет нехотя, понурился… Наперерез ему коневод ведет двух расседланных коней в недоуздках — обычная, будничная картинка для кавалерийского полка. Капитан проходит было мимо, перед самыми лошадиными мордами — и вдруг шарахается так, словно вместо лошадей там оказался какой-нибудь уссурийский тигр. Уставился на мирных животин с отвисшей челюстью, посмотрел вслед, кое-как взял себя в руки — и вскоре вошел ко мне.
Снова я начинаю его осторожненько расспрашивать — но ведет он себя теперь совершенно иначе, не отнекивается, не прячет глаз, отвечает охотно, даже как-то… механически. На лице словно бы безразличие, опустошенность, будто ему совершенно все равно, что происходит и с ним, и вокруг него. Совершеннейшая апатия и отрешенность — но как ого истолковать, я не знаю.
Стоило ему зайти в конюшню, как ближайшие лошади опять с ним заговорили — ясными, внятными, громкими человеческими голосами. Судя по тому, что разведчики и ухом не повели, слышит их только он один. Что говорят? Да примерно то же самое: отольются тебе, коту мартовскому, девичьи слезы…
— А вот только что, на плацу? — спрашиваю я. — То же?
Он кивает и, глядя куда-то сквозь меня остекленевшими глазами, без запинки отвечает: вот именно. Оба коня ему в один голос — допрыгался, кобель поганый?
Видя, что обстановка благоприятная, уже без экивоков начинаю расспрашивать прямо и подробно. Этим, судя по его словам, все и ограничивается: кони с ним разговаривают человеческими голосами, порицают за блудливость, ругают. И только. В остальном — все как прежде.
— Я уже догадался, доктор, — говорит он спокойно, отрешенно. — Это Наталкина бабка меня достала. Как и обещала. Она меня, сволочь, изведет, и ваша медицина ничем тут не поможет. Никакая ваша медицина против ведьмы не пляшет. А она, точно, ведьма, теперь никаких сомнений…
Боже упаси, я с ним не дискутирую и уж тем более не пытаюсь убедить, что никаких ведьм на свете быть не может. С психически больным спорить нельзя, уж это-то я знаю. Припомнилось мне кое-что, и я спросил:
— Это что же, та баба с бородавками?
— Ну да, — сказал капитан равнодушно. — Она самая, стерва. Только жениться все равно не буду: у меня к Наталке ни капли чувств, так, побаловали… И потом, если она от бабки что-то переняла, была бы не семейная жизнь, а тихий ужас…
Если рассудить, все, что он говорит, укладывается в некую стройную систему — но именно так у больных и обстоит, я читал. Делается одно-единственное ненормальное допущение, и вокруг него выстраивается система…
Ну вот что мне с ним прикажете делать? Не буйствует, в изолятор запирать вроде бы нет повода. Нужными медикаментами не располагаю… Говорящие кони, ведьмы… Хорошо еще, что этим пока и ограничивается…
Дал я ему еще брому и отправил домой. А сам пошел к особисту. Особист в некотором унынии: он уже успел посидеть на телефоне. В городе психиатра нет. В области есть, но там именно что врач при больнице, а ближайшая психиатрическая лечебница — только под Киевом. Не ближний свет, но нуждающихся в госпитализации отправляют именно туда, потому что больше и некуда.
Мои доводы особист воспринял хорошо. Ближайшие специалисты только в Киеве, а оставлять человека в таком состоянии без квалифицированной медицинской помощи никак не годится. Если это начнет развиваться, если наступит обострение, последствия могут оказаться самыми непредсказуемыми. Сажаем в машину, отправляем с сопровождающими в область, и если тамошний психиатр сочтет нужным, направит в Киев.
Позвали лейтенанта и объяснили суть дела. Он сказал, что медицине виднее — и конечно, нужно что-то делать, а то неизвестно, чем и кончится. Особист пошел к командиру полка получить соответствующее распоряжение, лейтенант — на квартиру к капитану, а я — изложить все подробно к письменном виде для областного психиатра.
Минут через пятнадцать ко мне и прибежали…
Лейтенант осторожненько, обиняками, тщательно подбирая слова, объяснил капитану, что ему нужно собрать необходимые вещички: мыло-помазок, смена белья, ну там, что еще понадобится… Нужно, медицина и начальство настаивают, съездить к доктору в область,
Он говорил, капитан выслушал совершенно невозмутимо. Нисколько не удручился, пробормотал что-то вроде: надо так надо… Вышел в другую комнату, и почти сразу же там — выстрел. Ну, что. В висок, умелой рукой… Медицине делать уже нечего. Личное оружие ему так и не вернули, но у него остался трофейный «вальтер». С фронта, несмотря на пограничные проверки, этого добра натащили столько… Упущений ни с чьей стороны потом так и не усмотрели — военная прокуратура провела следствие, а как же…
Вскрытие делал я сам: несомненное самоубийство, но таковы уж порядки. Потом, когда я составил все бумаги, пришел особист. Посидел, помолчал, словно собирался с духом. И спросил:
— Товарищ подполковник медицинской службы, можете установить наличие или отсутствие яда?
Человек был насквозь практический, в облаках не витал. Я чуточку удивился, но ответил чистую правду:
— Не располагаю такими возможностями, товарищ майор. Единственное, что могу сделать, — проверить на мышьяк. «Мышьяковое зеркало» можно провести и при наших скудных возможностях. И не более того. Мы ведь — фронтовая медицина, нет у нас ни токсикологов, ни должного оснащения… Разве что отвезти в область…
— Придется, — сказал он, не раздумывая.
— А почему вы решили… — сказал я.
Особист помялся:
— Да просто пришло в голову… Помните, приходила тетка на него жаловаться? Из-за внучки? Ах, вы ее даже видели… Значит, сами слышали, как она сыпала угрозами? Народ здесь… специфический, Советская власть без году неделя. Этакая вот неприятная баба могла чего-нибудь подлить или подсыпать…
Подумав, я сказал, что лично мне это представляется маловероятным. Рассуждая логически, подсыпать что-то или подлить можно было исключительно в тот же день, незадолго до вечера. Но вряд ли капитан после того, как эта баба ходила к замполиту, бывал у них дома, скорее уж обходил десятой дорогой. Как же она ухитрилась? Слишком много допущений делать придется. Я, конечно, не токсиколог, но что-то не слышал о ядах, которые действуют таким вот образом: подобно заложенной мине. Долго дремлют в организме, а потом внезапно срабатывают и вызывают у человека психическое расстройство. Нет, заранее, задолго до событий, она ему дать яду никак не могла, а совсем незадолго, и тот день… Плохо верится.
