– Не-е-ет, – шептал мерзкий голосок внутри, – Ты просто успокаиваешь себя, это не шутка, и ты это прекрасно осознаёшь. Случилась беда.
– Пошёл ты к чёрту! – заорала я так, что водитель в соседней машине ошарашенно посмотрел на меня, и покрутил пальцем у виска.
– Скорее, скорее бы доехать, – бормотала я, – Ну вот, наконец, и последний поворот. Вот и она, наша шко…
Я похолодела, и, чтобы не врезаться, дала по тормозам. Картина, представшая перед моими глазами, была немыслима и похожа на фильм ужасов.
***
Вокруг школы толпилось множество людей. Многие плакали. Родители, просто прохожие, и неравнодушные люди, зеваки из соседних домов… Что там происходит? Я протиснулась сквозь толпу, теряя разум от страха и не чувствуя ног, онемевшими руками разводила людей, и пробиралась ближе и ближе. В толпе плакали.
– Стреляли, – услышала я обрывки чей-то фразы.
Внутри всё похолодело. Зубы свело в судороге. Живот скрутило спазмом. Тошнота подступила к горлу. Я вновь набрала номер сына, всё это время я не выпускала телефона из рук.
– Сыночек, миленький, возьми трубку, прошу тебя, – умоляла я, – Артурик, сынок, возьми трубку.
Но в телефоне слышались лишь длинные гудки.
Во двор въехали службы спасения. Меня затрясло. В толпе кто-то в голос зарыдал.
– Что случилось, вы знаете? – схватила я за рукав незнакомого мужчину.
– Нападение, – ответил он, повернувшись ко мне и наши взгляды встретились.
Я увидела безотчётный, дикий страх, который плескался в его глазах. Это был животный, первобытный ужас.
– Там моя дочь, – продолжил он сквозь стиснутые зубы, – А меня не пускают, никого не пускают, работает ОМОН. А мне нужно туда, к ней.
Я вцепилась в его рукав, чтобы не упасть.
– Вы что… Что вы такое говорите? Вы шутите, да?
Мой голос сорвался на крик.
Мужчина схватил меня за плечи, затряс с силой.
– Тихо-тихо, мы сейчас нужны детям, нельзя паниковать, слышите? – повторял он, – Всё будет хорошо. Всё будет хорошо. Детей спасут. Ублюдка уже задержали, так говорят.
– Но… – мой голос хрипел и срывался, – Вы сказали, что там…. Там стреляли.
– Он промахнулся, слышите? – мужчина смотрел в мои глаза обезумевшим взглядом, – Он мазила, он промахнулся. Ну, попал там по стенам, может пару окон выбил – и всё. Все живы! Я уверен, что все живы! И вы тоже так думайте.
Я не могла ни о чём думать, лишь смотрела на выбитые стёкла в окнах родной школы, и мне хотелось завыть по-волчьи, подняв лицо к небу, и рыть ногтями землю, вырывая с корнем траву и комья земли. Вновь, дрожащими негнущимися пальцами я набрала номер сына:
– Артур, сыночек, где же ты, ответь же мне, – шептала я, перед глазами плыли цветные круги и я не видела ничего и никого вокруг.
Сердце бешено стучало в висках. Внезапно поднялась суета, толпа подалась назад.
– Что там? – беззвучно произнесла я.
– Детей выносят, – хрипло выдавил мужчина и кинулся вперёд.
***
То, что открылось моим глазам было чудовищно и не укладывалось в голове – ребятишки в окровавленных белых рубашках и блузках. Их несли на руках люди в военной форме, бежали бегом, и укладывали прямо на газон, на расстеленные кем-то кофточки, пиджаки. Меня затрясло, я подбежала к ребятам, заглядывая в их лица – Артура нет, и знакомых ребят тоже. Но ведь эти детки тоже наши. Все – НАШИ! Я тоже сняла с себя кардиган и трясущимися руками расстелила на траве, на него тотчас же опустили какую-то девочку. Она плакала.
– Значит жива, – промелькнуло в голове, – Главное, что жива, моя хорошая.
Я опустилась на колени, припала губами к её головке:
– Милая, потерпи, сейчас всё будет хорошо.
Мимо нас пронеслись, сигналя и завывая, несколько ярко-жёлтых машин скорой помощи, резко затормозили на газоне.
– Дорогу! Дорогу! – кричали фельдшеры, пробираясь сквозь гущу народа.
Люди мгновенно расступались, образовывая коридор, спрашивали чем помочь.
– Поможете нести детей в машины, – бросили на бегу медики.
Они склонялись над детьми, молниеносно раскрывая свои чемоданчики и приступая к делу. Они бинтовали и обезболивали, останавливали кровотечения, и шинировали ноги-руки, накладывали воротники на шеи, укладывали на носилки, и люди тут же подхватывали их, и бегом неслись к каретам скорой помощи. Одна за другой машины покидали двор. Всё происходило словно в страшном сне.
В это же время по стенам, приставив раздвижные лестницы, карабкались спасатели. Я уже ничего не соображала от ужаса, время остановилось, повисло в жарком воздухе густым дрожащим студнем, заблокировало все мысли и чувства. Все, кроме одного – страха. Самой древней человеческой эмоции. Инстинкт самосохранения работал сейчас в наших умах и каждый из стоящих в толпе обезумевших родителей думал лишь об одном – как там мой ребёнок?
Из школы стали выводить детей. Я всматривалась в их лица, но сына среди них не было. Я вновь и вновь набирала номер Артура, но слышала в ответ лишь те же равнодушные, длинные гудки.
– Есть убитые, – прозвучало в толпе, и я почувствовала, как теряю остатки разума.
У меня не было больше сил терпеть, всё, я больше не мо-гу! Я схватилась за берёзу, росшую тут, и закричала так, как не кричала, наверное, никогда в жизни – ни когда упала на даче с лестницы и сломала ногу, ни когда рожала своего сына Артура, ни когда на меня однажды в подворотне напали двое и, угрожая ножом, отняли сумку, никогда, никогда я так прежде не кричала. Всё нутро моё вывернулось в этом крике, лёгкие вспыхнули огнём, я кричала и не могла остановиться.
– Девушка, девушка, – подскочил ко мне стоящий тут человек в форме, – Всё, всё, надо успокоиться.
Я вырывалась из его рук и орала, что мне нужно туда, нужно к сыну. Он крепко сжал мои плечи и махнул рукой фельдшеру. Тот, подбежав ко мне, сунул в рот какую-то таблетку, крикнув на бегу:
– Под язык положите!
И унёсся туда, где он был нужен.
Жар внезапно разлился по моему телу.
– Да что я себе позволяю, истеричка? Тут детям нужна помощь, а я, мерзкая бабища!
Я с размаху хлестнула сама себя по щеке и тут же в мозгах прояснилось. Таблетку я кажется проглотила, напрочь забыв слова фельдшера о том, что нужно рассасывать. Вновь и вновь, безостановочно, я набирала телефон сына и вдруг…
– Мам, – донёсся из трубки родной ломающийся голос моего долговязового подростка, – Алё, мам…
– Сынок!! – закричала я в трубку, – Сынок, ты где? С тобой всё в порядке?!
– Мам, – испуганно бормотал сын, – Прости, пожалуйста, ты узнала, да?
– Что узнала? – не понимала я.
– Что я сегодня не пошёл в школу, прогулял. Тебе Ирина Вячеславовна позвонила, да? Мам, прости, пожалуйста. Просто такая погода классная, и мы с Никиткой решили не пойти в школу. Мам, не ругайся, пожалуйста, это больше не повторится. Правда. Мам, ты чего, плачешь что ли? Мама, да не расстраивайся ты так. Я больше не буду. Мама!
Я упала на колени, и, сжимая побелевшими пальцами телефон, уткнулась лицом в землю, рыдания душили меня, я не могла дышать, я не могла вымолвить ни слова, я бесшумно рыдала, как безумная, и слёзы мешались с землёй и мазали моё лицо чёрными полосами. Кругом бежали люди и раздавались крики, а я всё стояла на коленях, словно в молитве, и слушала этот самый долгожданный, самый любимый, самый родной в мире голос – голос моего ребёнка, несущийся из трубки:
– Мам, мама, прости, что прогулял, мамочка, ты меня слышишь?…
Антихристъ
– Господи, откудоть только ты навязалси на мою голову? – горестно причитала баба Паня, то и дело оборачиваясь и поглядывая на чёрного козла, что семенил за нею вослед, как собачка, – Чистой Антихристъ!
Козёл был мастист – ростом с доброго телёнка, он значительно выделялся на фоне других деревенских козлов, возвышаясь над ними подобно горе Олимп, и был громогласен, как Зевс. Его раскатистое «Мэ-э-э!» больше напоминало рык дракона, разносилось далеко окрест, и могло испугать человека неискушённого и неподготовленного. Так, однажды, к председателю колхоза приехала комиссия из города, проверять что-то там, после проверки гостей пригласили отобедать. Поели, выпили, всё, как водится, и тут главный проверяющий, Степан Игнатьевич, вышел на крылечко колхозной столовой, чтобы после сытного обеда затянуться дымком. Когда из-под высокого крыльца столовой раздалось утробное ворчание, Степан Игнатьевич, очень любивший собак, решил, что под ступенями спрятался от палящего солнца чей-то уставший от жары пёс. Он спустился вниз, наклонился, и глянул в темноту небольшой щели (крыльцо огорожено было по бокам плотно прилегающими друг к другу досками, парочка из которых отсутствовала). Из тьмы на Степана Игнатьевича глянули два жёлтых, словно две луны, глаза.
