— И крыши.
— Что?
— У Колизея же нет крыши.
— Что?! — опять рассердился он. — Посоветуй этому курьеру-стажеру отныне взбираться пешком по лестнице и считать этажи. Тогда он не будет путаться в нумерации. А вообще, почему бы курьерам, разнося почту, не передавать ее из рук в руки?
— Гарри говорит, что у них нехватка кадров.
— Нехватка кадров? Но для того, чтобы подняться на лифте и передать мне эту треклятую почту, нужен всего один человек! При чем тут нехватка кадров! — Его голос взлетел вверх, поднявшись до визга. — Такую работу кто угодно может делать! Даже обезьяна! Стоит только свистнуть — на улице полно людей, которые почтут за счастье работать в таком месте, как…
— Как что? — спросила Элисон, но обращаясь только к затылку Лу, потому что Лу, уже отвернувшись, глядел теперь в огромное, от пола до потолка, окно на тротуар внизу. В зеркальной панели отражалось его лицо, и ей хорошо было видно его странное выражение.
Она тихонько отступила, ретируясь и впервые за несколько недель ощутив облегчение при мысли, что их флирт, заключавшийся в нескольких объятиях в потемках, не зашел слишком далеко. Потому что не исключено, что она судила об этом человеке неверно, не сумев разглядеть, что с ним что-то не так. Как новый работник в компании, она и возможности не имела узнать его получше. Она только знала о нем, что он напоминал Белого Кролика из «Алисы в стране чудес» — вечно спешил и опаздывал, но все-таки поспевал всюду вовремя. Он был добродушен и любезен и хорошо делал свое дело. А кроме того, он был красив и обаятелен и ездил на «порше», а такие достоинства в ее глазах были ценнее прочих. Конечно, разговаривая с женой Лу по телефону на прошлой неделе, она чувствовала себя немного виноватой из-за той истории с поцелуями, но чувство вины быстро испарилось, чему способствовала абсолютная, как показалось Элисон, невинность этой женщины и ее полное неведение относительно измен мужа. А потом, у всех есть свои слабости, и слабости такого рода мужчинам следует прощать, в особенности если предметом этой слабости является сама Элисон.
— А какие ботинки носит Альфред? — вдруг спросил Лу, когда она уже закрывала за собой дверь.
Она вернулась в кабинет.
— Какой Альфред?
— Беркли.
— Не знаю. — Она покраснела. — Зачем вам это?
— Хочу сделать ему подарок на Рождество.
— Ботинки? Вы хотите подарить Альфреду ботинки? Но я уже заказала в «Черном Томасе» корзинки с гастрономией для всех, как вы и просили.
— Выведай все-таки это для меня. Не в открытую, конечно. Спроси как бы между прочим. Я хочу сделать ему сюрприз.
Она недоверчиво прищурилась:
— Конечно.
— Да, и еще, эта новенькая из бухгалтерии, как ее? Сандра? Сара?
— Дейрдре.
— Проверь и ее обувь тоже. Если подошвы у нее красные, сообщи мне.
— Не красные. Ее ботильоны в «Топе» куплены. Черная тисненая замша. Я такие в прошлом году носила, когда это было модно.
И с этими словами она вышла.
Вздохнув, Лу тяжело опустился в свое великанское кресло и сжал пальцами переносицу в надежде остановить начинавшуюся мигрень. Похоже, с ним что-то неладно. Он и так уже убил пятнадцать минут своего рабочего утра беседуя с бродягой, что было ему совершенно несвойственно. Но удержаться он не мог — так непреодолимо было желание остановиться возле этого человека и предложить ему кофе.
Заняться текущими делами не получалось, и Лу опять отвернулся к окну и стал глядеть наружу. Внизу сияли праздничным убранством набережные и мосты, над рекой от берега до берега протянулись гирлянды гигантских неоновых колокольчиков и листьев остролиста. Лиффи катила свои полные воды мимо его окна и дальше, к Дублинской бухте. А по тротуарам, в такт течению реки и в том же направлении текли людские потоки. Толпа запруживала улицы, словно влекомая, как электрической тягой, скульптурными фигурами двух изможденных людей, — монумент этот был поставлен в память о голоде, свирепствовавшем здесь когда-то, голоде, побудившем многих отправиться отсюда в эмиграцию. Но вместо скудных пожитков в руках современных ирландцев были пакеты из кафе «Старбакс» и портфели. Женщины шли на работу в кроссовках, сунув туфли-лодочки в сумку. Совершенно другая судьба и неисчислимые возможности открывались перед ними.
Единственно неподвижным среди всей этой толпы оставался Гейб, втиснутый, как в щель, в закоулок перед входом, закутанный, как в кокон, в свое одеяло и пристально рассматривающий обувь, что проплывала мимо него к возможностям, ему недоступным. Хотя с высоты тринадцатого этажа Гейб казался Лу чуть больше точки, он все же мог различить, как поднимается и опускается рука бродяги, прихлебывающего кофе — мерно, неспешно, со смаком, — притом что кофе наверняка был уже холодным как лед. Гейб возбуждал его любопытство. В не малой степени тем, что тот так хорошо помнил обувь сотрудников, с математической точностью отмечая каждую пару; но что вызывало еще и его тревогу, так это то, что синеглазый, с ясным взором бродяга казался Лу удивительно знакомым. Можно даже сказать, что в Гейбе Лу усматривал черты сходства с собой. Оба они были примерно одного возраста, и стоило только привести Гейба в порядок, и его легко можно было бы спутать с Лу — представительный, приятный, энергичный мужчина. С тем же успехом Лу тоже мог бы сидеть на тротуаре, наблюдая проплывающую мимо жизнь. А между тем, как по-разному сложились их судьбы.
В эту секунду, словно почувствовав на себе взгляд Лу, Гейб поднял голову и поглядел вверх. Вознесенному на высоту тринадцати этажей Лу почудилось, будто Гейб заглянул ему прямо в душу, прожег его насквозь своими проницательными глазами.
Это смутило Лу. Участвуя в сооружении этого здания, он не мог не знать с абсолютной точностью, что панели фасада здесь зеркальные. Глядя вверх, Гейб никоим образом не мог видеть Лу, как бы он ни задирал голову и ни прикрывал глаза от света, подняв руку, точно в приветствии. Наверное, он разглядывал какое-то отражение в стекле, возможно, птицу, думал Лу, да, должно быть, это птица привлекла его внимание. Ничем другим это быть не может. Но взгляд Гейба был столь пристален, столь четко устремлял он его на тринадцатый этаж и через окошко прямо в глубину глаз Лу, что это заставило Лу поколебаться в своей уверенности. Он тоже поднял руку и, сухо улыбнувшись, помахал Гейбу. И, не дожидаясь ответного знака, повернулся в кресле спиной к окну. Сердце колотилось так, словно Лу застали за чем-то непристойным.
Зазвонил телефон. Это была Элисон, и голос ее звучал невесело.
— Прежде чем я доложу вам то, что должна доложить, хочу сообщить, что я теперь дипломированный специалист в области делопроизводства и управления.
— Поздравляю. Она кашлянула.
— Ну а теперь вот что. Альфред носит коричневые мокасины восьмого размера. Похоже, что таких мокасинов у него пар десять, так что не думаю, что подарить ему на Рождество еще одну пару — мысль удачная. Фирма — изготовитель мокасинов мне неизвестна, но с прискорбием признаюсь, что выяснить это для вашего удовольствия мне ничего не стоит. — Она перевела дух. — Что же касается туфель с красными подошвами, то Луиза купила такие и всю прошлую неделю их проносила, но они натерли ей ногу, и она отнесла их обратно, однако в магазине их не приняли — было заметно, что они ношены, на красных подошвах виднелись потертости.
— Кто такая Луиза?
— Секретарь мистера Патерсона.
— Мне надо, чтобы ты выяснила у нее, с кем она выходила из здания каждый день на прошлой неделе.
— Это не входит в мои обязанности.
— За это можешь уйти с работы пораньше.
— Так и быть.
— Спасибо, что поддалась уговорам.
— Да пожалуйста — хоть будет время рождественскими подарками заняться.
— Не забудь и о моих поручениях.
Таким образом, хоть узнал Лу и немного, но в сердце его поселилось чувство, которое кое-кто другой мог бы принять за панику. При этом наблюдения Гейба подтвердились, и значит, это не бред сумасшедшего, как втайне подозревал Лу. Ранее в разговоре Гейб спросил Лу, не нужен ли ему в офисе наблюдательный человек, и сейчас, внезапно приняв решение, Лу взялся за телефонную трубку.
