Ничего не придумал Терентий, а на четвертый день решил к попу сходить. Не стал он ему рассказывать про Ашаву и ее колдовство: поп колдовства не одобрял. Придумал Терентий, что явился ему ночью ангел Божий и подсказал, как с волками справиться. А про себя решил: «Может, и не соврал я сильно батюшке — ведь духи эти почти как ангелы и есть, только называются по-другому, а все одно — хотят человеку добра, защищают его от напастей, путь указывают…»
Сели они с батюшкой на его крыльце и стали вместе загадку разгадывать. Батюшка тоже не знал, что за «медное горло» надо сковать. Вдруг как вскочит батюшка на ноги да как закричит, и пальцем вверх тычет, где колоколенка церковная высится. «Вот оно, — кричит, — горло медное! Колокол нам нужен! Наш-то колокол, старый, лопнул в позапрошлом году от пожару — мы церковь отстроили, а колокол не отлили! Воистину тебе, Терентий, ангел Божий подсказку такую дал! Только церковного колокола нечисть убоится!»
Бросились Терентий и батюшка по деревне, всем новость про сон рассказывать. Через час собралась у церкви толпа, мужики, бабы — все волнуются, спорят. Пришел и Яков Карлович. Рассказали ему его молодцы про сон Терентия. Усмехнулся немец и говорит: «Ну что вы за народ такой, охота вам сказки слушать! Кто хочет дело делать — идите за мной, мы еще не всю военную науку выучили».
Ну, почти все мужики с немцем ушли. А с Терентием только поп да три старика остались, да еще кузнеца упросили помочь. Самойлом кузнеца звали, а по прозвищу Хромой. И Егорка еще вокруг них крутился — жалко ему было деда одного оставлять, хоть и не верил он в волшебный колокол, а верил больше ружьям дяди Якова.
Хромой в Москве бывал и видел, как колокола льют, так он старикам рассказал, что надо делать. Перво-наперво набрали хвороста и большой костер на дворе у кузницы зажгли. Долго жгли, а когда земля под ним оттаяла, выкопали большую яму. Земля в том месте была глинистая, подходящая, а песок пришлось от Реки носить, с косогора. Потом кузнец в яму спустился и стал внутри болвана выкладывать, кожух наружный вылеплять и обжигать для крепости. А старики снаружи тем временем две печи литейные складывали из кирпичей.
Так и работали, почитай целый месяц: немец военному делу людей учит, а кузнец со стариками колокол лепят. Даже поп старикам помогает, рясу всю свою в глине испачкал, так и обедню служит. «Рясу, — говорит, — я потом отмою — главное, чтобы душа чистой была!»
Волки меж тем вокруг деревни свой дозор несли. Каждую ночь выходили на лед, садились и на луну выли. И упаси Господи было за ворота после заката выйти! Собак всех волки съели и совсем стали близко к воротам подбираться. Только молодцы наши тоже не дремали: стояли с ружьями за частоколом и каждые два часа сменялись. И как только подходили волки — пуль и пороха не жалели. А для ночного дозора Яков Карлович каждый вечер свои часы-луковицу заводил, маленьким ключиком серебряным, и молодцам отдавал. Они по ним время узнавали и сменялись.
Скоро март к концу подошел, потеплело, и снег на южной стороне таять начал. Волки людей беспокоить вроде перестали, на льду почти не показывались. Тут и колокол пришло время лить. Расколол кузнец старый колокол на части, да еще по домам с попом прошелся, меди и олова собрать. Много ли собрали, мало ли, не знаю, да на колокол хватило. Сложили все в две печи и стали их крепко топить, медь с оловом плавить. Потом подняли заслонки, и потекла жидкая медь с оловом по канавкам да под кожух. Тут уж вся деревня собралась посмотреть, и даже Яков Карлович пришел. Кузнец поставил над ямой журавель деревянный, собрал с десяток мужиков покрепче и стал колокол из земли тянуть. А как вытянули, да от земли очистили, да песочком потерли — ахнул народ! Наш кузнец-то, Самойло, мастер был, каких сейчас нет! Такой колокол вылепил — заглядение! С одной стороны на колоколе Святое Распятие, а с другой — Святой Георгий, копием змия пронзающий. Его кузнец с монеты копеечной срисовал. А снизу по кругу было написано вязью медной: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящие Его». Это ему поп сказал, что написать. А сверху, где у колокола ухо, изобразил кузнец Птицу-Феникса, которая из огня возрождается, в честь старого колокола. Это уж кузнец сам придумал, без попа.
Приклепали к колоколу язык, на колокольню подняли на веревках, и там повесили. Поп молебен отслужил и попросил хромого Самойлу честь оказать — в колокол первому позвонить. Забрался Самойло на колокольню, стал веревкой язык раскачивать. Раз, другой, третий — коснулся язык колокола, а звука-то нет! Как ни старается Самойло, а все то же — бьется язык о колокол, а никто ничего не слышит, будто било не из меди, а из тряпья сделано.
Народ внизу только руками разводит — что за нечистая сила колокол голоса лишила? Немец, Яков Карлович, в усы усмехается и говорит своим молодцам: «Мои часы-луковка и то громче вашего колокола тикают!» Стал народ по домам расходиться и Терентия ругать. Вдруг Терентий как вскочит, да как закричит: «Подождите, люди добрые! Мне ангел во сне сказал, что оратай должен в колокол звонить, а кузнец наш землю не пашет. Пусть кто-нибудь из землепашцев в колокол позвонит».
Вызвался Трофим Брязга, из старших мужиков. Раскачал он язык, да как ударит им по колоколу! А все то ж — молчит колокол, как немой. Трофим в сердцах шапку оземь кинул и говорит: «Вот провалиться мне на этом месте, чтобы я еще раз Терентия послушал. Совсем с ума спятил старик. И мы хороши — думали, колокол нас от волков спасет! Пойдем, Яков Карлыч, солнце уже заходит, а нам ночной дозор держать надо». И разбрелись люди — кто к себе, а кто на частокол, волков высматривать.
Вот год в апрель перевалил. Волков давно не видно было, и совсем уж решили мужички, что прошла беда стороной, поняли волки, что деревни им не взять. Да ведь как бывает — вроде и весна идет, и свету, и тепла больше, только зима тоже отступать не хочет. Так и в тот вечер: пошел крупный снег, и за четыре дня столько его навалило, что, почитай, вся деревня под снегом оказалась, не расчистить. И вот беда — особенно много намело снега со стороны Реки, под частоколом. Мужики три дня его чистили, а потом бросили — сам, сказали, скоро стает, весна уж на носу.
На пятую ночь снег перестал, небо расчистилось. Под вечер выбрались мальчишки на сугробы за частоколом поиграть, стали снеговика лепить. Снег под луной блестит, светится, далеко видно. Вдруг один как закричит: «Волки, волки!» Сторож, который на частоколе сидел, от этого крика встрепенулся, глянул на Реку — и вправду: с другого берега из леса волки выбегают и посредине Реки на льду собираются. И много уже их собралось — десятка два или три.
Бросился дозорный по избам, мужиков будить. Мужики тулупы накинули и за частокол вышли, посмотреть. Тут и Яков Карлович со своими молодцами подбежал. А волков тем временем еще больше прибыло, и новые из леса все подходят и подходят, и кружком на лед садятся. Как увидал это ловчий, приказал своим молодцам ружья нести и порох, а мужикам вооружаться чем есть, что на такой случай наготовили. Все в руки взяли — кто топор, кто вилы, кто косу, кто пику. У Якова Карловича вот еще сабля была, с турецкой войны. А Егорка с палкой с гвоздями прибежал и свое место в ряду занял. И Терентий приковылял — стыдно ему было на печке отсиживаться.
Собрались мужики за частоколом, ворота заперли и ждут. А волков все больше и больше прибывает — мужики уже и счет потеряли, не одна, верно, сотня волков там собралась. Так много часов прошло. Вдруг волки на лапы поднялись и расступились, как будто место кому-то освобождали. Подул из-за леса ветер — зябкий, со снегом, и вой раздался. Да не такой вой, как обычно, а жуткий: гулкий и низкий. И холодно сразу стало, аж бороды у мужиков заиндевели.
Посмотрели они через частокол и увидели, как вышел из леса последний волк. Ростом этот волк был с теленка, а может быть, и больше. Шел он тяжело, аж лед под ним потрескивал. Шкура у того волка была белая, глаза красные, а клыки такие длинные, что пасть до конца не закрывалась. Другие волки перед ним головы опускали и назад отходили — видать, боялись.
Осмотрел Волк нашу деревню, частокол. Потом на воинство свое взглянул. А под конец морду свою страшную поднял к луне и завыл. Да так завыл, что все огни в деревне враз погасли, будто дунул на них кто-то дыханием морозным. Темно стало, только луна светит и волчьи глаза под луной белыми огоньками горят. Тут волки с места снялись и к деревне побежали — сперва медленно, трусцой, а потом все быстрее, рысью.
Как подбежали волки к нашему берегу, Яков Карлович закричал: «Пали!» Стали молодцы из ружей стрелять, да так метко, как будто всю жизнь только это и делали. Да уж больно много волков, всех не перестреляешь. Первые замертво попадали, но уже новые лезут: глаза горят, пасти оскалены, пена изо рта капает. Только успели люди по второму разу ружья перезарядить, как уже волки на нашем берегу Реки, под самым частоколом.
