Робер был все еще жив, и, кажется, даже невредим — приняв удар на себя, я спас его. Однако он был до такой степени парализован страхом, что оставался неподвижен, и молча съежился, прижавшись к искореженной нашим приземлением легковушки. Вокруг стреляли, но я уже не мог понять кто и в кого.
— А-а-а, — простонал я глухо, почувствовав прорывающуюся сквозь защитную пелену, созданную «Геркулесом», страшную боль.
Лежа на сырой земле и с огромным трудом дыша (легкие никак не желали набирать в себя воздух, упираясь, возможно, в сломанные ребра), я практически безучастно наблюдал, как к нам подъезжает знакомый бронетранспортер. Видел, как Стефан Дукович из снайперской винтовки одного за другим сбивает двух дронов, принадлежащих Сопротивлению, прежде чем падает, изрешеченный огнем их пулеметов. Не упирался, когда Джером и Рина начали тащить мое тело в бронетранспортер, куда Рэй Гао уже грубо заталкивал сенатора.
— Ну же, поехали! — закричал Джером на сидящего за рулем Миро, постучав по корпусу. — Рэй, давай за пулемет!
Лёжа на холодном полу бронетранспортера, который резко начал движение, я окосевшим взглядом наблюдал, как Рэй спешно занимает место в орудийной башенке и какое-то время интенсивно поливает невидимых мне противников шквальным огнем — но затем падает вниз, с пробитой пулей шеей. Джером, чертыхаясь, занимает его место. Рина — бросается к Рэю зажимать рану.
— Да что здесь происходит?! — в ужасе спрашивал Робер Фламини, прижавшись к холодной стенке БТР-а. — Кто вы такие?! Куда вы меня везете?!
— Заткнись! — угрожающе крикнула Рина, чертыхаясь при попытках наложить жгут на рану Рэя.
— Гони что есть мочи, Миро! — проорал Джером с пулеметной башенки. — Подальше от этого грёбаного замка!
Какое-то время нас подбрасывало на ухабах. Затем кто-то в ужасе крикнул «ракета!» Произошла резкая встряска — и мы во что-то врезались, либо же что-то врезалось в нас. Мое тело бросило куда-то. Ударило обо что-то. Долгое время перед глазами была тьма. Затем вездесущий боевой скафандр «Бусин Баолей», который, несмотря на пройденные испытания, все еще функционировал, впрыснул мне в вену инъекцию дополнительной дозы «Геркулеса».
Я плохо помню, как Джером вытаскивал меня из БТР-а, который угрюмо уперся носом в полуразрушенную энергетическую подстанцию, так и не успев покинуть территорию замкового комлекса.
— Не вздумай умирать, слышишь, грека?! — сопел он.
Вокруг вдруг стало шумно и светло. Пропеллеры дронов. Прожектора. Какой-то топот и угрожающие крики. Джером оставил меня. Поднял руки вверх. На лбу у него застала точка лазерного прицела.
За нашими спинами раздался усталый голос:
— Не стреляйте! Я — сенатор Робер Фламини! Эти люди — со мной! Не стреляйте!
Какое-то время царила неразбериха.
— Это сенатор Фламини! Опустить оружие! — наконец скомандвал кто-то с черногорским ацентом.
— Нам нужен медик, срочно! У нас тут тяжелораненые! — гневно крикнул Джером.
В этот момент сознание окончательно меня покинуло.
Глава 8
§ 49
Проснулся я от того, что в просвет между штор проникали солнечные лучи — мягкие и теплые, какими они бывают на рассвете в теплую пору года. Было ощущение, что я проспал целую вечность. Но, в то же время, было удивительно легко и приятно. Своего тела я словно не чувствовал.
Я сбросив с себя одеяло и присел на мягком матрасе. Старая кровать уютно скрипнула. Я оглядел незатейливый деревенский интерьер спальни с невысоким потолком и деревянной обивкой стен. Моё внимание привлекло оживленное пение птиц. Я сделав шаг к окну, облаченному в старую деревянную раму, в одном из уголков которой белела паутина. В просвете между штор я увидел утопающий в зелени, залитый солнцем сад. На раскидистых ветвях, меж пышных листьев, прятались сочные зеленые яблоки и желтые груши. Жужжали пчелы. Хлопали крыльями бабочки. Задорно гонялись друг за другом птицы.
— Дима! — донёсся до меня веселый голос мамы. — Вставай уже, лежебока! Завтрак готов!
Отвлекшись от окна, я переступил порог комнаты — и оказался на светлой, просторной веранде. На столе уже исходили паром две порции завтрака: яичница с охотничьими колбасками, хрустящий тост, свежая зелень. Корзинка в центре стола была полна свежих, собранных в саду фруктов. На блюдце блистали красными боками свежие крупные томаты и огурцы. Мама стояла у плиты, спиной ко мне, и заканчивала управляться с третьей порцией завтрака.
— Вам с папой, как всегда — глазунья, а мне — омлет, — пояснила она, повернувшись ко мне и довольно улыбнувшись. — Я бы тебе предложила вначале умыться. Но, боюсь, все остынет.
Я не нашелся что ответить. Мама была такой, какой я ее помнил с детства — молодой, красивой, излучающей доброту и позитивную энергию. Лицо ее было свежим и счастливым — под стать этому дому, такому светлому и уютному, такому родному, хоть я и не помнил, когда я мог его видеть.
— М-да, ну и поспал ты сегодня, сынок, — раздался за моей спиной папин голос. — Я за это время уже успел залатать днище в лодке, и насос починить.
Я ощутил на своем плече крепкую руку, оглянулся, и увидел отца. Он выглядел слегка запыхавшимся, словно после работы на свежем воздухе, но здоровым и бодрым. В глазах, лучезарно глядящих с загорелого лица, не было и следа болезненного покраснения.
— Пап? — переспросил я тихо.
Мой голос был юным, мальчишеским.
— Что с тобой, Дима? Ты какой-то бледный, — заметил папа, чуть нахмурив брови.
— Мне приснился плохой сон, — прошептал я, продолжая неловко оглядываться.
— Не волнуйся, сынок, — ответила за моей спиной мама. — Так бывает.
— Давай, сейчас сядем, позавтракаем — и все забудется, — ободряюще сказал папа, и заботливо потрепал меня по плечу.
Я присел за стол, по-прежнему ощущая себя странно. Мама с папой переговаривались о чем-то и шутили, словно ничего и не происходило. За окном, в саду, продолжали щебетать птицы.
— Димочка, ты почему ничего не ешь? — спросила мама через какое-то время.
— Мне кажется, — я запнулся. — Кажется, я не должен быть здесь.
— О чем ты? — удивилась мама. — Конечно же, должен. Где же тебе еще быть?
Так и не притронувшись к завтраку, я вновь неуверенно покачал головой. Мой взгляд снова переместился за окно. Прокатился по залитой солнцем зеленой лужайке, окруженной фруктовыми деревьями, по старой качели, по деревянному сараю.
— А как же… как же конец света? — спросил я тихо и недоуменно.
— Конец света? — удивился папа, и рассмеявшись, потрепал меня по плечу. — Ничего себе! Это тебе такое приснилось?! Ну-ну. Я надеюсь, сынок, наш старый-добрый мир еще немного поживет!
— Это был просто кошмар, Дима, — успокаивающе прошептала мама.
Я отрицательно покачал головой.
— Знаете, я всегда хотел, чтобы было так, — произнес я. — Каждый раз, когда видел ту фотографию у нас на кухне. Тот уютный домик рядом с вишневым садом. Я все время смотрел на него и думал: почему мы не можем оказаться там? А потом… когда судьба нас разлучила… мне просто хотелось, чтобы мы просто оказались вместе. Втроем. Необязательно там, в этом райском саду. Где угодно. Хоть на пустошах, на какой-нибудь свалке. Хоть в трущобах. Не важно где, лишь бы с вами. Вы даже не представляете себе, как я этого хотел.
— Но ведь мы здесь. Вместе, — улыбнулась мама.
— Нет, — грустно покачал головой я, с сожалением посмотрев на лица родителей. — Мне бы так хотелось этого! Но это не так. И я не могу остаться здесь.
— Конечно же, можешь, сынок! — запротестовала мама, улыбнувшись с легкой тревогой и положив свою теплую ладонь на мою. — Это же наш дом.
— Я бы очень хотел остаться здесь, с вами, — прошептал я, закусив губу, крепче сжав мамину ладонь, и протянув вторую руку навстречу папиной. — Вы даже не представляете себе, как.
— Но ведь ты здесь, — напомнил отец, с некоторым удивлением, но беря меня за руку. — Мы с тобой сегодня собирались поплыть порыбачить, разве нет? А вечером приготовим все, что наловим, на гриле.
