— Что еще они поджигают?
— Они сосредоточились на церквях.
Я удивлена, что мы проезжаем мимо стольких обгоревших строений. Я удивлена даже тем, сколько церквей в нашем городе. Спрятанные между более высокими зданиями, или высокие, стоящие на углах. По одной на каждый квартал Верхнего Города.
Церкви заставляют меня думать о летучих мышах, а мыши — об Эйприл.
— Слышал что-нибудь? Она у дяди?
Он знает, что я говорю об Эйприл.
— Это стиль моего дяди — захватить ее, чтобы доказать, что он может. Если бы ее пленил кто-то другой, например, мятежники, которые жгут и бомбят город, мы бы знали. Они бы попросили что-то взамен, выкуп.
— Я беспокоюсь, — говорю я мягко.
Мы проезжаем мимо обломков, которые раньше были многоквартирным зданием, и я думаю о том, были ли внутри люди, когда оно взорвалось. Оно должно было быть пустым. Не хочу думать об альтернативном варианте.
— Когда мы доберемся до клуба, мне нужна будет твоя помощь, чтобы достать кое-что, — он смотрит на меня и выглядит очень серьезным. — Слишком рискованно делать это самому.
Мое сердце немного ускоряется, когда он объясняет. Он хочет, чтобы я взяла особенную книгу в зеленой обложке с верхнего этажа клуба, а затем принесла ему. О людях, населяющих этот этаж, шепчутся по углам. Я слышала странные шумы оттуда, однажды — крик, хотя Эйприл сказала, что она не слышала ничего.
Я соглашаюсь на все, что он просит. Теперь я не покажу ему ни малейшей слабости.
— Удостоверься, что книга спрятана, — говорит он. — Не позволяй ее кому-нибудь увидеть. Если кто-то с тобой заговорит, притворись, что потерялась.
Если они со мной заговорят, я не уверена, что мне хватит сообразительности на притворство.
Мы въезжаем в тень высокого здания, когда карета сбивает что-то. Элиот сворачивает, яростно управляя. Я падаю на него, и он обхватывает меня рукой, защищая от удара, а затем его лицо ударяется о стенку кареты, сильно.
У меня перехватывает дыхание. Боюсь, что он разбил свою маску.
Я бросаю взгляд через плечо.
— Мы переехали кого-то?
— Я так не думаю, — говорит он. — Это нечто слишком плоское, не думаю, что это человек, — его голос дрожит. — Мы не должны останавливаться.
— Мы должны увидеть, с чем столкнулись, — говорю я. — Мы должны убедиться, что это не человек.
— Хорошо.
Штука на улице должна бы быть тенью, но мы оба почувствовали удар, когда переехали через это. Элиот подгоняет карету ближе, доставая меч из-за сидения, и отклоняется, чтобы ткнуть мечом темную массу.
Я подавляю крик, когда он поднимает лезвием рукав.
— Пустой плащ, — ровно произносит Элиот. Что-то выпадает из ткани и со стуком ударяется об асфальт. Элиот спускается и протягивает мне два предмета. Первый — крест. Когда он отдает его мне, я удивляют насколько он тяжелый. Второй — череп рептилии. Как только я дотрагиваюсь, зубы сжимают мой палец.
Тонкая кровавая линия появляется на моей руке.
— Крокодильи зубы в крокодильей челюсти, — он забирается обратно в карету. — Это пересечение имеет значение. Думаю, если кто-то это потерял, он за ним придет.
Я поднимаю череп, глядя в глубоко расположенные глазницы.
— Что хорошего в сообщении, которое мы не можем понять? — бормочет он.
— Может, это никакое не сообщение? Должно ли это иметь зловещее значение?
— Не обязательно, — произносит Элиот. — Но я думаю, что имеет.
Он хватает маску, пытаясь привести ее в порядок.
— Ненавижу эту штуку.
— Эйприл говорила, что ты отказываешься носить маску, — она называла его поэтом-революционером. Пока что я видела только часть про революционера.
— Я ненавижу контроль, который они дают дядюшке. Я протестовал против того, чтобы носить ее в течение всего года. Но то, что мы сейчас делаем, слишком важно, чтобы так рисковать.
Он запускает карету снова, и мы продолжаем движение.
— Рискуя заразиться — глупый способ жить, — говорю я. Мне не нравятся маски. Никому не нравятся. Но они нам нужны. Они работают.
— Это то, что я выбираю, — он оглядывает город. — Ты веришь в то, что люди заслуживают возможность делать собственный выбор?
Мы въезжаем в Нижний город, и местность здесь зловещая. Окна защищены толстыми досками снаружи, и одеялами изнутри. Одеяла, видимые сквозь загороди, напоминают мне о моментах, когда я собираюсь увидеть Уилла.
Мое сердце бьется чуточку быстрее.
— Конечно, я верю в возможность выбора.
— Хорошо.
Элиот паркуется, и мы выходим из кареты на аллею. Он открывает дверь и провожает меня в клуб. Как только дверь закрывается за ним, он срывает маску с лица и задыхается. Я уверена, что его «почти паника» искренняя.
Я кладу руку на его лицо.
— Ты привыкнешь носить ее. Все привыкают, — его щека теплая. Я бы отдернула руку назад, шокированная тем, что стою и трогаю его, но он выглядит таким уязвимым.
— Я так не думаю, но хорошо, что тебя это волнует, — его голос почти теплый, но не такой гладкий, как другой, от двери за нами.
— Надеюсь, это может подождать, так как, раз уж вы в клубе, мне нужно провести вашу проверку.
И теперь я чувствую вину за то, что стою так близко к Элиоту, касаясь рукой его лица.
Так много вещей, которые я хотела сказать Уиллу, задать вопросы. Бомбили ли рядом с его домом? Боялись ли дети? Они здоровы? Не кашляют? Нет ли у них сыпи? Получили ли еду, которую я присылала? Но нахождение рядом с ним делает меня косноязычной и неуклюжей. Я не могу рассказать ему, что собиралась достать маску его брату, так как жест этот бессмысленный теперь, и мои намерения останутся бесполезными, пока мы с Элиотом не добьемся успеха нашего плана.
Я шокирована, что Элиот сопровождает меня в комнату исследований. Я хочу всего несколько секунд наедине с Уиллом, но Элиот доминирует в комнате с его высокомерием, и Уилл едва смотрит на меня, показывая, чтобы я закатала рукав.
— Кто убирал паровую карету моей сестры? — спрашивает Элиот.
— Вам лучше спросить одного из швейцаров. Они заботятся о транспортных средствах, — пальцы Уилла холодные на моем предплечье. Может быть, он и не смотрит на меня, но его пальцы очень задержались на моей руке.
— Выясни.
Уилл указывает мне дыхнуть в подобный часам механизм, а его рука на моем плече. Циферблат на часовом устройстве изгибается и поворачивается.
— Она чиста? — спрашивает Элиот.
— Конечно, чиста.
Брови Элиота ползут вверх.
Они стоят и смотрят друг на друга. Мне полагается идти. Торопиться в одиночестве наверх. Для Элиота. Но Уилл сжимает мою руку.
— Мне нужно, чтобы отперли мои комнаты, — говорит Элиот. — Должно быть, я взял не тот ключ.
Я пытаюсь поймать взгляд Уилла, но он не отводит глаз от Элиота. Я вырываю руку из его захвата. Он подходит ближе к Элиоту, предположительно, чтобы проверить его, а я тем временем выскальзываю из комнаты проверки. Представляю, что слышала тихий щелкающий звук, когда прохожу через болтающую толпу. Я потеряла смех Эйприл с другой стороны. Клуб Разврата сегодня ночью отличается.
Вместо того, чтобы гулять по комнатам нижнего этажа, я прямиком направляюсь к лестнице и поднимаюсь дальше от людных комнат, иду через библиотеки, где мужчины шепчут секреты хихикающим девушкам.
После семи или восьми шагов по длинному коридору, я спотыкаюсь на неровности пола, и вынуждена сделать два шага вниз. Холл выглядит таким же — тот же ковер, те же темные панели, но я вполне уверена, что я зашла в другое здание, соединенное с оригинальным. Следуя направлению данному Элиотом, я нахожу дверь. Внутри та же тяжелая, вычурная мебель, которую можно найти внутри клуба.
На дальней стене висит гобелен. Яркие красные птички вьют гнездо на дереве из сухих фиолетовых листьев. За гобеленом я нахожу дверь, а за ней — очень тускло освещенные лестницы. Я хочу вернуться на нижние уровни, где есть смех и выпивка. Темнота здесь подавляющая и спертая.
Я расправляю плечи и на цыпочках поднимаюсь по лестнице, вхожу в тихую прихожую, наполненную дверями. Некоторые открыты. Внутри комнат я вижу старых членов клуба, играющих в карты. В одной из них мужчина смотрит прямо на меня. У него самые холодные глаза, которые я когда-либо видела.
Элиот говорит, что чума унесла их семьи и состояние. Они знают все, что происходит в клубе и фанатично преданы принцу, который предоставляет им убежище.
— Предполагается, что они остаются на собственном этаже, — рассказывал мне Элиот. — Мой дядя знает, что они могут оказаться вредны для его дел, но он также знает цену безжалостности людей, живущих в состоянии отчаяния.
— Кем они были прежде? — спросила я.
— Люди, которые делали грязную работу. Преступники, террористы. Очень неудачно, что нужная мне книга на их территории. Они не смогут выяснить, что это я ее взял.
