Но вскоре артиллерийский грохот начал утихать. Последние земляные фонтаны взметнулись вверх, оставив после себя белый шлейф дыма. Поле битвы замерло, ожидая что будет дальше.
— Майор, — зашипела рация на груди Яна. — Мы норму отработали. С остальными уже как-то сами.
— Может ещё пару десятков накинешь, для гарантии?
— Никак нет. У нас каждый снаряд на счету. Нужно переходить на соседние сектора, иначе вам ударят с флангов. Не думаю, что вам сейчас нужно именно это.
— Резонно. Хорошо, Водечка. Прорвёмся сами. Конец связи.
— Давай, Ян. Только не суйся в пекло.
Бронетехника загудела и, разрыхляя гусеницами мёрзлую землю, двинулась дальше. За ней, пригнувшись, шла пехота. После артобстрела кто угодно мог с уверенностью сказать, что на последней линии обороны не могло остаться ничего живого. Но это было ошибкой. Сквозь дым замелькали вспышки, застрекотали пулемёты, вылетело несколько снарядов РПГ. Пехота залегла, пару танков подбили и из люков вырвался столб огня. Остальная бронетехника откатилась обратно. Враг вгрызся в землю и не собирался позволить конфедератам прорвать фронт.
— Буткевич! — вызывал Ян полковника, спрятавшись за остовом танка. — Нас прижали! Выпускай корпуса, мы сами не прорвёмся!
— Понял! Держите прорыв! Подкрепление скоро будет! — Йорис глубоко вздохнул и обратился к радисту: — Соединяй с командирами третьего корпуса и пятого корпуса.
Здесь полковника ждал неприятный сюрприз. Командиры уклончиво доложили, что техника требует дозаправки и не может прямо сейчас выдвинуться на позиции. Буткевич прекрасно понимал, что это ложь. Он лично перед наступлением обошёл каждую машину и убедился в их боеготовности. Командиры могли придумать любую причину и Йорис догадывался в чём дело. По плану корпуса должны были пройти уже через прорванную оборону и выйти на оперативный простор. И без того трудное мероприятие усложнялось тем, что оборона не была прорвана. Любой командир любыми методами будет оттягивать выступление своих подразделений прямо в лоб противника, где его будут ждать большие потери. Конечно они выполнят приказ полковника. Но из-за этой заминки может быть потеряно драгоценное время. К хартийцам может подоспеть помощь, организуется контратака и полк Яна выбьют из захваченных позиций. А тогда будет поставлен крест на всей операции.
— Соедини с генералом, — кратко приказал Буткевич.
— Что? — удивился Фридрих. — Занимаются саботажем?
— Дотошное следование плану дало о себе знать в самый неподходящий момент, — мрачно прокомментировал полковник. — Что делать, господин генерал? Пригрозить трибуналом?
— Я хочу спросить мнение канцлера. Одну минуту.
В трубке послышалось шерудение и генерал замолкл. Прошла томительная минута. Затем вторая. Наконец послышался слегка подавленный голос Фридриха:
— Канцлер сказал: «Пусть им будет стыдно». И ушёл.
— Он просил это передать? — уточнил полковник.
— Никак нет.
— А вы бы передали?
— Я? — подумал Фридрих. — Да.
— Значит так и поступим. Конец связи, господин генерал.
Буткевич не видел в тот момент лица командиров. Но по сконфуженным интонациям стало ясно, что нужный эффект достигнут. Уже через несколько минут в корпуса поступил приказ начать наступление. А уже через пять минут первые танки врывались на хартийские позиции, давя пехоту, орудийные и пулемётные расчёты. Корпуса выполнили задачу и прорвались в тыл противника, на всех порах едя навстречу основной линии фронта. Вскоре командиров корпусов приставят к награде и никто не вспомнит об их минутной трусости. Йорис лишь запишет, что в тот день решающим фактором стала сила слова.
***
— Свободные народы Вольной Европейской Конфедерации, — спокойным тембром говорил Уинстон в микрофон. — Сегодня, обращаясь к вам, я хочу отдать дань уважения и памяти всем тем кто отдал свою жизнь в борьбе против тирании. Только благодаря их жертве мы смогли доказать, что даже могущественной хартийской армии не под силу выполнить чудовищные приказы их лидера. И война, несмотря ни на что, будет закончена там, где и начиналась — выходом наших солдат на границы нашего государства. Мы всегда помнили об этой цели и никогда не сомневались, что рано или поздно она будет выполнена. Вооруженные силы Конференции делают всё возможное и невозможное, чтобы это стало возможным. Я уверен, что многие из вас знают что сейчас происходит на фронте. Осознают чего мы хотим. И понимают ради чего мы сражаемся. Нашим храбрых солдат не нужно гнать штыками на укреплённые позиции противника и это главная причина почему мы победим в этой войне. Да, Конфедерация начинает возвращать то, что принадлежит ей. Только и всего. Люблин, Данциг, Познань, Варшава, Кёнигсберг, акваторию Балтийского моря. Как любил повторять консул Гвин — от Дона, до Ла-Манша. Но нам не нужно ни сантиметра их земли. Мы не государство головорезов и мародёров, разоряющее своих соседей, для поддержания порядка у себя дома. Мы просто заберём силой то, что у нас украли. И так как это понимаете вы, я хочу чтобы это понимали оккупанты. Вам не будет тихого места на нашей земле, кроме могилы. Вас обрекли на вечные муки, забыв об этом сказать. Кто-то хочет знать о наших дальнейших действиях. Увы, но вы не услышите ни одного слова ни от одного человека владеющего хоть крупицей информации. Пока грохочут пушки, нет времени для слов. Но я уверен, что как только уляжется пыль на полях сражений, мы найдём в себе силы и мудрость сесть за стол переговоров с откровенными убийцами и заставить их понести заслуженное наказание. Пускай же хартийцы знают, что мы будем гнать их до границы. До нашей границы, линия которой им хорошо известна. Поэтому, если хартийцы хотят выжить — пускай уходят домой. Если же они боятся гнева своего консула, тогда пусть сдаются в плен. Мы гарантируем полное соблюдение прав человека. Если же они не услышали моих слов, тогда им придётся столкнуться с солдатами Конфедерации. Будьте уверены, они никогда не повторяют дважды. И это не что-то особенное или удивительное. Мы говорили об этом с первого дня войны, — Уинстон взял паузу. — Слава доблестным защитникам Конфедерации. И пусть их хранит Господь.
***
Прорвавшимся корпусам удалось форсировать Вислу и ворваться в Катовице, сея панику в тылу противника. Перерезав главную трассу, ведущую в Богемию, удалось отрезать от основных сил несколько бригад, размещённых между устьев Одера и Вислы. Хартийскому командованию ничего не оставалось, как бросить резервные войска на деблокаду окружённых. Солдаты обеих сторон увязли в жестоких встречных боях. Но хартийцы даже не подозревали, что прорыв со стороны Краковского выступа был лишь отвлекающим ударом.
Будучи занятой внутренними чистками, разведка Хартии не заметила сосредоточения огромных сил в нижнем течении Одера, возле Легницы и на Ястровском балконе. Шестнадцатого ноября, после короткой артподготовки, конфедераты силами нескольких корпусов прорвали оборону и, идя навстречу друг другу, соединились южнее Познани, окружив готовящуюся к штурму столицы группировку общей численностью двести тысяч человек. Прорвать этот котёл сил у хартийцев уже не было. Окружённые пытались выбраться своими силами, но под постоянными артобстрелами и авиаударами эффективно воевать не могли даже хартийские солдаты. Через неделю командующий центральной группировки добровольно сдался в плен, а вместе с ним и многие его подчинённые. В фронте образовалась огромная дыра, куда ринулись сотни тысяч конфедератов.
На этом неприятные сюрпризы для Хартии не кончались. Полк имени Улыбки Весёлого Роджера, раньше ограничиваясь лишь беспокоящими набегами на порты Хартии, предпринял полномасштабную высадку и на третий день совместно с прибалтийскими партизанами занял Ригу. Конфедерация усилила Прибалтийский плацдарм ещё тремя полками, готовя полное освобождение Прибалтики и выход к Кёнигсбергу.
Фронт стал откатываться на восток. Внутри Хартия кипела и было непонятно где всё нарастающий гнев её подданных даст искру. Искра зажжёт то, чего больше всего опасался консул Гвин — мятеж.
