Девочка на самом деле – даже не старуха, а очень опытное, много видевшее, постоянно учащееся и исследовавшее существо без возраста. И уж в чем точно не возникало сомнений: ее отношение к науке остановилось далеко не на уровне лаборанта или помощницы подай-принеси. Да она наверняка любого научника за пояс заткнет. А еще она своенравна, амбициозна и мстительна. Судя по прерванному разговору хотя бы, да и гормоны сбрасывать со счетов не стоит. Если ее тело затормозило на пороге двадцатилетия, то это вечный тинейджер с гранатой. Ворон попробовал представить многоопытного подростка и понял, что не может. Подобная невообразимость существовала за рамками его понимания и точно являлась смертельно опасной.
«Ну и на кой ей я? – задал он себе очередной вопрос. – На мальчиков потянуло? Так мало ли на свете действительно мальчиков, которые с радостью, граничащей с восторгом, клюнут на завораживающую внешность? Или совсем мальчики-мальчики не сдались, ей нужен мужик под сорок? Впрочем, в сравнении с ней – тоже тот еще юноша, но немного больше смыслящий и не столь страдающий спермотоксикозом?»
Сестринский вел с дочерью тихий, ни к чему не обязывающий разговор, который Ворон пропускал мимо ушей. Он все равно мало что мог запомнить или понять в кодовых названиях, бесконечном перечислении наименований органических соединений и вплетаемых в этот кошмар бытовых вопросов. К тому моменту, когда они вошли в лабораторию, он окончательно пришел к выводу, сводящемуся к старому как мир: готовиться следует к чему угодно, но лучше к самому худшему.
«Эта красивая змейка, Анастасия, само собой, не укусит до смерти (иначе Сестринский обидится), но отравить жизнь постарается», – с подобными мыслями Ворон сел в кресло и положил на подлокотник руки запястьями вверх, походя заметив, что никаких фиксирующих ремней даже не предусмотрено.
– Несколько слов о происходящем и произошедшем. – Сестринский сел в такое же кожаное кресло с широкими подлокотниками, стоящее напротив, устроив на коленях ноутбук. Стоящие полукругом мониторы показывали графики, таблицы, ряды цифр и формул, нечто очень смахивающее на розу ветров. В показаниях вряд ли мог разобраться хоть кто-нибудь, кроме этого гения. – Сейчас в районе Коньково мы готовим масштабный эксперимент по аннигилированию Зоны. Однако есть подозрение, что бреши реального пространства, срастаясь вместе, породят локальную аномалию сродни спонтанно образованным в зданиях Москва-сити, например.
– Или в Кащенко, – покивал Ворон. – Вы хотите воссоздать эксперимент в лабораторных условиях и посмотреть, как на него отреагирую я?
– До тебя на эксперимент согласились шестеро, и, насколько знаю, твой напарник тоже побывал в бреши.
Ворон кивнул. Пожалуй, ехидничать не стоило.
– Мне необходимы статистические данные и анализы крови. Обычные люди – да, здесь находятся и такие, – ничего не заметили, и их здоровью не был нанесен даже малейший вред. Анастасия тоже восприняла все нормально, но ты – дело другое.
– Переходное звено от человека разумного к «рыцарю Зоны», – протянул Ворон.
– А без язвительности никак нельзя? – поинтересовалась Анастасия.
– Имя обязывает. – Ворон повел плечом и указал взглядом на свою руку. Против участия в эксперименте он не имел ничего.
Ему довольно часто приходилось прибегать к помощи врачей в связи с тем образом жизни, который избрал, и на основании собственного опыта он уяснил, что забор крови из вены в разы безболезненнее, чем из пальца. Анастасия поколебала эту его уверенность: непонятно как она действовала, но плечо после процедур чуть ли не отваливалось.
На него навесили датчики. Затем Ворон встал и перешел в «душевую кабину» – уж слишком сильной оказалась ассоциация на огороженное прозрачным пластиком пространство площадью метр на метр с кафельной синей плиткой на полу и потолком, замазанным голубоватой эмалью. В центре стояло кресло, словно вытащенное из стоматологического кабинета.
– Хоть инструментов инквизиторов нет – уже здорово, – заметил Ворон и пояснил: – Я про то, чем зубы сверлят.
Он опустился в кресло, занял положение полулежа и закрыл глаза.
– Комментируй все, что чувствуешь или видишь, – попросил Сестринский. – Я прекращу эксперимент и вытащу тебя оттуда при первом же требовании.
– Это уж само собой, – ответил Ворон и на первое, и на второе одновременно.
– Если ощутите головокружение, тошноту, жар или холод, немедленно сообщите. – Это уже Анастасия. Она заняла место за одним из мониторов, следила за датчиками с подробной телеметрией. Вот уж кому Ворон точно не доверил бы свое здоровье: иной раз достаточно всего несколько секунд не замечать сбоя, а человека уже не откачать.
– Никогда не имел склонностей строить из себя героя или идиота, – заметил он беззаботно. – Не тревожьтесь, не растаю.
– Не шути так, – вздохнул Сестринский, и Ворон кивнул.
– Согласен, погорячился.
В конце концов, они не знали, что может пойти не так и пойдет ли в этот раз или какой-нибудь следующий. Зато накликать удалось бы с легкостью (уж кому, как не Ворону, знать за собой привычку каркнуть так каркнуть). Вот самообразуется в изголовье «ведьмин студень» – и растает как миленький, в резину только так обратится, а если дождик из «мертвой воды» пойдет, так и того хуже.
Усилием воли отогнав подальше видения многочисленных кар и смертей, Ворон усмехнулся и скомандовал:
– Поехали.
В кабине родился ветер, тронул волосы на макушке, мазнул по лбу и щеке невесомым, но ощутимым прикосновением, закружил по замкнутому пространству. Ворон улыбнулся ему, как старому другу.
– Ветер, – сказал он вслух, – не знаю, фиксируете ли вы его или он лишь у меня в голове.
Ответа он не услышал, что само по себе казалось странным. Лицо и кисти слегка припекало: так, словно он оказался под жарким июньским солнышком, которого ни конкретно здесь, ни в Зоне вообще быть не могло. В отличие от ветра тепло не обрадовало, ящеркой пробежало по позвоночнику опасение, и пришлось взять себя в руки, чтобы не поинтересоваться у сидящих по ту сторону кабины: а не использовали ли они парочку радиоактивных артефактов из старшей Зоны? Ворон никогда не испытывал особого желания заигрывать с бета-, гамма- и прочим излучением, способным его прикончить, изрядно поиздевавшись в процессе.
«Тепло отмечал и Денис, – заметил он про себя. – Но если и задавать вопросы, то Сестринскому. Наедине. И так, чтобы золотоволосая змейка не могла выползти из-за угла и прервать разговор».
Он спокойно, подбирая каждое слово, описал свои ощущения, вспомнил, что Денис упоминал о слабости, и попытался оторвать руку от подлокотника кресла. В следующий момент он пожалел о закрытых глазах: хотел лучше распознавать ощущения, и влип, хотя не существовало гарантии, будто не было бы хуже.
По внутренней стороне век рассыпались разноцветные искры, голова закружилась, а дыхание перехватило. Что-то толкнуло его в спину, вышибая остатки воздуха, а затем Ворон очутился посреди самой настоящей бойни.
Уши закладывало от стрельбы, хмурилось, злилось, клубилось свинцовое небо, и стонала Зона. Что чувствует человек, на которого плеснули кислотой? Ворон надеялся никогда не знать подобного. Впрочем, ему вдоволь доставало отголосков страданий, испытываемых Москвой. Зона блокировала их как могла. Возжелай она отпустить на волю свою боль – и мутанты снесли бы кордоны, а люди сошли с ума, не говоря уже о самом Вороне, его, вероятно, разорвало бы изнутри.
Так почему же этого не происходило? Земля застонала и вздрогнула – словно какой-то идиот шмальнул по городу из пушки.
«Почему „словно“?» – спросил самого себя Ворон. Гораздо сильнее его занимали вопросы: кто допустил и что в связи с этим делать. Небо бесилось над головой, а в нем, собираясь в звенья и эскадрильи, плыли «золотые шары».
Ворон словно воочию увидел, как один из них перехватил заряд и тот канул в небытие, исчез, вмиг переместившись… куда-то или превратившись в ничто. Наверное, сейчас «золотые шары» удалось бы сравнить с лейкоцитами, противостоящими внешнему воздействию. Вся разница – они не умирали и не осыпались на землю золотым снегом.
