— Там люди, — сказал я хриплым спросонья голосом, потерев замерзшие ладони одну о другую и подышав на них, чтобы отогреть.
Ронин лишь недовольно сощурился, мол, не болтай и предоставь это мне. Я надеялся, что он и впрямь знает, что делает. Мы находились в водах, которые Евразийский Союз причислял ко своим внутренним. Любой патруль, если они вообще бывают в этой глухомани, удаленной от ближайшего цивилизованного поселения на много сотен миль, имел полное право задержать нас или расстрелять на месте как нарушителей границы — и никакие мирные договора нас не спасли бы.
У меня под одеждой в подмышечной кобуре был пистолет M-19 «компакт» калибра 6,35 мм с 10-зарядным магазином, знакомый мне еще со времен работы детективом в полиции Сиднея, а сзади левой голени был спрятан ножик с выдвижным лезвием на кнопке, вроде тех, что любила уличная шпана. Отправиться на пустоши безоружным мог лишь полный идиот. Но это оружие не было предназначено для полноценного боя, и не спасло бы меня, если бы мы столкнулись с евразийцами.
На ветхой деревянной вымостке на самом краю села нас ждал пожилой мужчина в старой подбитой мехом куртке, похожий внешне на представителя одной из народностей оленеводов, которые издавна населяли тундру, с охотничьим карабином за спиной и папиросой в зубах. У его ног спокойно сидели и мерно дышали, высунув языки, пара сибирских лаек. Несмотря на то, что мужчина уже прекрасно мог видеть лодку, Ронин достал большой фонарь и несколько раз мигнул им в определенной последовательности. Лишь тогда встречающий приветливо махнул рукой.
Когда мы пришвартовались, привязав катерок к вымостке, мой спутник начал общаться с дедом по-китайски. Я расслабленно присел на вымостке, потягивая затекшие ноги и позволил дружелюбным псам меня обнюхать.
— Идем! — велел мне Ронин по-английски минуту спустя.
В Манилы, которые являли собой, по-видимому, мелкое полудикое поселение, какие часто можно встретить на пустошах, дед с лайками нас не повел. Мы обошли селение стороной, по неприметной тропе, идущей по тундре. Несмотря на свои преклонные года, двигался он легко и быстро. Плохо тренированный и непривычный к длительному пешему ходу человек наверняка быстро отстал бы от него. Никто из спутников не был разговорчив, и я тоже не болтал. Первое время рассматривал новые для себя пейзажи. Но они были до того унылыми и однотонными, что это занятие мне вскоре наскучило. Дальше смотрел под ноги, так как тропинка была каменистой.
Примерно через полчаса пути мы остановились, когда лайки вдруг навострили уши и зарычали, а в зарослях сухого кустарника невдалеке от нас послышалась неуклюжая шумная возня. Проводник сделал нам знак рукой замереть. Сам он начал тихо ласково шептать что-то, успокаивая собак, и в то же время медленно снимать из-за плеча карабин. Ронин тоже потянулся к набедренной кобуре, а я — запустил руку за пазуху, но проводник жестом призвал нас не делать глупостей. Привычным движением сняв своё оружие с предохранителя, но ничего больше не предпринимая, дед простоял несколько минут, как каменное изваяние, сдерживая собак и прислушиваясь к удаляющемуся шуму. Когда шум совсем стих, старик расслабился и убрал оружие. Повернувшись, он усмехнулся, обнажив немногочисленные зубы, и бросил Ронину несколько фраз по-китайски.
— Что говорит? — полюбопытствовал я.
— Говорит, что это, наверное, был медведь. Их развелось здесь много, а еды мало. Вот они и бродят в окрестностях села.
— Не думал, что медведи еще сохранились в дикой природе.
— А вы там в своих городах много чего не знаете! — презрительно хмыкнул он.
Я едва заметно иронично усмехнулся. Ронин был «городским» даже в большей степени, чем я. Я знал из его досье, которое просматривал, еще работая в полиции, что парень вырос в Ускоглазом гетто около Сиднея. И я прекрасно понимал, что присутствие медведя в безлюдной тундре взбудоражило его уж точно не меньше, чем меня. Но если для него важно провести черту между мной и собой, и продемонстрировать, что он, в отличие от меня, принадлежит к простым людям, привыкшим к суровым условиям жизни — что ж, дело его.
Мы шли бодрым шагом без остановки никак не меньше двух часов. Многострадальное колено, как обычно при длительных нагрузках, начало ныть. Но я и не думал жаловаться. Дело даже не в том, что мне хотелось выглядеть более крутым, чем Ронин, который к тому времени ощутимо вспотел и начал спотыкаться о булыжники. Просто нытье суставов было сущей мелочью на фоне избавления от другой, гораздо худшей боли, которую я испытывал почти полтора года — с момента своего выхода из комы.
Тусклое камчатское солнце поднялось уже достаточно высоко. Его незримое присутствие чувствовалось даже сквозь плотную завесу облаков. Звезда устремила на планету свою мощь, не заботясь о выживании населяющих ее букашек, настолько глупых, чтобы разрушить слой атмосферы, защищающий их от смертоносных УФ-лучей. Но я мог позволить себя поднять глаза и смело посмотреть на светило сквозь окуляры очков. Глаза практически не чувствовали его мощи — лишь ласкающий лицо свет. Я с удивлением следил за тем, как левый глаз размеренно моргает, не раздражаясь из-за света. Голова была ясной и спокойной. И это вызывало во мне чувство просто невероятного, давно забытого облегчения.
«О, Боже, — подумал я уже не впервые. — Спасибо тебе, что ты послал мне Дженет Мэтьюз и дал крупицу здравого смысла, чтобы услышать ее совет!» На N-ную в своей жизни операцию я ложился, скрепя сердце. Но после того, как я провел три дня в офтальмологической клинике и еще две недели проходил с повязкой на глазу, я почувствовал себя другим человеком. Глаз больше не болел и не дергался. И это казалось таким естественным, что сложно было поверить, что совсем недавно я жил с этой практически непрекращающейся болью.
Наконец мы приблизились к невысокой гряде скал. Каменистые отроги выглядели пусто, если не считать птиц, а может быть, летучих мышей, которые гнездились в узких расселинах меж камней, куда не попадал солнечный свет. При нашем появлении летучая живность беспокойно засуетилась. Дед, однако, не обратил на нее ни малейшего внимания. Он провел нас к небольшой пещере у подножья одной из скал, которую практически невозможно было приметить, если не знаешь, где искать. В маленькой пещерке скрывалась прочная ржавая металлическая дверь, ведущая куда-то в середину скалы.
— Пришли, — отерев со лба пот, объявил Ронин.
Пока он благодарил деда по-китайски и отсыпал ему в ладонь что-то, что он достал из кармана своей куртки (должно быть, патроны — универсальная валюта на пустошах), я с интересом приблизился к двери. Дверь выглядела столь ветхой, словно ей не пользовались уже много лет. Но об обратном говорила установленная над дверью камера видеонаблюдения в бронированном купольном корпусе. Можно было не сомневаться, что объектив направлен прямо мне на лицо.
Отодвинув меня, Хуай с серьезным лицом посмотрел в объектив камеры. Затем начал сосредоточенно выстукивать короткие серии ударов, тихо нашептывая что-то себе под нос, чтобы не ошибиться в последовательности. Со стороны могло показаться, что в его действиях многовато показушной конспирации, которая больше подошла бы шпионскому боевику, чем реальной жизни. Но я не мог винить его и его товарищей в том, что они предпринимают любые усилия, дабы повысить свои шансы остаться в живых подольше.
— Хорошо, — произнес мужской голос из динамика, соседствующего с камерой, когда Ронин закончил. — Теперь дай-ка посмотреть на второго. Сними очочки и шапочку и подойти поближе, красавица, чтобы я мог тебя как следует рассмотреть!
Выполнив указанное, я вперился в камеру. За несколько суток странствий я оброс седой бородой пущей прежнего. Однако человек по ту сторону двери, или, что вероятнее — компьютер, все-таки ухитрился меня распознать. И около минуты спустя замок на двери с громким скрежетом отворился.
§ 2
Как и следовало ожидать, за дверью мы увидели ствол, направленный на нас. Он принадлежал небольшому пулемёту на пирамидальной турели, который был размещён в тёмном закутке напротив двери. Ствол размеренно двигался туда-обратно, описывая широкую дугу. Каждый раз, как мы попадали в поле обстрела, индикатор на механизме мигал подозрительным оранжевым цветом.
