Я почувствовал, что хочу пить; можно компот или чаю, а лучше чашечку ристретто, потому что вместе с ним подают стакан чистой холодной воды. Ристретто меня взбодрит, а вода утолит жажду.
— Куда? — не меняя позы, спросил дежурный.
— Вы все с утра обдолбались что ли? — скривился Музыкант. — Креол вовсе под передозом, стволом в рожу тычет. Куда я со шлаком идти могу?
Дежурный зевнул.
— Скучно.
— Тогда вали в полевую группу, там не соскучишься. — Боевик толкнул меня в спину. — Двигай на второй этаж.
Лестница перешла в длинный полутёмный коридор. Табличек на дверях не было, Музыкант указал на третью дверь по ходу. В кабинете за столом сидел мужчина в таком же камуфляже, как и остальные. Глядя на него, я бы не сказал, что он начальник, отличие заключалось лишь в открытой нагрудной кобуре, из которой торчала рукоять револьвера. И ещё на левом рукаве был нашит шеврон в виде направленного острым углом вниз зелёного треугольника.
Мужчина сосредоточился на экране ноутбука, и с ожесточением давил на клавиши. Не ошибусь, если скажу, что он играл. Об этом свидетельствовали негромкие звуки выстрелов и разрывов.
— Командир, ещё один шлак, — открывая дверь, сказал Музыкант.
Широков в раздражении поставил игру на паузу и спросил:
— Где подобрали?
— На речке, второй участок.
— Я же предупреждал, чтобы возле базы никого не трогали.
— Он видел того барана, что сбежать пытался. Даже поболтали о чём-то. Колтун сказал, надо брать.
— О чём говорили?
Вопрос адресовался мне, и я замотал головой.
— Ни о чём не говорили. Ни о чём! Мы просто отдыхали. Забрались подальше, чтоб не мешал никто. А мальчишка этот… Ну, тот парень, который плыл… Мы только подошли. Я спросил о чём-то, не помню о чём, и сразу удар. Я не знаю, кто это был!
Из-за непонимания ситуации и страха за близких я начал истерить. Голос дрожал, срывался. Мне и самому хотелось сорваться и бежать. Но куда? Где я?
— Он не один? — нахмурился Широков.
Музыкант закрутил головой.
— Ещё ребёнок и сучка кусачая. Солёный её за лифчик дёрнул, так она ему чуть пол пальца не отхватила.
Старшего подробности не интересовали.
— Где они?
Музыкант пожал плечами.
— Колтун сказал, себе возьмём. А чё, не пропадать же добру. Сучка ничё так, при фигуре, да и рожица приятная. Парни решили порезвиться. А ребёнок…
Я ударил его головой. Первый раз в жизни я ударил человека. Удар получился не сильный и не точный, лишь скользнул лбом по скуле. Даже синяка не останется. Музыкант ошалело уставился на меня:
— Да ты!..
Он передёрнул затвор.
— Стоять! — хлопнул ладонью по столу Широков. — Успокойся, придурок. Оружие на предохранитель.
Музыкант задышал.
— Командир, ты же видел… Ты видел! Да? Его за это…
— Завалишь шлак, вместо него под станок пойдёшь. Я не шучу. Найди Колтуна, пусть зайдёт. А ты в расположение вали. Чтоб до завтра я тебя не видел!
Уходить Музыкант не хотел. Ладонь нервно поглаживала затворную коробку, но слова командира до сознания всё же дошли. Он рыкнул, как тигр в клетке, и выскочил из кабинета, хлопнув дверью.
Широков снял с меня наручники.
— То, что за девок своих Музыканту по роже смазал, молодец. Уважаю. Но если ещё раз дёрнешься на моих людей, сломаю пальцы на руках, и так со сломанными отправлю в Загон. А там без пальцев долго не протянешь. Уяснил?
— Уяснил, — я облизнул пересохшие губы. — Скажите… Скажите пожалуйста, где я? Где мои… дочь и жена?
Широков вернулся на своё место за столом.
— Бросай все эти «пожалуйста». Вежливость тебе не поможет, а проблем добавит. И про свою прежнюю жизнь тоже забудь. Кончилась она.
Он смотрел жёстко, и сомнений в его словах не возникло. Сама ситуация не позволяла в этом сомневаться. Час назад я стоял на берегу реки и смотрел на жену, а сейчас смотрю на прожжённого боевика, который пообещал, что дальше будет только хуже. Насколько хуже — не знаю, но убивать меня ему было не выгодно, факт.
Широков подвинул ноутбук ближе к себе и сказал:
— Давай полностью: имя, фамилия, адрес. Документы с собой есть?
— В машине остались…
Вошёл крепыш, которого я видел на парковке. Музыкант называл его Колтуном.
— Командир, звал?
— Звал. Документы его где?
Колтун сунулся к нагрудному карману.
— Забыл, командир. С утра проблемы сыпятся, как птичье дерьмо на голову. Сначала на полигоне разборки, потом этот мудак сбежал. Теперь Толяныч в рацию орёт, что у них уазик сдох.
— У него всегда что-то ломается.
— Да потому что Толяныч этот дебил конченый, давно его надо с группы снимать. Я к нему Кравченко отправил, пусть на буксире тащит.
Продолжая жаловаться, Колтун вывалил на стол кипу документов. Широков просмотрел каждый, кивнул:
— Ладно, разберёмся. Отведи шлак в больничку.
Как я уже начинал понимать, шлак — это не попытка оскорбить, а устоявшееся обозначение людей вроде меня. Выходит, я не один такой.
Колтун дёрнул меня за рукав.
— Топай.
Мы спустились на первый этаж. Колтун стукнул в дверь с табличкой «Медчасть».
— Док, ещё один шлак. Осмотреть надо.
Он отрыл дверь шире и толкнул меня.
— Заходи.
За столом сидел худощавый мужчина в белом халате и, склонившись над столом, писал. Не глядя на меня, сказал быстро:
— Садитесь на кушетку. Минуту, пожалуйста.
Я прошёл к окну, сел, Колтун остался у двери.
— Перед каждой отправкой столько писанины, — словно оправдываясь, буркнул он. — Ну-с, давайте посмотрим.
Он попросил меня открыть рот, оттянул веко, замерил давление. Обычный ни к чему не обязывающий и ничего не решающий беглый осмотр. Поставил галочку напротив фамилии, дескать, проверен, и ступай дальше.
— Снимите рубаху.
Я снял. Левая сторона груди распухла и окрасилась в багрово-чёрные краски.
— О, милейший, да у вас ребро сломано, — покачал головой доктор и взглянул на Колтуна. — Кто над ним так постарался?
— Музыкант.
— Ваш Музыкант натуральный садист.
— Да ладно тебе, док, забинтуй и дело с концом. Ему уже утром под станок идти. А там какая разница, выживет он или загнётся? Мы бабки за единицу получаем.
— Вот именно: выживет или загнётся, — повторил доктор, и уже мне. — Я бы наложил вам ортопедический бандаж, молодой человек, но, боюсь, руководство не оценит таких расходов на шлак. Поэтому ограничимся тугой повязкой. Это частично снимет болевые ощущения, но для полного заживления потребуется время. Ограничьте физические нагрузки. А питание… Чем они там питаются? — повернулся он к Колтуну.
Тот скривил рожу, как будто тошнит.
— Ясно. Тогда только ограничение нагрузки. Поднимите руки.
Он перебинтовал мой торс, потом вынул из деловой папки несколько листов и положил на стол.
— Заполните, пожалуйста. Карандаш возьмите в пенале.
Листы оказались тестами, группы вопросов вразнобой, иногда схожие по смыслу, но чаще вообще бессмысленные. Я корпел над ними минут сорок. Всё это время доктор и Колтун болтали о непонятном, пили чай. Я попросил воды, доктор, не глядя, кивнул на кулер в углу. Я присматривался к нему с первой минуты, но без разрешения подойти не решался. Не в моей привычке брать чужое или без спроса. Налил стаканчик, выпил, налил ещё. После четвёртого, доктор повернул голову в мою сторону. Я замер.
— Пейте, пейте, мне воды не жалко, — и, склонившись к Колтуну, добавил. — Не жилец.
Было это продолжением их разговора или слова касались непосредственно меня, непонятно, но в области сердца неприятно кольнуло.
Закончив с тестами, я вернул карандаш в пенал и сказал:
— Всё. Можно ещё воды?
Доктор кивнул, а сам бегло пробежался глазами по листам. Посмотрел на меня и снова, но уже внимательнее просмотрел тесты. Я спросил тихо, чтобы не услышал сопровождающий:
— Скажите, к вам сегодня проводили женщину и девочку? Девочке шесть, женщина азиатской внешности…
