Но справляться пришлось в первую очередь с оленями. Оба быка лежали, полностью обессилев, у них снова открылись кровавый понос и рвота желчью – желудки давно были пусты.
«Эх, не догадался я покормить животных, прежде чем сворачивать сюда! – спохватился Нанас. – Самому кусок в горло не лез, думал, что и остальные перебьются. Все-таки у меня совсем нет головы. И новую взять негде». Но вздыхать и корить себя теперь уже было поздно. Он обнял по очереди обоих оленей, при этом оставив на малице изрядное количество шерсти, и, чуть не плача, пробормотал:
– Потерпите, прошу вас, миленькие мои! Простите меня, бестолкового… Нам Сейдик переправу нашел. Давайте, чуть-чуть еще напрягитесь, переберемся на ту сторону – и, клянусь, я сам вам нарою столько ягеля, что и наедитесь, и с собой в дорогу возьмем. Пойдемте скорей! Ну, пойдемте же!..
Оленей пришлось распрячь и скорее волочить, чем вести. На ноги они, правда, поднялись, но переставлять их почти уже не могли. Затем Нанас бегом вернулся за нартами, впрягся в них и дотянул до нависшего над пропастью камня. Там он зачем-то отвязал и снял с керёжи мешок небесного духа и вытолкал нарты передним краем полозьев на другую сторону пропасти. Уперся, подергал – те стояли надежно и прочно. Нос керёжи заканчивался как раз там, где начинался «берег».
Первым, будто показывая пример остальным, перебежал на ту сторону Сейд. Это и впрямь получилось у него быстро и очень легко. Но олени были крупней пса, их ноги заканчивались копытами, а не лапами с мягкими подушечками, и, самое главное, в них теперь не было не то что сейдовской прыти, но и каких бы то ни было сил вообще. Одного оленя Нанас почти перенес на руках, едва не сверзнувшись из узкой керёжи в пропасть. Со вторым получилось труднее. Если первый еще как-то перебирал ногами или хотя бы просто стоял на них, давая рукам Нанаса отдых, то этот попросту повис на нем тяжеленным грузом. Человеку не осталось ничего иного, как подлезть под быка и, взвалив его на спину, на карачках ползти по керёже. Благо, что у оленя были мощные ветвистые рога, за которые его можно было держать. Перевалив тушу на обледенелый край другой стороны пропасти, Нанас, тяжело и часто дыша, упал рядом, приходя в себя и радуясь, что переправа закончилась удачно.
Устремив взгляд в низкое, хмурое небо, которое мысленно благодарил за помощь, он не видел, как перенесенный последним олень попытался встать на ноги.
Юноша услышал лишь истошный визг Сейда и подумал, что беда случилась с верным другом. Но, вскочив, увидел, что пес летит к пропасти, да краем глаза успел ухватить, как что-то большое и серое скользнуло за ее край. То, что это сорвался в расщелину не удержавшийся на ногах олень, он еще не успел сообразить, сейчас его охватил ужас, что туда рухнет Сейд.
К счастью, пес затормозил у самого края, оставив на обледенелом снегу длинные, глубокие полосы от когтей, и виновато-жалобно заскулил. Лишь тогда Нанас заметил, что их стало меньше. Он ринулся было к трещине, но сразу поскользнулся, чуть было не отправившись вслед за несчастным оленем и в последний момент успев мертвой хваткой вцепиться в боковину керёжи. Хотя, подумал он, придя немного в себя, как знать, не было ли для разбившегося быка счастьем закончить таким образом свои мучения. Кто знает, может быть, дело тут было вовсе не в случае?
– Ладно, – прошептал Нанас. – Ничего уже не изменишь. Сейд, помоги мне вытянуть нарты.
Но пес отчего-то не послушался. Он даже зарычал, определенно недовольный просьбой. Не потому, что не хотел помогать, а потому, что Нанас вновь явно что-то делал не так.
Разогнувшись и оглядевшись вокруг, юноша быстро понял, в чем было дело: на другом берегу остался выложенный им зачем-то мешок. Нанас зашипел от злости на свою непрошибаемую глупость и умоляюще глянул на друга:
– А может, ну его, а? Обходились же до сих пор. А то полезу, сорвусь еще тоже…
Договорить ему Сейд не дал – подскочил, залаял и зарычал так, словно всерьез готовился наброситься. Нанас невольно попятился.
– Ну, ну, легохонько! Ишь!.. Думаешь, я из металла сделан? Я и правда упасть могу. Еще с мешком этим! Он, поди, тяжелей меня.
Но пес не отступал и продолжал грозно рычать, надвигаясь на хозяина. Понятно было, что сдаваться он не намерен ни за что.
– Ладно тебе! – сплюнул Нанас. – Сейчас полезу. Но если сорвусь – ты будешь виноват. И уж тогда, вот тебе в наказание моя воля: побежишь, что есть духу, назад. Но в сыйт не возвращайся, все одно убьют. В лесу живи. Зубы есть – не пропадешь. А там, глядишь, и родню свою встретишь; мамка же твоя где-то их встретила…
Сейд перестал рычать и так осуждающе на него глянул, что Нанасу даже стало неловко. Тяжело кряхтя, он полез в керёжу и стал пробираться через расщелину.
Из мешка продолжал раздаваться угрожающий треск волшебной коробки. Тревожно-красный мешок небесного духа он и впрямь еле поднял. Хотел было продеть руки в лямки и нести его на спине, но подумал, что так еще больше рискует полететь в пропасть. Все-таки из рук, в случае чего, груз можно выпустить, а с плеч его так просто не скинешь.
Но и в руках он его унести не смог. Пришлось передвигаться рывками: поднял, сделал шаг, поставил; поднял, сделал шаг, поставил… Так же и по керёже. Но в ней было тесно, неудобно. Сделав очередной рывок и подняв мешок, юноша вдруг потерял равновесие и, едва не упав, опустил тяжесть не на дно, а на бортик. Мешок начал крениться, грозя рухнуть в пропасть, – Нанас схватил его за лямку в самый последний момент. Тут-то и аукнулась небрежность, которую он допустил, не завязав как следует мешок и не застегнув его на застежки. Слабый узел на веревке, стягивающей горловину, развязался, и из мешка вывалилось что-то небольшое и серое. Разумеется, оно тут же скрылось в бездонной темноте пропасти, так что Нанас даже не успел разглядеть, что это было. Но уже в следующее мгновение, по прекратившемуся враз треску, все понял: вслед за оленем отправилась волшебная коробка небесного духа.
«Ну и ладно, – подумал он, покосившись на Сейда: не заметил ли тот его оплошности, – невелика потеря. Мой оберег чует эту радиацию не хуже. И вдобавок молчит, душу треском не изводит».
Оставшийся промежуток он преодолел без потерь и происшествий и, бросив мешок к ногам друга, рухнул рядом, собираясь как следует отдышаться. Но Сейд ему этого не позволил. Он вцепился зубами в край развязанной горловины мешка и с рычанием принялся ее дергать, грозно уставившись при этом на хозяина.
– Дашь ты мне, наконец, отдохнуть, злыдень мохнатый?! – рассердился Нанас. – Теперь-то тебе что от меня надо?
Он, конечно, догадывался, что. Сейд требовал, чтобы он надел заколдованную шубу. Делать это не хотелось, хотя он и понимал, что подчиниться, по-видимому, все же придется. Даже не только и не столько из-за настырности верного пса; в конце-то концов, хоть они и были друзьями, но человеком – а значит, и главным, тоже – из них все же был он, Нанас. Или что теперь, во всем подчиняться собаке, какой бы умной она ни была? Может, тогда уже сразу встать на четвереньки и начать гавкать? Нет, Сейда нужно поставить на место, не дело это. Но шубу велел надеть небесный дух, а это уже совсем другое. Дух – выше человека во всем. И сильней. И конечно же знает, что требует. Разумеется, знает! Ведь это же духи наслали на землю проклятие, значит, кому как не им придумать и защиту от него. Так что есть сразу два больших резона, чтобы надеть эту волшебную малицу: и получить защиту от радиации, и выполнить приказ духа. А вот насчет Сейда…
– Знаешь что? – сказал Нанас, стараясь, чтобы голос звучал твердо и строго. – Ты, конечно, молодец и умница, но давай договоримся: я сам буду решать, что и когда нужно делать. За подсказку спасибо, а командовать прекращай. Да, я помню, что обещал надеть эту малицу, как только переберемся. Но мы еще не перебрались, вон, у нас нарты до сих пор над пропастью висят. Так что давай-ка, друг, теперь я покомандую. – Нанас поднялся и подошел к заостренному носу керёжи. – Ты берись за упряжь, я – за нос, и на счет «три» – тянем.
Пес послушался сразу. Притих, разжал зубы и, виновато опустив голову, пошел к нартам. Нанасу даже стало чуточку стыдно. И, чтобы побороть неловкость, он излишне бодро и громко выкрикнул:
– Взялись! Раз… два… три!..
Нарты вытащились легко и быстро. Оставалось запрячь в них оленей, и можно было ехать дальше. Только не оленей, а оленя, вспомнил Нанас и опять загрустил.
Единственный оставшийся у него бык лежал на снегу не как обычно – на животе, поджав под себя ноги, а словно мертвая туша, разбросав их в стороны. Лишь часто вздымающийся в такт болезненному дыханию облезлый бок говорил о том, что олень еще жив. Нанас отчетливо понимал, что это ненадолго, но все же упрямо гнал от себя эту мысль. И, скорее для того, чтобы дать быку еще немного отлежаться, чем потому, что ему это действительно хотелось, он вновь нарочито бодро воскликнул:
