— Ну, добрался хорошо, — сказал я, — если тебя это интересует. Правда, не попал на Цейлон. Большую часть времени я провел на Средиземном море.
Из зала донеслись аплодисменты, и я порадовался, что нахожусь снаружи. Исполнители только что закончили «Маску Деметры» Гравера, написанную им пентаметром в честь нашего высокого гостя с Веги, а пьеса, кстати, неудачная, нудно тянулась два часа. Фил — человек образованный и, хотя и плешивый, с виду как нельзя лучше подходил к своей роли — в тот день, когда мы его подцепили, нам позарез требовался лауреат. Он страшно любил Рабиндраната Тагора и Криса Ишервуда, а также писал жутко длинные метафорические эпические поэмы, без конца болтал о Просветлении и совершал ежедневные дыхательные упражнения на пляже. В остальном он был вполне приличным человеком.
Аплодисменты стихли, и до меня вновь донесся стеклянный перезвон фелинстры и накатился гул возобновившихся разговоров.
Эллен облокотилась на перила:
— Я слышала, ты нынче несколько женат?
— Верно, — согласился я. — А также несколько обеспокоен. Зачем меня вообще вызвали?
— Спроси своего босса.
— Спрашивал. Он сказал, что я буду гидом. Но мне хочется знать другое — почему? Истинную причину. Я думал об этом, и чем больше думал, тем менее ясным все становилось.
— Откуда же знать мне?
— Ты все знаешь.
— Ты меня переоцениваешь, дорогой. Какая она?
Я пожал плечами:
— Возможно, русалка. А что?
— Просто любопытно. А что ты говоришь людям обо мне?
— О тебе я сказать ничего не могу.
— Я удивлена, ведь должна же я быть какой-то, если, конечно, я не единственная в своем роде.
— Именно так. Ты единственная в своем роде.
— Тогда почему же ты не взял меня в прошлом году с собой?
— Потому, что тебе требуется постоянное внимание и городское окружение. Ты можешь быть счастлива только здесь, в Порте.
— Но я не счастлива здесь, в Порте.
— Ты менее несчастна здесь, в Порте, чем была бы в любом другом месте на этой планете.
— Мы могли бы попробовать, — она повернулась ко мне спиной и посмотрела вниз, на огни в районе гавани.
— Знаешь, — сказала она через некоторое время, — ты настолько безобразен, что даже привлекателен своим уродством. Должно быть, в этом-то все и дело.
Я замер, не дотянув руки до ее плеча на пару дюймов.
— Знаешь, — продолжала она ровным голосом, лишенным эмоций, — ты просто материализованный кошмар.
Я уронил руку, глухо рассмеявшись, хотя невидимый обруч стянул мне грудь.
— Знаю, — отозвался я. — Приятных сновидений.
Я начал было поворачиваться к двери, но она схватила меня за рукав.
— Подожди!
Я посмотрел на ее руку, пристально глянул в глаза, а затем снова опустил взгляд на руку. Она выпустила рукав.
— Ты же знаешь, что я никогда не говорю правду, — отозвалась она и рассмеялась тихим дробным смехом. — …Я подумала-таки кое о чем, что тебе следует знать об этом путешествии. Здесь находятся Дональд Дос Сантос, и, по-моему, он отправится с вами.
— Дос Сантос? Это просто смешно.
— Он сейчас в библиотеке, с Джорджем и каким-то здоровым арабом.
Я взглянул мимо нее, глядя, как тени, подобно моим мыслям, двигаются по тускло освещенным улицам, темные и неторопливые.
— Здоровым арабом? — переспросил я через некоторое время. — Руки в шрамах? Желтые глаза? И зовут — Хасан?
— Да, совершенно верно. Ты что, его знаешь?
— В прошлом он выполнял для меня кое-какую работу, — признался я, улыбнувшись, хотя у меня и стыла кровь в жилах, потому что я не люблю, когда люди догадываются, о чем я думаю.
— Ты улыбаешься, — заметила она. — О чем ты думаешь?
Она такая.
— О том, что ты воспринимаешь некоторые вещи куда серьезней, чем мне думалось.
— Ерунда. Я часто говорила тебе, что я трусливая лгунья. Фактически соврала всего секунду назад, а говорила только о мелкой стычке в великой войне. И ты прав в том, что я менее несчастлива здесь, чем в любом другом месте на Земле. Поэтому, возможно, тебе удастся поговорить с Джорджем и уломать его согласиться поработать на Тейлере или Бакабе. Сможешь? А?
— Да, — подтвердил я. — Разумеется. Это точно. Только так. После того как ты десять лет пробовала этого добиться. Как поживает нынче его коллекция жуков?
Она в некотором роде улыбнулась.
— Растет, — ответила она. — Прыгает и скачет. Да к тому же жужжит и ползает, и некоторые из этих ползунов радиоактивные. Я ему говорю; «Джордж, почему бы тебе не поразвлечься с другой женщиной, вместо того чтобы проводить все время с этими жуками?». Но он лишь мотает головой, и все его помыслы там — с жуками и работой. Тогда я говорю: «Джордж, в один прекрасный день один из этих уродов укусит тебя и сделает импотентом. Что ты будешь делать тогда?». И тогда он объясняет, что этого никак не может случиться и читает мне лекцию о токсинах насекомых. Возможно, он сам — лишь большой жук, замаскированный под человека. По-моему, он получает определенное сексуальное удовольствие, глядя, как они копошатся в этих банках. Не знаю, что еще…
Тут я отвернулся и посмотрел в зал, потому что ее лицо не было больше ее лицом. Услышав миг спустя ее смех, я повернулся обратно и сжал ей плечо.
— Ладно, теперь я знаю больше, чем знал раньше. Спасибо. Как-нибудь вскоре увидимся.
— Мне ждать?
— Нет. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, Конрад.
И я удалился.
* * *
Пересечь комнату — это может быть занятием трудоемким и занимающим немало времени, особенно, если в ней полно людей; если все эти люди вас знают; если все эти люди, которые вас знают, держат бокалы, и если у вас есть хотя бы легкий намек на хромоту.
Так вот: в ней было, они знали, держали и у меня есть. Поэтому…
Обуреваемый не самыми пристойными мыслями, я прокладывал себе дорогу вдоль стены как раз по периферии людского моря, пока не добрался (преодолев к этому времени уже двадцать футов!) до стайки юных дам, которые всегда вьются вокруг одного моего знакомого старого холостяка.
Сейчас холостяк был почти лишен подбородка, имел нитеобразные бескровные губы и находился на полпути к полной плешивости; ехидное же выражение, которое некогда имела плоть, ныне туго обтягивающая череп, давным-давно отступило во тьму его глаз, и в этих глазах светилось, когда они встретились с моими, — улыбка иронического возмущения.
— Фил, — кивнул я, здороваясь. — Не каждый может написать подобную «Маску», особенно пентаметром. Я слышал, будто это искусство вымерло, но теперь я знаю правду.
— Ты все еще жив, — сказал он голосом лет на семьдесят моложе всего остального в нем. — И снова, как обычно, опоздал.
— Униженно раскаиваюсь, — заверил его я. — Но меня задержали на дне рождения одной семилетней дамы, в доме старого друга (что было совершенной правдой, но не имеет никакого отношения к моему рассказу).
— Все твои друзья — старые друзья, не так ли? — спросил он, и это был удар ниже пояса, так как я некогда знал его родителей и во времена, почти забытые ныне, взял их как-то на южную сторону Эрехтейона показать им Портик Дев и продемонстрировать, что лорд Элгин[1] сделал с остальным. Я нес на плечах их ясноглазых детишек, рассказывая им сказки, считавшиеся древними, еще когда строился этот храм.
— …И мне нужна твоя помощь, — добавил я, пропустив мимо ушей его шпильку, осторожно проталкиваясь сквозь мягкое и пикантное женское окружение. — Мне потребуется вся ночь, чтобы пробраться через этот зал туда, где Сэндс устроил с этим веганцем прием при дворе, — простите, мисс! — а у меня времени гораздо меньше — извините, мэм! — Поэтому я хочу, чтобы ты организовал мне «зеленую волну».
— Вы — Номикос! — выдохнула, уставясь на мою щеку, одна красотка. — Я всегда хотела…
Я подхватил ее руку, прижал к губам и, заметив, что щечки у нее засветились розовым, бросил:
— Не судьба, а? — и уронил руку.
— Так как насчет помощи? — напомнил я Граверу. — Переправь меня отсюда туда, в своей наилучшей придворной манере, ведя при этом разговор, который никто не посмеет прервать. Идет? Побежали.
Он резко кивнул.
— Простите меня, леди. Я скоро вернусь.
Мы двинулись через помещение, прокладывая в толпе тропинку. Высоко над нами плавали, вращаясь, люстры, похожие на фасеточные Ледяные спутники. Фелинстра, подобно разумной эоловой арфе, наигрывала, бросая в воздух обрывки мелодий, словно пригоршни разноцветных бусин. Люди гудели и беспорядочно перемещались, будто какие-то диковинные насекомые Джорджа Эммета, и мы, безостановочно шагая, уклонялись от их роев, сами издавая при этом какие-то звуки, должные, по идее, изображать глубокомысленную беседу. Мы, к счастью, ни на кого не наступили.
Ночь стояла теплая. Большинство мужчин носили черные мундиры из легкого, как пух, материала, которые по велению протокола должны были терпеть в подобных случаях сотрудники Управления. Те, кто их не носил, соответственно не принадлежали к числу сотрудников.
