— Узнаю наемников! — скалится в тридцать два зуба выбравшийся из нее Аслан. — Еле жив остался, но сразу за трофеями рванул.
— Ага, мы такие, жажда наживы подавляет даже инстинкт самосохранения, — улыбаюсь я, и киваю головой в сторону ушедшей вперед «буханки», от которой уже слышны одиночные выстрелы, там, видно, тоже времени даром терять не привыкли. — Не переживай, вам сейчас тоже богато обломится. Там кроме «Утеса» еще и РПГ в УАЗе был.
— Откуда знаешь?
— А мне из него в Сержене чуть задницу не поджарили…
— Тебе там похоже не только ее жарили, — Аслан внимательно смотрит на замерший посреди дороги ГАЗ-69. Ой, мля, досталось же тебе, бедняга. Даже на таком расстоянии видно, восстановлению «шесть-девять» не подлежит: вдобавок ко всем прошлым «болячкам», теперь добавилась еще и очередь из «Утеса», прошедшая вдоль всего борта от «запаски» до двигателя. Калибр двенадцать и семь — нифига не шутки. Несчастный «козлик» сейчас похож на неаккуратно вскрытую консервную банку.
Вытащив из-под УАЗа и повесив за спину два АКМСа, срезав с рукавов «волчьи головы» и небрежно перекинув через плечо две замызганные разгрузки, иду назад, в сторону моего искореженного «стального коня». Там в салоне перевернутого УАЗа, вроде, еще что-то осталось, но все за раз я на себе один черт не упру.
— Прости меня, железо, и спасибо тебе, — тихонечко говорю я, поглаживая ГАЗ по разодранному пулями борту.
— Эй, Чужой, ты чего там? — слышу за спиной голос Умарова.
— С боевым конем прощаюсь.
Фраза получается какой-то совершенно не шутливой. Да и Аслан не улыбается и отвечает совершенно серьезно.
— Да уж, он тебе сегодня жизнь спас.
Парни с КПП помогли мне откатить «козлик» с проезжей части, перевернули и взяли на буксир сильно помятый, заляпанный кровью, но относительно исправный УАЗ и подбросили на «буханке» вместе со всеми моими трофеями прямо к порогу «караулки». Аслан пообещал помочь с «попуткой» до Червленной и пригласил внутрь, чтоб не жариться на солнцепеке, а заодно чайку попить. Сложив «нажитое непосильным трудом» кучкой возле двери, вхожу следом за ним, и, увидев суровую табличку «Саца! Чекх вала мегар дац!»,[59] дисциплинированно отстегиваю от «сто третьего» магазин, лязгаю затвором, доснаряжаю выскочивший патрон в «рожок», и убираю его в подсумок.
— Что, по-чеченски понимаешь? — спрашивает заметивший это Аслан.
— Грешен, — развожу руками я.
— Это правильно. А то, как так выходит — глупые чеченцы два языка знают, а умные русские — всего один?
Посмеялись, я уселся за стол чаи гонять, а Умаров пошел к стоящему в углу полевому телефону, насчет транспорта для меня договариваться.
— С тем КПП говорил, — сказал он, положив трубку ТАПа,[60] — сказали, если кто в ту сторону поедет, они к нам направят. Но о цене уже сам договаривайся.
— Скажи, Аслан, а у тебя знакомых автомехаников нет, часом?
— А, — понимающе кивает тот, — решил, что УАЗ не совсем мертвый еще? Правильно решил, мне кажется. Продать хочешь, или починить?
— Починить, разумеется. Зачем продавать то, что самому нужно?
— Тоже верно, — соглашается Умаров. — Мой дядя Исмаил и его старший сын, Ваха, мастерскую в Петропавловской держат. Если надо, могу все узнать.
— Узнай.
— Тогда так давай. Машину тут оставляй. Исмаил приедет, заберет, посмотрит что-как. Цену скажет Ты в «Псарне» живешь?
Я киваю.
— Вот, тогда через Кузьму свяжемся. А как готово будет — приедешь, заберешь. Ты не думай, я тебе слова стариков не зря передавал, все хорошо будет сделано. И недорого.
— Вот и договорились, — соглашаюсь я, прикидывая, хватит ли мне денег на оплату работы Исмаила и его сына. Кое-что в кубышке уже есть, да трофеи сдам, да за «волчьи головы» рубль золотом и десять рублей серебром выдадут. В самом крайнем случае, пойду к Исмагилову на поклон, он, вроде, помощь обещал. Вот и попрошу помощи… Материальной… Я его за язык не тянул. Опять же, не безвозмездно, с возвратом.
«Попутка», бортовая «Газель», нашлась через пару часов. С водилой, стареньким и сморщенным, будто гриб-сморчок, чеченцем в высокой каракулевой папахе, я торговался, будто на базаре. В результате, сошлись на том, что я отдам ему один трофейный ПМ и два магазина. Тот требовал два пистолета при четырех магазинах, но я был непреклонен. А когда ударили по рукам, то по его довольной физиономии понял, что один черт крепко переплатил. А, и ладно! Не обеднею. С помощью Аслана перекидал в кузов все свои «ништяки», и, пожав на прощание руки всем своим спасителям, запрыгнул туда сам.
— Марша ойла, Аслан![61] — машу я на прощание стоящему на крыльце «караулки» Умарову, когда грузовик трогается.
— Баркалла, Миша, и тебе нек дика хюлда хан![62] — кричит он мне в ответ.
В Червленную мы въехали, когда солнце уже почти касалось горизонта. Думается мне, что и в Комендатуру, и в «Ратник» я уже опоздал. Да и стволы трофейные не чищены. Раз уж начал создавать себе репутацию честного и порядочного клиента, так и надо гнуть эту линию дальше.
— Давай сразу к «Псарне», уважаемый, — кричу я, постучав ладонью по крыше кабины.
— Дик ду![63] — слышится в ответ старческий брюзжащий голос. — И не ори так, не глухой я.
Уже на подъезде к трактиру меня настигает запоздалая мысль: «А как я все это один потащу?» Тут ведь не блок-пост, где посторонних нет, а оживленная улица. Бросишь какую-нибудь вещь без присмотра, в два счета «ноги отрастит». М-да, незадача… О, похоже повезло, возле входа в «Псарню» вижу кого-то из наемников, напрягаю зрение, ага, Толик. Ну, и ладно, Толик, так Толик. Опять же, мы с ним помирились уже и общаемся вполне нормально. Ну, попутал парень поначалу берега, с кем не бывает?
— Толян! — ору я во всю глотку и машу руками. — Погоди, помощь нужна!
Похоже, о своем решении задержаться на крыльце Толик жестоко пожалел, стоило мне начать навьючивать на нас мою добычу. В двери трактира мы вваливаемся нагруженные, как два бухарских верблюда. В зале, где народ как раз собрался, чтобы поужинать и языками почесать — немая сцена.
— Миша, ты это называешь «вообще неприбыльным» делом? — задумчиво тянет, почесывая бровь, Убивец.
— Ага, — выдыхаю я, — с грохотом сваливая с себя все прямо на пол.
Рядом, не особо церемонясь, следует моему примеру и Анатолий. Все встают из-за столов и собираются вокруг груды моих трофеев. Выглядит внушительно, не спорю: два АКМСа, «весло» АК-74 с обшарпанными деревянными цевьем и прикладом, явно видавший виды, но вполне исправный ПК с коробкой-«соткой» и тремя пулеметными лентами по 250 патронов в обычном джутовом мешке, два ПМа и один ТТ, по два магазина на каждый. Принадлежавший пулеметчику «Кедр», правда, всего с одним магазином. Полтора десятка гранат. Пять битком набитых магазинами разгрузочных жилетов. Два полных и один вскрытый цинк с автоматной «семеркой». Примерно полцинка девятимиллиметровых пистолетных патронов. Две полностью снаряженные «улитки» к АГСу. И, в довершение «натюрморта» сильно поцарапанная, но рабочая армейская радиостанция Р-159, тяжеленная, будто могильная плита. Помнится, когда я срочную служил, радистам даже разрешали бронежилеты не одевать. Во-первых «сто пятьдесят девятая» ничуть не меньше весит, а во-вторых — не каждая пуля ее пробьет. А ведь были еще один ПМ и два АКМа, но чертов «духовский» пулеметчик обгадил мне всю «малину» безнадежно испортив их крупнокалиберными пулями. Кроме того, в кошельках, которые я «выпотрошил, сидя в кузове „Газели“ по дороге в Червленную, оказалось тридцать семь серебряных и две золотые монеты.
— Ты извини, что спрашиваю, — вновь начинает Убивец, — но что бы ты в таком случае назвал „прибыльным“?
— Вот если б я сюда приехал на „Лендровере-Дефендере“ с АГСом „тридцаткой“ на турели и с „шестьдесят девятым“ ГАЗоном на буксире, вот это было бы прибыльно.
Наемники дружно заржали над удачной, по их мнению, шуткой.
— И чего гогочете? — громко интересуюсь я, обводя парней пристальным взглядом. — Я, между прочим, абсолютно серьезно. „Ровер“ пришлось за Сержень-Юртом заминировать и бросить, он уже не на ходу был. АГС снять не успел, погоня на пятки наступала. А „козлика“ бородатые прямо перед КПП в Аргуне из НСВ в металлолом искрошили. Правда, мне от них в наследство армейский УАЗик достался, но его, в процессе наследования помяло сильно, я его в ремонт сдал.
Смех, словно по мановению волшебной палочки, опять стихает. До народа, похоже, дошло, что я абсолютно серьезен. Такими вещами тут не шутят.
— Слушай. Чужой, если не секрет, что ж там за „неприбыльное личное дело“ было, что с него в таком виде возвращаются? — спрашивает кто-то из толпы.
— Не секрет, парни, — хмуро отвечаю я. — Товарищей боевых похоронить нужно было.
Лица вокруг сразу становятся серьезными. Что такое бросить без погребения на поле боя тело друга, тут понимают хорошо.
