Морби установил фонарь так, чтобы он отбрасывал на нас желтый полукруг. Четверо куретов, как статуи демонов, стояли по бокам от него.
Приставив винтовку к скале позади себя, он подошел ко мне. На лице его играла улыбка.
— Это Долина Сна, — сообщил он нам. — Те, кто здесь засыпают, не пробуждаются больше никогда. Однако она превосходно сохраняет мясо, существенно облегчая нам жизнь в голодные годы. Но прежде чем мы покинем вас… — его взгляд обратился ко мне. — Вы видите, где я поставил винтовку?
Я ничего не ответил.
— Я считаю, что ваши кишки как раз дотянут до нее, Уполномоченный. Во всяком случае, я намерен это выяснить, — вытащив из-за пояса кинжал, он двинулся ко мне. Четверо полулюдей, как завороженные, следовали за ним.
— Как по-вашему, у кого длиннее кишки? — осведомился он. — У вас или у араба?
Ни он, ни я ничего не ответили.
— Вы, впрочем, оба сами сейчас увидите, — процедил он сквозь зубы. — Начну-ка я, пожалуй, с вас!
Он сорвал с меня рубашку, разрезав ее сверху донизу. Морби вертел клинком примерно в двух дюймах от моего живота, примериваясь с чего бы начать и не сводя глаз с моего лица. Он немного кольнул спереди.
— Вы боитесь, — сказал он. — Ваше лицо еще этого не показывает, но это так. Смотрите на меня! Я намерен всаживать клинок очень медленно. А в один прекрасный день я намерен пообедать вами. Что вы об этом думаете?
Я засмеялся. Происходящее вдруг стало достойным смеха.
Лицо его перекосилось в злобной гримасе, а затем, на миг, выправилось, приняв озадаченное выражение.
— Страх свел вас с ума, Уполномоченный?
— Дуб или мочало? — спросил я в ответ.
Морби знал, что это означает. Он начал было что-то говорить, а затем услышал, как щелкнул за самой его спиной отлетевший камешек, и резко повернулся в том направлении.
Последнюю секунду его жизни заполнил дикий визг, когда сила прыжка Бортана размозжила его о камни, прежде чем ему оторвали голову.
Прибыл мой адский пес, наконец-то мой цербер нашел меня.
* * *
Куреты в ужасе завопили, ибо глаза его горели как две головни, а зубы сверкали, как лезвия циркульной пилы. Голова огромного пса приходилась вровень с головой рослого человека. Хоть они и схватились за мечи и даже успели нанести ему пару ударов, вреда от этого не было никакого — бока у него защищены не хуже, чем у броненосца. Пес в четверть тонны весом, мой Бортан… Он не совсем того же вида, о котором писал Альберт Пейсон Р. Терхьюн.
Ему понадобилось не больше минуты, и когда он закончил, все четверо превратились в разрозненные куски и ни один из них не был мало-мальски приличного размера.
— Что это? — удивленно спросил Хасан.
— Щенок, найденный мной в мешке, выброшенном волной на берег. Уже тогда слишком сильный, чтобы утонуть, — мой верный пес, — ответил я. — Бортан.
На незащищенной броней части его плеча виднелся небольшой порез. Получил он его явно не только что.
— Похоже, он сперва побывал в деревне, — догадался я. — И они попытались остановить его. Да, сегодняшний день был неудачным для куретов.
Пес протрусил ко мне и облизал лицо. Он вилял хвостом, скулил, вертелся, как щенок, и бегал кругами, не решаясь далеко отойти от меня. Прыгнув ко мне, он снова лизнул меня в лицо. А затем опять начал прыгать, топча и подбрасывая останки врагов.
— Это хорошо, когда у человека есть собака, — сказал Хасан. — Я всегда любил собак.
Когда он говорил это, Бортан как раз его внимательно обнюхивал.
— Ты вернулся, грязная старая псина, — обратился я к нему. — Разве ты не знаешь, что собаки на Земле давно уже вымерли?
Он вильнул хвостом, снова подошел ко мне, облизав мне руки.
— К сожалению, я не могу почесать тебя за ушами. Но ты ведь знаешь, что мне этого хотелось бы, не так ли?
Он согласно махнул хвостом.
Я напрягся, проверяя путы, и, пытаясь их разглядеть, вертел головой. Бортан наблюдал, трепеща влажными ноздрями, за моими стараниями освободиться.
— Руки, Бортан. Мне нужны руки, чтобы развязать мои путы. Ты должен их разыскать, Бортан, и привести сюда.
Он поднял лежавшую на земле чью-то кисть и перенес ее к моим ногам. А затем поднял голову, радостно вильнув хвостом.
— Нет, Бортан. Живые руки. Дружеские руки. Руки, способные освободить меня. Ты понимаешь, правда?
Он лизнул мне руку.
— Ступай, отыщи руки, способные это сделать. Не отдельно от тела, а живые. Руки друзей. А теперь, быстро! Пошел!
Он повернулся и побежал прочь, на мгновение остановился, оглянулся разок, а затем устремился по тропе во всю прыть.
— Он понял? — поинтересовался Хасан.
— Думаю, да, — ответил я. — Мозг у него не такой, как у обыкновенной собаки, да и прожил он намного больше лет, чем живет даже человек, чтобы научиться понимать. Очень намного.
— Тогда давай надеяться, что он найдет кого-нибудь. И сделает это быстро, до того, как мы уснем.
— Угу.
* * *
Мы висели, распятые на колоннах, а ночь была холодная. Ждали мы долго, настолько долго, что потеряли счет времени. Наши мышцы затекли и здорово болели. Мы были с ног до головы покрыты засохшей кровью от бесчисленных мелких ран, и тела наши представляли собой один сплошной синяк. От усталости и отсутствия сна мы сделались как пьяные. А веревки глубоко врезались в нашу плоть.
— Как ты думаешь, они сумеют добраться до твоей деревни?
— Мы обеспечили им хорошую фору. Думаю, у них есть достаточно приличный шанс.
— С тобой всегда было трудно работать, Караги.
— Знаю. Я сам это заметил.
— …Например, тем летом, когда мы гнили в подземельях Корсики.
— Точно.
— Или когда мы прорывались к Чикагскому Вокзалу, после того как потеряли в Огайо все свое снаряжение.
— Да, то был неудачный год.
— Но ты всегда найдешь неприятности, Караги. «Рожденный завязывать узлы на хвосте тигра» — вот как говорит поговорка о таких людях, как ты, — сказал он. — Трудно находиться рядом с тобой. Я же всегда любил покой и тишину. Книга стихов и трубка — что может быть лучше?…
— Ш-ш! Я что-то слышу!
Донесся цокот копыт. Сатир появился в косом конусе света от упавшего фонаря. Двигался он нервозно, поглядывая то на меня, то на Хасана, в волнении крутя головой во все стороны.
— Помоги нам, рогатик, — ласково обратился я к нему по-гречески.
Он осторожно приблизился. Увидев кровь и растерзанные тела куретов, он повернулся и отпрянул, готовый бежать.
— Вернись! Ты мне нужен! Это же я, игравший на свирели.
Он остановился и неуверенно повернулся, ноздри его дрожали, раздуваясь и опадая, а заостренные уши подергивались.
Он вернулся, и его почти человеческое лицо выражало боль, когда он был вынужден пройти через залитые кровью камни.
— Кинжал. У моих ног, — показал глазами я. — Возьми его.
Сатиру явно была ненавистна мысль прикасаться к чему-либо сделанному человеком, особенно к оружию. Я просвистел последние такты своей мелодии: уже поздно, уже поздно, уже поздно, уже слишком поздно… Глаза его увлажнились, и он вытер их тыльной стороной мохнатого запястья.
— Возьми кинжал и разрежь веревку. Возьми его… Нет, не так, порежешься. Осторожно… За другой конец… Верно.
Он взял его как надо и посмотрел на меня. Я выразительно пошевелил правой кистью.
— Веревки. Перережь их.
На это у него ушло двадцать минут, и у меня вся кисть оказалась в порезах, так как мне постоянно приходилось ею двигать, чтобы помешать ему перерезать заодно с веревкой и вены. Но сатир освободил мне руку и выжидающе посмотрел на меня.
— А теперь дай мне нож, об остальном позабочусь я сам.
Он вложил кинжал в мою вытянутую руку.
Я взял оружие и через несколько секунд был свободен. А затем освободил и Хасана.
Когда я снова обернулся, сатир пропал, и лишь где-то вдали замирал бешеный цокот копыт.
— Дьявол простил меня, — сказал Хасан.
* * *
Мы поспешили как можно быстрей убраться подальше от Горячего Места, обойдя стороной деревню куретов, и продолжали идти на север, пока не вышли на тропу, в которой я узнал дорогу на Волос.
Я не мог сказать наверняка, Бортан ли нашел сатира и каким-то образом направил его к нам или это создание само заметило нас и вспомнило меня. Поскольку, однако, Бортан не вернулся, я чувствовал, что верно, скорей, последнее.
Ближайшим дружественным городком, где можно было получить помощь, был Волос — километрах в двадцати пяти на восток. Если Бортан отправится туда, где его знают многие мои родственники, то, прежде чем он вернется, пройдет еще немало времени. Отправка его за помощью была с моей стороны последним средством, я бы сказал, жестом отчаяния. А если он попробует искать помощи не в Волосе, а в каком-то совсем ином месте, то я понятия не имею, когда он может возвратиться. Все равно он найдет меня по следу и снова догонит.
