Песок - Хауи Хью

— Сворачиваем налево, — сказал Коннер брату.

На окраине Спрингстона жил доктор, иногда принимавший жителей Шентитауна. Он мог им помочь. Ему можно было доверять. И он мог выяснить, откуда взялась эта девочка.

Откуда взялась девочка? Коннер рискнул взглянуть через плечо. Она то ли спала, то ли умерла. Возможно, она отправилась в Ничейную землю вместе с семьей и повернула назад после двух дней пути. Но она назвала его по имени. Упомянула его отца. Если она умерла, кто поверит в их рассказ? Или его ждет судьба старика Джозефа — стоять на перекрестке больших дюн с табличкой в руках, крича перепуганным детям про Ничейную землю?

Подобные мысли занимали его задолго до восхода солнца. Коннер не переставал размышлять, что может знать девочка, что она может рассказать, если выживет. Возможно, их отец все еще жив. Двенадцать лет они приходили с палаткой на край Ничейной земли, вслушиваясь в стон ветра по ту сторону Бычьей раны, двенадцать лет прожили в Шентитауне, их мать торговала своим телом — а их отец мог быть все еще жив.

Коннер ускорил шаг, увлекая за собой Роба и продолжая лихорадочно размышлять. Они свернули за угол и остановились перед заведением доктора Уэлша.

— Закрыто, — сказал Роб.

На двери висела табличка. Половина лавок, мимо которых они проходили, тоже были закрыты, но, судя по положению солнца, уже миновал девятый час. Они прошагали почти пять часов.

— Что вообще происходит? — пробормотал Коннер.

Бросив веревку, он подошел к лежащей на палатке девочке. Роб был прав — брезент начинал рваться. Достав из рюкзака фляжку, Коннер присел возле девочки, чтобы дать ей воды.

— Сегодня что, какое-то особое воскресенье? — спросил Роб.

— Понятия не имею. — Коннер налил крышечку воды в тени докторского кабинета. — Постучи в дверь, — сказал он.

Роб постучал. Мимо поспешно прошла женщина с грузом на голове.

— Эй, — позвал Коннер. Женщина замедлила шаг и повернула голову, качнув грузом. — Не знаете, доктор ушел на вызов?

Женщина посмотрела на них обоих так, будто они явились из северных пустошей, и мельком взглянула на неподвижно лежащую на сложенном брезенте девочку.

— Вероятно, отправился искать Данвар, — ответила она. — Вы что, не слыхали?

— Данвар? — переспросил Коннер, почти уверенный, что ослышался.

Женщина не удостоила его даже кивком.

— Его нашли, — сказала она. — Там сейчас половина города. Другая половина пытается заработать. Мне нужно идти.

Повернувшись, она направилась прочь.

— Погодите! — крикнул ей вслед Коннер. — Девочке нужна помощь!

— Желаю удачи, — бросила женщина.

Коннер попытался обратиться к спешившим мимо двум мужчинам с дайверскими баллонами на спинах, но те даже не посмотрели в его сторону, будто боясь почувствовать себя виноватыми. Роб, казалось, был готов расплакаться. Вода исчезла во рту девочки, но она не сглотнула. Коннер попробовал нащупать пульс, но толком не знал как. Возможно, он ощущал лишь пульс в собственном большом пальце.

— Что за хрень? — спросил он, разглядывая собственные натертые веревкой руки. Ноги его болели от долгой ходьбы с палаткой и девочкой на буксире. В Спрингстоне были и другие доктора, на которых ему не хватило бы денег, но кто мог хотя бы рассказать им, что может означать эта девочка. Или можно было ходить от двери к двери в Шентитауне и умолять о помощи, надеясь, что кто-то сумеет нечто большее, чем дать ей воды и очистить ее раны от песка.

— А если… к маме? — спросил Роб.

Дрожащими руками навернув крышку обратно на фляжку, Коннер взглянул на брата, по щекам которого текли слезы. Вряд ли в голову им обоим могла прийти худшая мысль. Но точно так же их мать могла оказаться единственной, кто примет девочку, кто может знать, чем ей помочь.

— Черт с тобой, — обругал Коннер брата за то, что тот оказался прав.

39. Роза на подушке

Протечку в трубах так и не устранили, вопреки словам водопроводчика. Роза видела, как коричневое пятно расползается по выкрашенному белой краской потолку, продолжая расти: пятно внутри пятна внутри пятна, три концентрические полосы меняющегося оттенка, по одной полосе за каждые три раза, когда сантехник содрал с нее деньги, по одной полосе за каждый раз, когда из ведущих в душевые наверху труб утекала драгоценная вода. С каждой каплей уходила очередная монета.

Трещина наверху тоже становилась все шире, зигзагом пересекая покоробившуюся поверхность. Пески перемещались, изгибались стены, дом терял форму.

И пружины. Пружины в кровати требовали смазки. Они издавали звук, похожий на дикий визг какой-то обезумевшей птицы, какого-то создания, которое кого-то звало, ожидая хоть какого-то намека на жизнь, но получало в ответ лишь ритмичную тишину. Визг — пауза. Неделя за неделей. Из года в год.

Эту кровать торжественно принес ей муж, подняв почти с четырехсот метров, — по крайней мере, так он хвастался. И она была тяжелая — Роза сама могла это подтвердить. Ей пришлось тащить кровать вместе с приятелем, когда рухнул дворец. Все, что у нее осталось, — эта кровать, этот комод и этот бордель. Вполне в духе ее мужа. Другие мужчины заботились о том, чтобы семья встала на ноги. Роза же оказалась женой того, кто оставил ее лежать на спине.

— Как тебе? — спросил мужчина, по всей видимости кончив. Он выжидающе смотрел на нее, и капли пота падали с его носа меж ее грудей. Его руки, мускулистые, но покрывшиеся жиром, дрожали. На плечах у него было больше волос, чем на голове, а в бороде застрял песок.

— О, ты лучший, — ответила Роза.

— Ай, да ты просто так говоришь, — буркнул он и повалился на бок, заставив пружины удивленно взвизгнуть.

— Вовсе нет, — возразила Роза. — Ты же знаешь, как я тебя люблю.

Она молилась богам, чтобы он не спросил у нее, как его зовут. Пожалуйста, пожалуйста, только не спрашивай. Они всегда хотели это услышать, чтобы сделать их отношения более личными, чтобы быть ей обязанными не только ее потраченным временем. Но он ничего не спросил. Хуже того, он начал храпеть.

Застонав, Роза осторожно подошла к умывальнику и, вытащив у себя между ног зашитую с одного конца кишку, промыла ее в неглубокой лужице воды. Молочного цвета разводы закружились на поверхности, медленно опускаясь на дно. Роза повесила кишку на край умывальника сушиться вместе с двумя другими, затем вытерла полотенцем стекавшие по бедру к колену остатки. Пока она одевалась, мужчина продолжал храпеть. Она решила, что возьмет с него плату за койку, если он задержится больше чем на час. Будет знать.

Выйдя из комнаты, она остановилась на узком балконе, шедшем по кругу внутри «Медовой норы». Внизу стояла гробовая тишина, как обычно ранним утром, но повсюду виднелись следы шумного вечера. Пьяные спали на полу, любовно обняв ножки барных табуретов. «На них они провели не меньше времени, чем на любой женщине», — подумала Роза. Игроки разбрелись, и на столе остались лишь пустые кружки, банки и стаканы среди беспорядочно брошенных карт. Посреди пола красовались две лужи — то ли мочи, то ли пролитого пива. Только идиот может впустую тратить деньги на жидкости, которые он не в состоянии удержать в себе или которые проходят прямо насквозь.

На балконе — или «Эспланаде кисок», как назвал его один из постоянных клиентов, — открылась еще одна дверь. На пороге появилась Дория, которая вытерпела крепкий прощальный поцелуй, а затем ее клиент, пошатываясь, направился по лестнице в сторону бара, на ходу возясь с завязками ширинки.

Дория и Роза устало и понимающе переглянулись, а затем посмотрели с балкона вниз, оценивая объем уборки, которую следовало завершить до наступления вечернего «счастливого часа». Сущий ад, как всегда в выходные. Ни минуты отдыха.

Роза попыталась вспомнить прежние времена. Она ощущала себя песчинкой в чужом краю, не понимающей, как она там оказалась. Ветер нес ее от одной дюны к другой, каждый раз все ближе к некоей цели, которую она никогда бы не выбрала, будь у нее возможность заставить ветер ее послушаться.