На секунду повисло молчание. Роберт пожевал губами, глядя в стену.
– Хорошо, я вас понял.
– Что вы поняли? – сказала Вета, ощущая, как болезненно начинает колотиться кровь в висках. – Товарищ полковник, это пугало… то есть город убивал детей. Остальных нужно спасать, вот зачем я пришла. А не затем, чтобы развлечься.
– Я вас понял, – с нажимом повторил Роберт.
Шум машин давно потерялись за низким протяжным гулом, который Вета теперь чувствовала буквально кожей. Город дрожал, и дрожь передавалась ей.
– Но вы даже не спросили, как…
– Это лишнее, – отрезал полковник. – Вас проводят.
Она встала, запоздало сжимая зубы. Хотелось тоном Русланы закричать о трусости и несправедливости. В комнату вошел молодой человек в черной военной форме и кивком пригласил ее на выход. Вета развернулась на каблуках, замечая напоследок, что Роберт по-прежнему смотрит в одну точку на обоях, и взгляд у него все такой же холодный и пустой.
* * *
Ее довели до выхода, на стоянку вывели под руку и усадили в машину.
– Я сама могу добраться до дома, – сдавленно сообщила Вета, но лицо ее провожатого осталось каменным.
Дверца оказалась заблокирована.
– Вы что, с ума сошли? – поинтересовалась Вета. – Или у вас в сумасшедшем городе похищение человека не считается преступлением?
– Приказ маршала, – сухо объяснил ее попутчик.
Она со свистом втянула воздух и ничего не ответила. Гадкое ощущение, будто произошло что-то плохое и непоправимое, стало почти материальным. Гул в ушах не прекращался ни на секунду, изредка она не слышала сквозь него даже собственный голос. Но из скрежета железных труб и воя ветра в переулках больше не складывалось слов. Этот голос города походил скорее на плач.
Глава 25
Комната с видом на набережную
Давно пропали придорожные знаки. Вета следила за пейзажем, но очень скоро призналась себе, что не узнает эти места и одна отсюда не выберется. Тем более что улицы странно опустели. Окна казенных зданий смотрели на нее, как Роберт, холодно и пусто. У их фасадов сидели каменные демоны, а на крышах распростерлись силуэты женщин-птиц. Старый город.
– Вы слышите это? Это что? – спросила она и поняла, что за гулом уже совсем не различает своего голоса. Сердце как будто окатили кипятком. Вета несколько секунд не смела шевельнуться, глядя как завороженная на раскаленно-белый солнечный диск в конце дороги.
Водитель быстро обернулся на нее, но ничего не ответил. Серые громоздкие здания вырастали по краям дороги и кренились, и горело зарево в конце пути. Дорога мягко ложилась под колеса машины, и зарево быстро неслось навстречу.
Она видела, как по краям дороги появляются люди в черной форме, слишком выглаженной для действующих военных. Их машину пропустили через несколько заслонов и ворот – Вета сидела с прикрытыми глазами и ничего не слышала, кроме мистической оперы из гула со скрежетом на заднем фоне. Она ощущала себя беспомощной и глупой.
Ее вывели из машины, поддерживая под локоть, наверное, чтобы не свалилась раньше времени, провели через какие-то двери, пороги и ступеньки. Когда в глаза снова ударил яркий свет, Вета осознала себя на небольшой бетонной площадке. Впереди плескалась вода, накатывая на бетонный парапет, словно сдавленный гигантской ступней. Он смялся, как пластилин, и река теперь облизывала берег.
Еще один серый дом, и снова пороги-двери-ступеньки. Казенные голые стены. Опять люди в форме: краткие слова-приказы, лязг замков, черная форма. Вета осознала, что гул отступил, когда ее привели в холодную комнату, всю обстановку которой составляли стол и два стула.
К ней вышел мрачный офицер, но сосчитать звезды на погонах Вета не смогла, она до сих пор была ослеплена солнцем. Он не садился. Ходил от стены к стене и руки сцепил за спиной.
– Ваши имя, фамилия отчество.
С его стороны на столе лежала толстенькая папка на завязках, с номером, выведенным черными чернилами. Вета бездумно рассматривала цифры.
– Раскольникова Елизавета Николаевна.
– С какой целью вы приехали в закрытый город?
«Что с того? – думала она. – Вся моя жизнь уместится на паре страниц. На меня не станут собирать досье. Но он говорит со мной, как с серийной убийцей».
– Вы говорите со мной, как с серийной убийцей, – выдала она тускло. – И вообще, по какому праву меня сюда привезли?
Так говорили все преступники в книгах, которые читала Вета.
Военный остановился, уперся в стол кулаками, и, если бы Вета не смотрела мимо, его глаза прожгли бы в ней дыры.
– Я спрашиваю, с какой целью вы приехали в город?
Вета отвернулась.
– Меня пригласили работать учителем в школе.
От серых стен на душе сделалось еще пасмурнее. На набережной палило белое солнце, но оно не грело. Вета не ощутила тогда его тепла на замерзших ладонях.
– Вы до сих пор работаете учителем?
– Нет, меня выгнали. – Она не задумалась даже ни на секунду. Вета давно жила ощущением, что в школу она больше не вернется, даже если загнется от тоски.
– Почему?
Вета отлепила пересохший язык от неба.
– Потому что я не нашла общий язык с детьми. Они вечно срывали уроки.
Эти отговорки даже самой Вете показались гнилыми насквозь, но она не знала, что ответить, правда, не знала. Однако военный проглотил ее ложь. Может быть, он не слушал вообще, и ему было важно, только чтобы она отвечала четко и по теме разговора.
– Вы видели город?
– Да. – И вот тут голос дрогнул. Вета не знала, стоило ли говорить правду или лучше прикинуться сумасшедшей? Ничего не знает, ничего не говорила.
– Как он выглядел?
Серые стены. Она не выбралась бы отсюда, даже если руку ей подало бы само пугало. На набережной облизывала берег темная вода Совы. По радио говорили, что где-то разрушилась набережная – испытали какое-то сверхновое оружие. Не здесь ли? Парапеты погнулись словно от удара огромным кулаком.
– Как человек, только без рук и ног. Пустая одежда, – попробовала объяснить Вета, разлепляя высохшие губы. Как она собиралась рассказывать восьмиклассникам про синтез белков, если не могла даже описать пресловутого монстра? – Можно мне воды?
– Отвечайте на мои вопросы, – отрезал следователь. У него бы восьмиклассники не распустились. – Что он вам сказал?
Ее даже не удивило, что за городом признали способность говорить. И как это произнесли. Именно что говорить. Не сипеть ржавыми трубами, не гудеть, как ветер. Говорить.
– Ничего. – Вета подняла голову и улыбнулась. – Постоянно что-то гудело, но он не разговаривал.
Следователь остановился. Губы, тонкие и белесые в свете голой лампы, поджались.
– Вы до сих пор говорили правду. Мне не хотелось бы… ссориться. И добиваться правды другими способами. Так что он вам сказал?
Оказалось, что ее очень легко сломать. Заболели глаза. Вета закрыла лицо ладонями.
– Он хотел, чтобы я пошла с ним.
– Значит, он говорил просто «пойдем»? Может быть, что-то еще? – Он все знал и без нее, ничему не удивлялся и, наверное, просто выполнял какие-то свои протоколы. Чистая формальность.
– Что-то вроде «останься» и еще «любить», я уже не помню точно.
Следователь оперся рукой на край стола – устал, наверное, – и Вета смотрела на его криво обломанные ногти. Она грела руки дыханием.
Он сел, нацарапал что-то плохо пишущей ручкой на чистом листе. Ей было все равно, что. Она не вытягивала шею, не ерзала, пытаясь рассмотреть.
– Все, – удовлетворенно кивнул он. – Уведите.
– Не помню того момента, в который вдруг стала государственным преступником. И это, наверное, самое паршивое, – сказала Вета ему в лицо, когда открывали тяжелые замки на двери. Следователь посмотрел на нее пустым взглядом – как Роберт – и вернулся к бумагам.
Она вслушивалась в голос города и теперь не разбирала ни слова.
«Может быть, – думала Вета. – Он никогда ничего не говорил, а мне просто почудилось. Больное воображение. Нервы».
Солнце заваливалось за Сову, мазало волны красной краской.
«Да ну, – думала Вета. – Следователь же заявил, что город говорит. Значит, не одной мне так казалось».
Она давно устала биться в истерике, колотить кулаками по серой стене и ломать ногти о единственную защелку на раме окна. Она давно расколотила чашку, которую ей оставили. Белые осколки валялись теперь повсюду, блестели в солнечном свете. Вета давно сидела в углу, побросав туфли в соседний, и смотрела на серо-красную Сову.
Она только сейчас поняла, почему закрыли город. И все, что Антон рассказывал про новых людей, показалось сущей ерундой.
