В комнате нет ничего знакомого. Это мансарда в античном стиле с низкими потолками и острыми углами. Я отхожу и с шоком осознаю, возле кого лежу.
Он даже симпатичней в приглушенном свете раннего утра, который играет на его высоких скулах. Я смотрю на его закрытые глаза. Я знаю, что они темные, но темно-голубые ли? Или карие? Я желаю, чтобы он открыл их, и я смогла увидеть. Так странно видеть его не в стенах клуба на освещенном полу.
Его волосы спутаны. Я немного шевелю рукой, представляя, что посмела бы прикоснуться к нему, запустить пальцы в эти волосы и увидеть, как далеко заходит татуировка.
Мои мечтания прерывает смешок на высоких тонах.
Единственная вещь в этой комнате — кровать, где мы вдвоем устроились вместе, и низкий диван, который многое видал. На диване устроились двое детей.
Они не носят маски.
Но мы же снаружи, может, воздух безопасен? Я волнуюсь за свою маску. Меня хорошо учили, чтобы я не доверяла незнакомым фильтрам.
Девочка снова нервно хихикает.
— Ты настоящая?— спрашивает она.
— Да, — я смотрю в её сторону.— Почему ты спрашиваешь?
— Он никогда не приводил домой девушек, — говорит мальчик. — Никогда, а ты выглядишь нереально. Волосы не бывают такого цвета.
Я поднимаю руку и пытаюсь пригладить волосы. Эйприл перекрасила прядь в фиолетовый. Цвет хорошо сочетался с моими темными волосами, но я попросила ее не красить меня снова. Фиолетовый — это цвет болезни, синяка, который возникает перед развитием болезни.
Дети усаживаются на край кровати и всматриваются в меня.
— Ты выглядишь так, будто плакала, — девочка тянется, чтобы прикоснуться к размазанному макияжу под глазами, и я отскакиваю. Я не привыкла подпускать кого-то без маски так близко к себе.
Я сажусь, чувствуя невероятное облегчение от того, что все еще полностью одета.
— Не буди его, — говорит маленький мальчик. — Он тяжело работает. Не ложился всю ночь.
— Да, я знаю, — говорю я, потому что часто вижу его за работой ранним утром.
Я прикидываю, волнуются ли за меня так мои собственные родители.
— Как тебя зовут? — спрашиваю, наконец.
— Я — Генри, — говорит маленький мальчик. — А это Элис.
— И откуда... — я колеблюсь, глядя на спящего парня. — Откуда вы его знаете?
Девочка, кажется, что-то замечает в моём голосе.
— Ты хочешь быть его девушкой, — уверенно говорит она.
— Он, — мальчик специально подчёркивает местоимение интонацией, — наш брат.
Их родственник выбирает именно этот момент, чтобы открыть глаза и посмотреть прямо на меня. Он моложе, чем я думала. Мне всегда казалось, что ему за двадцать, но вижу, что он приблизительно моего возраста. Может, восемнадцать.
Маленькая девочка наклоняется и шепчет:
— Его зовут Уилл. Сокращенно от Уильям, — в этот раз я не отодвигаюсь, когда она присаживается ближе.
Уилл улыбается мне, улыбкой невообразимой сладости, улыбкой, которой я от него никогда бы не ожидала, с его волшебными руками и дрожащим шепотом.
Мое сердце порхает.
— Итак, ты жива? — спрашивает он.
— Жива?
— Мертвые вредны для клуба. Только пару дней назад девушка захлебнулась собственной рвотой. Я не хотел, чтобы то же самое случилось с тобой.
Мое чувство удивления исчезает. Он принес меня сюда для пользы клубу. Не для того, чтобы спасти меня. И даже не из-за того, что я ему понравилась.
— Вы двое надоедаете нашей... гостье? — спрашивает он у детей. Они двигаются в сторону входной двери, через плечи, бросая неопределенные взгляды, оборачиваясь и пристально глядя на нас, пока он не делает раздраженный жест, и они все-таки уходят, хихикая, в соседнюю комнату.
— Ваша гостья? — спрашиваю я так холодно, насколько способна.
— Я не знаю, как еще называть тебя. Человека, который, я надеялся, не умрет в моей кровати? Я нашел тебя без сознания за одной из штор, когда заканчивал работу.
Мой стыд переходит в холодную волну гнева.
— Ты не думаешь, что должен был отвезти меня в больницу?
Он приподнимает темную бровь.
— У меня не было времени.
У него не было времени? Он нашел меня без сознания, принес домой, но не побеспокоился остановиться в больнице или доставить меня к отцу, который мог бы оказать необходимую медицинскую помощь?
Я сердито смотрю на Уилла, пылая неистовой яростью.
Он смотрит назад. Я осознаю, что он ведь не использует подводку для глаз, но его глаза такие темные и такие удивительные. И злые.
— Послушай, — говорит он. — Каждая секунда моего дня заполнена тем, что я должен сделать. Каждая секунда. Не я принимал наркотики прошлой ночью, и не я упал в обморок за занавеской из золотой парчи, и у меня нет друзей, которые оставили бы меня самого в клубе. Правильно?
— Я могла умереть.
— И чем это отличается от остальных ночей?
Это несправедливо, потому что я почти никогда не хожу в клуб чаще двух раз в неделю.
Дети вновь показываются в двери.
— Давайте немного позавтракаем, — говорит он к их радости, хотя слова, кажется, адресованы мне. Они уносятся прочь, и он встает с кровати. Уилл все еще одет в облегающую рубашку и брюки, что были на нем прошлой ночью.
— Уилл, — я нерешительно пробую его имя на вкус.
— Не рассказывай про свою жизнь, не перед Элизой. Она не знает других женщин, кроме нашей пожилой соседки, так что она непременно будет тобой очарована.
Он имеет в виду меня в клубе. Он не знает ничего другого. Но, возможно, это и есть все, что есть.
Парень проводит меня на кухню. Оба окна закрыты множеством одеял, которые, кажется, прибиты гвоздями, чтобы не допустить их открытия. По-прежнему проникает свет, создавая иллюзию приглушенного витража. Комната мягкая и, как ни странно, приятная. На столе шесть яблок. Уилл разворачивает полбуханки хлеба и начинает резать его большим ножом. Дети вытаскивают единственный стул и взбираются на него.
— Садись к нам, — говорит Элис. Я осторожно сажусь на пустой стул.
— Меня зовут Аравия, — говорю ей. Может быть, он на самом деле не знает, как меня зовут и кто я.
Уилл улыбается.
— Ты заботишься о них?
— Да. Наша мама умерла три года назад. — Он берет одно из яблок и кладет его перед Генри.
— Уилл, это вся еда, которая у нас есть до завтра? — глаза Элизы слишком большие для ее лица.
Я пытаюсь подсчитать, сколько еды для каждого из них, сколько кусочков. Он поджаривает хлеб на какой-то горелке.
— Воздух безопасен? — я кладу руку на свою маску. Это кажется странным — быть единственным человеком в комнате, у которого закрыто лицо.
— Нет, — говорит Уилл. — Не снимай маску. Я не хочу спасать тебя от нефильтрованного воздуха.
Я смотрю на детей, их голые лица. Воздух в нижнем городе, говорят, заполнен болезнью.
Уилл разбивает яйцо в маленькую сковороду и держит ее над горелкой.
— Итак, ты живешь здесь и растишь двух детей?
— Да.
— Это нелегко?
Он смеется.
— Да, это так.
— Как это произошло?
— Просто. Моя семья пережила чуму, поэтому казалось, что все в порядке. Я околачивался по району, когда все только началось. Я очнулся, лишь, когда подошел к девушкам с необычного цвета волосами, которые шли в клуб, одетые в черные корсеты. К девушкам, которые уставились в свои бокалы пустыми взглядами, оплакивая тот мир, который они потеряли.
— Это своего рода поэтично, — говорю я.
— Это было безрассудно,— он улыбается. — Но я получил работу, начал копить деньги. Потом умер мой отец, и заболела мама. Я платил за квартиру, искал деньги на лекарства и еду. Позже привлек внимание принца. Ему принадлежит Клуб Разврата.
Он владеет практически всем.
Уилл отбрасывает волосы с лица.
— Иногда у нас было достаточно на еду. Иногда нет. Я, казалось, хорошо устроился, работая в Клубе Разврата. Соседка присматривает за детьми ночью, пока я на работе. Она много не берет, оставляя их спать в своей запасной кровати. Я должен быть дома до восхода солнца, потому что она работает кухаркой в какой-то богатой семье.
Какой-то богатой семье. Как моя. Насколько я знаю, его соседка могла бы быть нашей кухаркой.
— Я привык расставаться с ними, когда мне было пятнадцать или шестнадцать, потому что не смог придумать, что еще можно сделать. Но сейчас я более осторожен.
Оставляя детей в опасности. Если власти находят одиноких детей, они приказывают забрать такого ребенка, и он или она уже никогда не возвращаются.
Уилл протягивает мне ломтик поджаренного хлеба. Я не хочу, есть их еду, у них ее так мало, но не принять кажется невежливым. Так что я передвигаю свою маску в сторону, как мы обычно делаем, когда находимся в месте, где могут быть возбудители инфекции, и откусываю свой хлеб.
Генри ласково держит миниатюрную игрушку из латуни.
