Александр вдруг отчетливо понял, что с него хватит. Все равно город, к которому он идет четвертую неделю — мираж в ледяной пустыне, где никто его не ждет, да и не ждал никогда. Этот самообман был с самого начала нужен только для того, чтоб дать ему стимул продолжать жить. Теперь, на половине дороги, этот стимул себя исчерпал. Жизнь стала совершенно невыносимой, да и конец ее был очевиден. Какая разница, днем раньше, днем позже? И фантастическое везение, и перенесенные тяготы — все оказалось впустую.
В какой-то момент он принял решение. В отличие от всего того, что парень делал в эти дни, оно было продиктовано холодным рассудком. Это не был поступок истеричной барышни: «Никто меня не любит, никто не приголубит». Просто взвесив все «за» и «против», что-то в нем решило заканчивать спектакль.
Ему было известно всего одно окончательное средство. По аптечкам Саша набрал пять стандартов азалептина — препарата, прекрасно сбивающего давление. Надобность в нем отсутствовала, ведь Александр не был гипертоником. Напротив, давление у него было слегка пониженное. Именно поэтому даже пять таких таблеток могут его убить. Десять прикончат гарантированно, а двадцать — с большим запасом. Он выпьет одну упаковку, закроет глаза и постарается расслабиться, а потом бездна примет его так же, как в том сне, но больше уже не отпустит.
Теперь ждать. Еще немного. За ним снова придут и уведут с собой туда, откуда не возвращаются.
Александр лежал и прислушивался к ощущениям тела. Пока ничего, но скоро, он знал, его начнет охватывать слабость, которая будет нарастать и завершится потерей сознания. Границу между жизнью и смертью он проскочит незаметно. Саша всегда удивлялся идиотам, которые прыгали с крыши, резали вены, вешались и даже пили уксус. Наверно, в этом было много позерства. Не могли же они не знать такого простого средства? Никаких тебе неприятных ощущений и стопроцентная гарантия. Главное, чтоб не успели откачать, но в его ситуации этого бояться не стоило.
Александр настолько отрешился от всего постореннего, что, казалось, вот-вот должен был увидеть свое тело на кровати со стороны. И тут на него накатило неприятное ощущение, совсем не похожее на смерть. Спазм произошел так неожиданно, что парень не успел даже приподнять голову. Через секунду он чуть не захлебнулся едкой горячей жидкостью. Рот заполнила дикая горечь, как будто его рвало желчью пополам с соляной кислотой. Это продолжалось долго, и ему казалось, что рвотные массы вот-вот закупорят дыхательное горло, но рефлексы сделали свое дело. Отплевываясь, Саша начал дышать. Его желудок был осушен до донышка.
Александр прокашлялся и рассмеялся сквозь слезы. То, что с ним произошло, не было похоже на реакцию на препарат. Слишком рано, таблетки еще не успели бы раствориться. Да вон они — лежат не переваренные на полу. Просто у судьбы было странное чувство юмора. Лучевая болезнь, которая готовилась свести его в могилу, спасла его от самого себя.
Десять минут спустя он с сомнением смотрел на оставшийся препарат. Были и другие способы… Ну нет. Два раза не вешали даже осужденных на смерть. Если веревка порвалась, это знак. Наверное, судьбе видней, и тот, кому суждено сгореть, не утонет. Александр решил дать себе еще один шанс.
Надо было бороться. «Надо» — мерзкое слово, нигде от него нет спасения. Данилов сжал зубы так, что они заскрипели, рванулся всем телом так, что в скрипе кроватных пружин ему почудилась мировая скорбь, и, собрав остатки воли, сбросил одеяло. Холод набросился на него как разъяренный зверь. Он хотел, чтобы умирающий оставался на смертном одре, и теперь кусал и рвал его, принуждая вернуться под мертвую пуховую тяжесть. Но Саша не собирался отступать и вскоре добрался до рюкзака.
Там были еда и витамины. Ему противна была сама мысль о пище, но телу требовалась энергия для продолжения борьбы.
Так прошло четыре дня. Александр спал большую часть суток, но у него больше не было ни снов, ни видений. Он выжил. Его организм оказался сильнее, чем воля. Все это время он ел только супы из пачек с добавлением тушенки, которые варил из растопленного снега, поддерживая себя витаминными комплексами.
На пятый день его организм впервые смог принять твердую пищу. В тот же день он сумел пройтись по квартире, не держась за стену. Но слабость все еще была страшной, и о том, чтобы выходить на улицу, не было и речи.
На шестой Саша решил немного размять мышцы. Никогда в жизни он не делал утренней зарядки, а тут начал выполнять самые элементарные упражнения — поднимал по очереди руки, прыгал на одной ноге, приседал. Со стороны это должно было выглядеть уморительно. Истощенный человек с красными слезящимися глазами скачет и машет руками, словно отгоняя комаров. Когда он подумал об этом, хриплый смешок вырвался из его груди. Всего один. Затем он вспомнил, что вокруг нет никого, кто бы мог оценить комичность ситуации, и смех застрял у него в горле.
Надо было двигаться, чтобы не околеть. Псевдочукотская пословица «Не шевелись, а то замерзнешь» — не полная ложь. В ней есть рациональное зерно. Глупо на арктическом морозе тратить энергию на бесполезные движения, особенно при недостатке пищи. Но сидение на месте сократит человеческую жизнь до нескольких часов. Поэтому надо шевелиться, но делать то, что действительно нужно для выживания, а не просто махать руками или скакать на одной ноге.
Закончив зарядку, он, чуть пошатываясь, приблизился к прикроватной тумбочке. Там стояла пластмассовая баночка с аскорбиновой кислотой. Его движения были все еще неточными, и крышку он рванул слишком резко, так что часть витаминок раскатилась по полу. Бес с ними. Ползать сейчас с фонарем ему меньше всего хотелось.
Он высыпал в ладонь все, что оставалось в баночке — штук пятнадцать. Вообще-то это чревато гипервитаминозом, но на крайний случай допускается. А у него случай — крайнее не бывает. Ударная доза поможет мобилизовать все силы организма. Чтобы быстрее подействовало, он разжевал витамины, запил их водой, согретой минут десять назад, и тут же почувствовал волчий голод. У него не хватило терпения даже на то, чтоб нормально разогреть суп. Стуча зубами о край эмалированной кружки, Данилов пил куриный бульон чуть теплым. Он сварил его вчера, но потом у него был новый приступ, и ему стало не до еды. Тогда он подозревал, что через тысячу лет эту кружку найдут рядом с высохшей мумией.
Конечно, химия сплошная, но куда деваться… Ему нужны не только витамины, но и белки, жиры и углеводы, даже если они изготовлены из нефтепродуктов. Осушив суп оранжевого цвета, показавшийся ему необыкновенно вкусным, Саша вернулся под одеяло.
Считал ли он это своим вторым рождением? Нет, скорее отсрочкой смерти на неопределенный, но не очень большой срок. Он настолько привык засыпать с мыслью, что уже не проснется, что теперь сама возможность другого развития событий его удивляла.
Неужели он может выжить и после этого? Раньше Саша был ярым сторонником эвтаназии. «Если жизнь приносит больному одни адовы муки, почему он не имеет права послать ее к чертовой матери?» — так думал парень. Он не понимал, чем руководствуются люди, продлевающие страдания обреченных. Да и сами обреченные, затягивающие свое пребывание в мире, который превращается для них в одну большую пыточную камеру, в котором они всех тяготят и пугают, так как служат для здоровых живым укором и напоминанием о неизбежной смерти. Зачем истязать себя и других?
Теперь он не стал бы рассуждать так категорично. Небытие, которое раньше казалось ему заслуженным отдыхом, теперь отталкивало его своей неопределенностью. Если там ничего нет, то это не очень страшно. А вдруг есть?
Побывав у самой границы, он понял, что за ней наверняка что-то есть. Ведь любая граница по определению отделяет одно от другого. Даже если отбросить всю христианскую метафизику, разница между хорошей жизнью и плохой жизнью как-то терялась, если представить разницу между жизнью и не-жизнью. Сегодня ты еще дышишь, думаешь, страдаешь, а завтра будешь разлагаться, как гниют арбузные корки или рыбные головы в помойном ведре.
Пока он здесь, остается хоть ничтожный, но шанс выкарабкаться. Может, один процент или даже одна десятая процента. Такой же шанс, какой был у обреченных пациентов хосписов. Но они надеялись, и иногда — очень редко — наступала ремиссия, болезнь уходила, и они получали свою отсрочку. Вовсе не благодаря стараниям врачей и «чудесным» препаратам, а вопреки им. Врачи вообще мало что могут, если на то нет разрешения некой высшей инстанции.
Но если больной действительно хочет жить, то медицина бессильна. Саша страстно хотел, хоть и сам об этом не догадывался. Ему еще слишком многое надо было сделать. В глубине души он любил жизнь, хоть эта любовь и казалась ему неразделенной.
Победа над болезнью пришла неожиданно. Просто на седьмой день он понял, что чувствует себя если не хорошо, то уж не хуже, чем до облучения. Он по-прежнему мерз, но его больше не морозило. Лихорадка отступила, и все остальные симптомы постепенно сошли на нет.
