— Приподнимите таз, — наклонилась она, — я поставлю чашу.
— Пожалуйста.
Камил уперся в ложемент пятками. Мягкая резина прижалась к ягодицам, проглотила пах.
— Комфортно?
Камил кивнул.
— Затылок, пожалуйста, зафиксируйте на контактной площадке, — сказала женщина, переходя к аппаратуре.
— Сейчас.
Камил пошевелился, вызывая упругое сопротивление ложа. Пришлось сползти чуть ниже, чтобы вырез пластины четко прижался к основанию черепа.
— Очень хорошо, — сказала женщина. — Есть отклик. Перенос произойдет через пять минут.
Колпак с легким скрипом встал на место, скрывая бокс от Камила. Стены оплыли, размазались, женщина за пультом превратилась в продолговатое пятно. Из панели в изголовье выдвинулся диск на штанге и застыл в нескольких миллиметрах от переносицы. По обращенной к Камилу поверхности диска принялась нарезать круги крохотная световая точка.
Она бежала то быстрее, то медленнее и даже будто бы подскакивала на неровностях, того и гляди сойдет с маршрута.
— Расслабьтесь, — сказала женщина. — Дышите медленно, следите за точкой на инверторе.
— Без проблем, — сказал Камил.
Вбирая движение точки, он успел повторить про себя: Кривова Татьяна, двадцать пять лет, улица Свиридова, дом пятнадцать. Кривова Татьяна… У них там, должно быть, тоже начало лета, запоздало мелькнула мысль. Значит, не холодно. Значит, не окочурюсь на морозе, как в позапрошлый раз.
— Есть возможность выбора, — донеслось до Камила, — мужчина, тридцать шесть лет, или женщина, девятнадцать.
Камил не раздумывал.
— Мужчина, — сказал он.
— Принято.
Световая точка запнулась и прыгнула прямо в глаз.
Перенос сознания Камилу почему-то все время представлялся так.
В первой фазе в лоб ему вставляли соломинку. Совсем не больно, но неприятно. И где-то за глазными яблоками происходило движение, кружение, легкие постукивания о кость, говорящие о том, что хозяин соломинки привык к равномерно перемешанному коктейлю. Мозги, не мозги, главное — без комочков.
Готов? Поехали.
Во второй фазе незаметно перешедшего в жидкое состояние Камила начинали всасывать. Легкие у сосущего были дай боже, и Гриммар по трубочке летел куда-то в темноту разряженного пространства, как по туннелю, удлиняясь и растягиваясь до того, что чувствовал, будто от макушки до пяток распространяется на тысячи, а то и на миллионы километров. Возможно, он даже занимал несколько галактик.
В конце путешествия, впрочем, не было ни губ, ни глотки. С переходом в третью фазу все на мгновение замирало, безразмерную соломинку, по ощущениям, переворачивали, и дули уже с обратной стороны. Стремительное движение закручивало Камила винтом. Он уплотнялся, сжимался, обретал разбросанные по темному космосу части и пулей, как в «молоко», уходил в распахивающийся свет. Ощущение чужого тела, натягиваемого, будто неудачно скроенный костюм, пронзало сознание.
Все, Камил, ты в параллельном мире. С прибытием!
Глава 3
Таня
Что было хорошо, щавель пошел.
Они с Лидкой на окраине набрали по две объемные сумки, драли чуть ли не с корнем, уконопатили, еле в автобус влезли. Недовольная старуха еще встала бдительной сволочью в проходе. Куда, мол, они с таким багажом? Мосластая, закаленная тварь. Морда морщинистая, будто кто специально смял ей кожу.
Ох, и сказала бы Таня ей, ох и сказала бы! Хорошо, какой-то мужик, пробираясь к выходу, так притиснул старую дуру к поручню, что она аж скрипнула и погасла. А Лидка, боевая баба, сразу отвоевала место для сумок у самых дверей, на узкой площадке сзади — выставили одну на другую, чем не Тадж-Махал?
За проезд не платили.
— У тебя картоха есть? — спросила Лидка, надвигаясь и давая кому-то за спиной пройти к дверям.
Растрепанные поля соломенной шляпы так и примеривались к глазам подруги. Полоснет случайно — считай, калека. Было тесно. Все с чего-то ехали по делам. Или просто катались. Аппетит нагуливали. Хрен ли делать-то, если не кататься?
— Картофелин пять или шесть, — тихо сказала Таня, отклоняясь на сумки.
— Ты осторожней! — поймала ее за кофту Лидка.
Округлила зенки в пять царских копеек.
— А чего?
— Ничего! С мятого щавеля никакого вкуса. Про ферментацию слышала?
— Нет, — мотнула головой Таня.
Прядка волос выбилась из-под платка, и она быстрым движением заправила ее за ухо.
— В общем, киснет щавель быстро, если его помнешь, вянет, — заявила Лидка. — Или сразу в суп, или на помойку.
— Зачем же на помойку?
— Затем, что толку нет! — окрысилась Лидка. — Трава и трава, без вкуса и запаха. Травы вон, рви не хочу.
У нее никогда не хватало терпения что-то объяснять, и она вместо этого злилась. Лицо делалось краснющее, будто краской помазали.
— А если поморозить? — спросила Таня.
— Ну, разве что.
Лидка сморщилась, когда ее притиснули сбоку. К остановке площадка перед створками набивалась страждущими, словно от того, кто выберется из автобуса первым, зависела жизнь или премия.
Таня снова подивилась количеству пассажиров. Решительно не понятно, куда все едут. С окраины же? С окраины. Ну, кто-то на промежуточных влез… А на окраине и нет ничего, промзона. Ремонтное депо да завод инструментальной оснастки.
Ах, вдруг поняла она, это ж все заводские. Только чистенькие, не со смены. Да и какая смена в девять утра заканчивается? Не в три же смены работают. Дай бог, что вообще по нынешним временам работают. Но едут. Не туда, обратно. С собрания что ли какого?
Таня подняла глаза на крупного мужчину, похожего на актера Бориса Андреева, который, чуть склонив голову под низким потолком, пустым взглядом смотрел ей в вырез куртки, не на грудь даже, там все плотно было упаковано, а на шею.
— С завода? — спросила она, отстраняясь от режущей кромки Лидкиной шляпы.
В глазах мужчины проступила некая осмысленность.
— Екнулся завод! — громогласно объявил он.
От его голоса по салону прошло движение, и все вдруг заговорили разом, объединенные общей болью. Таня в этом гвалте выхватывала только отдельные фразы, то про расчетные листки без денег, то про мордатого директора с охраной («на „мерсе“ приехал»), то про то, что уникальные станки пойдут на металлолом. Уже решено, контрактов нет, ничего никому не нужно.
Автобус остановился.
— Пять тысяч харь — на улицу! — объявил крупный мужчина, снова найдя глазами Таню, и в людской толчее пропал снаружи.
Стало просторнее. Все-таки ближе к центру города.
Пять тысяч, обмирая, подумала Таня. Господи, где ж они в наших палестинах работу найдут? Все ж на рынок ринутся, перепродавать свое и чужое. Покупать только кто будет? Ох, мать-перемать.
Она расстегнула куртку, только сейчас осознав, как употела. Вон жар в щеки так и отдает. Фуууу.
— Следующая — наша, — сказала Лидка.
Таня кивнула, пролезая рукой под одежду и отирая грудь и плечи.
— Так тебе картошка нужна? — спросила она.
— Найду где-нибудь, — отмахнулась Лидка, вытаскивая сумки в проход. — Сделаешь супешник Олежке, вмиг на ноги встанет!
— Ох, если бы.
— Ничего-ничего, терпи, — Лидка распрямилась, повела шеей. — Значит, сейчас ко мне. Я это все отсортирую, и завтра на рынок. Место козырное нам заняли.
— Я только возьму пучка два в пакет.
Они вывалились из автобуса в пыльный день, на грязный, заплеванный тротуар и побрели в Лидкин микрорайон. Лидка взяла сумку на плечо. Таня, поскольку была повыше, тащила свою сумку за ручки. Выглядели они, конечно, как две «челночницы» из Турции, за каким-то дьяволом прущиеся с товаром у всех на виду.
Аварийное общежитие вылупилось на них битыми окнами. Стайка мальчишек в спортивных штанах и кофтах проводила изучающими взглядами. Самый наглый выщелкнул изо рта потухший «бычок».
— Тетеньки, а что у вас в сумках?
— Кто? — обернулась Лидка.
Нагнувшись, она подобрала мелкий камешек.
