Майя на мгновение запнулась, скучающая публика смотрела на Икари-куна и на меня, и все шло своим чередом, но шло очень странно.
Я иду к двери не одна.
— …П-подытоживая сказанное, — нашлась Ибуки, — я хотела бы отметить, что спецкурс такой структуры в выпускном классе…
Извини, Майя. Я бы с удовольствием доспала на твоем докладе.
— Что это значит? — спросил Синдзи, когда за нами закрылась дверь.
Пустой коридор разворачивался в бесконечность. Странный коридор, как если бы я стояла между двух зеркал.
— Я не знаю. Вероятно, Ангел.
Синдзи побледнел и замер, перебрасывая ремень своей сумки через голову:
— Ангел? Снова? Еще один?
Я кивнула и пошла вперед. Странный взгляд Икари-куна, странный коридор. Мне не нужен сейчас Ангел, мне нужно просто выспаться. За окнами клубился туманный октябрьский день, и одного взгляда в дождливую заоконную серость мне хватило, чтобы понять: это все на самом деле. А так хотелось осознать наконец, что я просто заснула под скучную сбивчивую колыбельную.
— Э-э, Аянами? А как часто они, ну, обнаруживаются?
Пустой коридор отзывался призрачным эхом. Сдвоенный ритм шагов, поверх ложится мелодия дыхания, опираясь на фоновый нойз старого корпуса, и вот теперь вступила вокальная партия.
— Закономерностей нет.
…С другой стороны, будь это Ангел, объявили бы тревогу, пустили газ. Значит, что-то другое. Что-то странное.
«Закономерностей нет», — вспомнила я саму себя секундной давности и в который раз решила, что недосыпание — страшная вещь. Ангелы проявляются ночью — это первая закономерность. Ангела можно спровоцировать эмоциональным или когнитивным потрясением — это закономерность за номером два.
Номер «три» я додумать не успела: мы уже стояли перед дверями медицинского кабинета. Икари-кун потянул на себя дверь и наткнулся на металлическую переборку за нею. Металл был тусклый, он матово блестел, и дополнительные ребра жесткости выделялись на его поверхности.
И это было совсем плохо.
— Ч-что это?
— Карантинный щит.
— Что?
— Отойдите, Икари.
Я достала свой пропуск и приложила к черной панели сканера. Сон выдувало из головы ледяным сквозняком оторопи: «Средь бела дня? Прямо вот так? Никаких оповещений, никакой службы безопасности…»
В стене зашипело. Медленно — как этот день, как мой сон — поползла в сторону металлическая пластина, а висок мне выжигал взгляд Икари-куна.
— Что происходит, Аянами?
Страх. Когда за дверью медкабинета ты обнаруживаешь бронеплиту — это странно и немного пугающе, даже если не знаешь, зачем она поставлена. Готова поспорить, он ни строчки не прочитал о «Специальных процедурах».
Впрочем, это не имеет значения. «Специальные процедуры содержания» не предусматривают того, что я сейчас вижу.
— Я не знаю. Карантинный щит опускают в экстренных случаях.
— Экстренных? Как… Ангел?
— Да.
— Он… Там?
— Не знаю. Щит должен применяться только с общей тревогой.
Икари-кун замолчал. Наконец.
Щит медленно полз в сторону, а мое зрение менялось. Боль когтями впилась в глазные яблоки, изменяя восприятие. А вместе с восприятием — и меня.
«Карминная дрожь» — это симптом, это боль, это рвущиеся капилляры. Это оружие.
Если я сейчас возьму кусочек мела, он взорвется белым облачком, но это только побочный эффект. На самом деле важно то, что меня не получится проглотить. Вернее, получится, но это все равно что проглотить моток колючей проволоки.
Очень колючей, разумной и упрямой.
Внутри медкабинета все молчало и даже горел свет. Было слышно, как стало легче Икари-куну у меня за спиной, было слышно дыхание: одно, второе, третье. И четвертое. Я прислушалась к мнимо пустому пространству, ловя шуршащий в легких воздух.
Раз. Я сама. После удаления метастаза похрипывает левое легкое. До сих пор.
Два. Икари-кун. Он когда-то курил, но это было давно, а сейчас у него в крови много адреналина.
И еще двое, причем один из этих двоих — ученик. Ученица.
И она спит.
— Акаги-сан, — громко сказала я, опуская напряженные руки, — мы пришли.
Из двери, ведущей в приемный покой, тотчас же высунулась голова доктора. Женщина приложила палец к губам и поманила нас за собой. «Это глупо», — решила я и сделала на пробу скрипучий шаг. Толченое стекло в коленях, толченое стекло в глазах и непозволительно много мыслей о своем самочувствии.
— Она спит, — полушепотом объявила Акаги, указывая на девушку, которая свернулась клубочком под белыми простынями. Прямо на койке для осмотров.
Я терпеливо ждала: мозаики событий пока что получалось мало. Всего-то: спящая ученица, карантинный щит на двери и доктор Акаги, переживающая за здоровый сон лицеистки.
Ужасно завидую последнему кусочку пазла.
— Это Кэт Новак, 3-С. Ее нашла уборщица под западной лестницей, — Акаги задумчиво покрутила сигарету, потерла ее, но все же спрятала в карман. — Ммм… Ее крепко помяло, но она ничего не помнит.
Кэт, вспомнила я. Она писала плохонькие эссе, но у нее всегда была впечатляющая пространственная и зрительная память. И она любила свои французские замки.
То есть, любит, как я понимаю.
— «Помяло»? На нее напали?
Это Икари-кун.
— Да. Но не в том смысле, о котором ты подумал, — кивнула доктор. — Персонапрессивный удар, степень этак вторая — третья.
Я спиной чувствовала растущее недоумение и поспешила ускорить неизбежное.
— Он не читал «Специальные процедуры содержания».
Акаги посмотрела на Икари-куна поверх очков и рассеянно заправила локон за ухо.
— Это правда?
— Э, да, — быстро и с явным вызовом в голосе ответил Синдзи.
Он обиделся. Глупо.
— Понятно. Не выйдешь отсюда, пока не прочитаешь параграфы безопасности и терминологии. И учти, это не инструкции по ТБ, подписью не отделаешься.
Голосом доктора сейчас можно было до блеска отскрести даже самую грязную тарелку. Женщина повернулась ко мне, а я по-прежнему ничего не понимала.
И, как это ни ужасно, до сих пор хотела спать.
— Рей, это Ангел. Я ни бельмеса не соображаю, что происходит, но это Ангел.
Она устала. Возбуждена и устала.
Акаги села на стол и, тряхнув головой, закурила.
— Ее надкусили и бросили, ребята. Причем надкусили с умом, я даже по сомнографии едва поняла, что произошло. Чуть на эпилепсию не списала, дура старая.
«Так не бывает», — была первая мысль.
— Почему вы решили, что это Ангел?
— Остаточное синее излучение, — сказала доктор, внимательно следя за связкой дымных нитей. — Едва заметное. Но я его увидела.
Ангел, который не поглощает всех и вся на своем пути. Не растет, не развивается в свою нечеловеческую форму. Это как «я научился бегать, но делаю по шагу в день». Или: «у меня после „мыльницы“ появилась зеркальная камера, но я пока работаю „мыльницей“».
Нет, и еще раз нет. Это слишком не по-ангельски. Слишком по-человечески.
— «Помяли», «укусили»… — вдруг сказал Икари-кун. — А можно по-японски?.. Я, конечно, понимаю, что я не читал…
— Персонапрессивный удар — это вторжение в микрокосм, — холодно сказала Акаги. — Уничтожение грани между твоим «я» и «я» агрессора.
— Вторжение в душу?
Доктор Акаги вздохнула и не глядя опустила сигарету в пепельницу. Глава научного отдела лицея очень не любила слово «душа». Икари-кун только что или заработал себе развернутую лекцию, или попал в список неприятных доктору людей.
Впрочем, ни первое, ни второе меня не волновало: Акаги снова забыла, что при мне курить не стоит. Я старательно дышала носом, ощущая, как внутри становится все меньше места для воздуха, будто бы я вдыхала его в шагреневую кожу.
Бум. Бум. Бум.
Если бы мне не хотелось спать, я бы сообразила раньше. Если бы Икари-кун не пришел ко мне ночью, я бы не хотела спать. Все просто, решила я: во всем виноват Икари-кун. Колени стали наконец ватными, сердце толкалось между ушей, и я облегченно полетела куда-то вниз.
