— Просто вдыхайте, — посоветовал Эд, перекрикивая шум льющейся жидкости. — Расслабьтесь.
Скрыв мамино лицо, на поверхность вырвались пузырьки воздуха. Она затрясла головой, сопротивляясь хлынувшей в горло воде, но скоро сдалась. Жидкость накрыла ее с головой. Эд закрыл кран, и поверхность успокоилась. И мама успокоилась тоже.
Эд с Хасаном опустили крышку маминого гроба и втолкнули его в отверстие в стене. Только когда за ним закрылась маленькая дверца, я заметила, что в стене было множество таких дверок, как в морге. Лаборанты опустили рычаг. Из-за двери с шипением вырвался пар — заморозка была завершена. Всего мгновение назад мама была здесь, и вот уже все, что делало ее «мамой», замерзло и уснуло. Она умерла — на следующие три столетия, пока кто-нибудь не откроет дверцу и не разбудит ее.
— Теперь девочка? — спросил Эд.
Я шагнула вперед, стиснув кулаки, чтобы руки не дрожали.
— Нет, — сказал папа.
Не дожидаясь ответа, Эд с Хасаном занялись подготовкой следующего обувного гроба. Им не было никакого дела до нас — они просто выполняли свою работу.
— Что? — удивилась я.
— Следующим пойду я. Мама бы на это не согласилась — думала, ты отступишься, оставишь нас. Так я даю тебе эту возможность. Я буду следующим. И если потом ты решишь уйти — ничего страшного. Я сказал дяде и тете. Они ждут тебя снаружи, будут ждать до пяти. Когда меня заморозят, можешь уйти. Мы с мамой узнаем об этом только через несколько веков, когда проснемся, и если ты решишь жить, если не захочешь, чтобы тебя замораживали, мы поймем.
— Но, пап, я…
— Нет. У нас нет права тебя принуждать. Тебе будет проще сделать правильный выбор, если нас не будет рядом.
— Но ведь я обещала вам, обещала маме, — мой голос оборвался. В глазах так страшно защипало, что пришлось зажмуриться. По лицу скатились две обжигающе-горячие слезы.
— Неважно. Нельзя заставлять тебя выполнять такое страшное обещание. Ты должна сама решить… если захочешь остаться, я пойму. Пусть у тебя будет возможность уйти.
— Но они ведь могут обойтись без тебя! Ты мог бы остаться со мной! Не такая уж у тебя и важная роль — ты ведь военный, в конце концов! Как тактик-аналитик может помочь в освоении новой планеты? Ты мог бы остаться здесь, остаться…
Папа покачал головой.
— …со мной, — прошептала я, но бесполезно было просить его передумать. Он уже все решил. И конечно, на самом деле все не так. Папа — шестой по старшинству в командовании, и, пусть не главнокомандующий, все-таки ранга он высокого. Мама тоже важна для миссии: она — генетик, лучший специалист по сплайсингу, в ее обязанностях будет выводить новые виды растений, способные адаптироваться к новой планете.
Только я там никому не нужна.
Папа разделся за ширмой, а когда вышел, Эд и Хасан дали ему полотенце, чтобы прикрыться по пути к криоконтейнеру. Когда он лег в контейнер, полотенце забрали, и я приказала себе не сводить глаз с папиного лица, чтобы не мучить нас обоих еще сильнее. Но черты его лица излучали боль — я никогда раньше не видела папу таким. От этого внутри у меня все еще сильнее заледенело от страха и неуверенности. Я смотрела, как ему в руки воткнули иглы. Как запечатали глаза. Я постаралась, отстранившись, утихомирить бушевавший в голове ужас и стоять с каменным лицом, прямо, словно вместо позвоночника у меня — стальной прут. Но потом — когда папе в горло засовывали трубки — он резко стиснул мою ладонь, и все мои попытки держаться рассыпались в пыль.
Пока в контейнер еще не залили воду с голубыми искрами, папа поднял руку и вытянул мизинец. Я уцепилась за него своим, понимая: так он пытается пообещать мне — все будет хорошо. И почти поверила.
Когда криоконтейнер заполнялся, я рыдала так, что не видела, как папино лицо скрывается под поверхностью. Потом лаборанты опустили крышку, засунули контейнер в ячейку, и сквозь щели хлынули клубы белого пара.
— Можно мне на него посмотреть? — спросила я.
Эд с Хасаном переглянулись. Хасан пожал плечами. Эд снова повернул рычаг дверцы и вытащил похожий на обувную коробку гроб.
Папа был там. Полупрозрачная жидкость застыла, и папа застыл вместе с ней. Я положила руку на стекло, отчаянно желая почувствовать сквозь лед тепло его тела, но тут же отдернула ее прочь. Стекло было обжигающе холодным. Маленький ящичек, который Хасан прикрепил на папин криоконтейнер, мелькал зелеными лампочками.
Подо льдом папа был совсем не похож на папу.
— Ну, так что, — спросил Эд, — присоединишься к веселью или как? — И он затолкнул контейнер обратно в стену морга.
У меня в глазах стояли слезы, все расплывалось, и Эд казался похожим на циклопа.
— Я…
Взгляд, скользнув по заставленной оборудованием лаборатории, обратился к выходу. Там, за дверью, были мои дядя и тетя, которых я любила, у которых была бы счастлива. А еще дальше, за ними, был Джейсон. И Ребекка, и Хизер, и Робин, и все мои друзья. Горы, цветы, небо. Земля. За этой дверью была Земля. И жизнь.
Но потом взгляд мой снова обратился к маленьким дверцам в стене. За этими дверцами были мои мама и папа.
Раздеваясь, я плакала. Единственным парнем, который видел меня без одежды, был Джейсон, и то это было только один раз — в тот вечер, когда я узнала, что мне придется расстаться со всем, чем я дорожила на Земле, и с ним в том числе. Мне не хотелось думать, что последними на этой планете меня увидят голой Эд с Хасаном. Я пыталась прикрыться руками, но меня заставили опустить их, чтобы можно было ввести иглы.
И, боже мой, это было хуже, чем я думала, глядя на маму. Ужасно. Ужасно. Холодно и одновременно обжигающе-горячо. Я чувствовала, как мои мышцы отвердевают, когда в кровь полилась голубая жижа. Сердце словно пыталось вырваться из груди, оно колотило по ребрам, как обманутый муж колотит в дверь спальни, но раствор был сильнее, замедляя биение, так что тук-тук-тук-тук превратилось в тук… тук…
… тук…
…
…
… тук…
…
Эд открыл мне глаза. Кап! Холодная желтая жидкость наполнила их, запечатывая, словно жвачкой. Кап!
Я ослепла.
Один из лаборантов — наверное, Хасан — коснулся моего подбородка, и я послушно открыла рот. Видимо, недостаточно широко — трубки ударились о зубы. Я постаралась раскрыть шире.
Трубки с трудом проходили в горло. Теперь они не казались такими гибкими, как со стороны — скорее было ощущение, что в глотку мне запихивают смазанную маслом метлу. Я поперхнулась и закашлялась, чувствуя на языке вкус желчи и меди.
— Глотай! — прикрикнул Эд где-то возле самого моего уха. — Расслабься!
Легко ему говорить.
Через несколько мгновений в животе начало покалывать. Я ощущала, как внутри дергаются и натягиваются провода, пока Хасан подключает их к маленькому черному ящичку над моим собственным обувным гробом.
Что-то шуршит. Шланг.
— Не понимаю тех, кто на такое согласился — произнес Хасан.
Молчание.
Скрежет металла — открыли кран. На бедра хлынула холодная, очень холодная жидкость. Я попыталась шевельнуть рукой и прикрыть себя там, но тело не слушалось.
— Не знаю, — раздался голос Эда. — Тут тоже не сахар. После первого кризиса все пошло наперекосяк, а уж после второго… Фонд Финансовых Ресурсов вроде как должен был рабочие места организовать, так? А ничего нигде нет, кроме как здесь, да и здесь работы не станет, когда всех заморозим.
Снова молчание. Криораствор лился уже на колени, холодными струями затекал туда, где еще пряталось тепло — под коленки, под руки, под грудь.
— Не стал бы я платить жизнью за то, что они обещают.
Эд фыркнул.
— Обещают? Они платят столько, что как раз на всю жизнь хватит — и платят одним чеком.
— На корабле, который приземлится только через триста один год, этот чек — просто бумажка.
Мое сердце пропустило удар. Триста… один? Нет — не может быть. Должно быть ровно триста лет. Не триста один.
— Такая прорва денег целую семью обеспечит. Разница есть.
