Удостоверившись, что в коридоре пусто, Зай запер дверь и, сложив ладони в рукава, двинулся вниз — пол шел под наклоном. Светлый сад, несмотря на название, предстал темным местом. Садовники пользовались естественным освещением, оттого видимость была плохая. Постепенно в коридоре образовалась шеренга людей, стекавшихся ручьями со всех концов собора. Пришлось выровнять шаг так, чтобы ступать в унисон. Безмолвная череда шуршащих фартуков заполнила каменные стены зловещим шипением. Змеиные носы их грубых сапог изредка высовывались из-под ткани.
Шествие обогнуло собор и спустилось во внутренний двор-колодец. Стены перемежались с землей, их обвивал плющ — здесь было теплее, чем снаружи. Над арочным входом висела фреска с изображением руки, держащей белый цветок. Далеко сверху лился свет, концентрируясь на монументальном столе.
Двенадцать садовников, включая Зая, встали вокруг стола и склонили головы. Несколько минут довлела тишина, а после под землей заскрежетали механизмы. Колеса, привинченные к столу, закрутились. Столешница разверзлась пополам, и наружу поднялось накрытое простыней тело.
— Сегодня перед нами особое лакомство: сомбра, сохранившая разум. Мы получили ее за тысячу золотых, и торги начнем с них. Их проведу я, Двенадцатый восьмого сектора. Также напоминаю, что после аукциона привезут кристаллы. Все должны подать производственные ведомости и отметиться в учетной книге. Те, чьи отчеты готовы не будут, не получат премии. Итак, начинаем торги.
Зай в трансе слушал голоса, походившие друг на друга как две капли воды. Наконец, цена замерла на отметке в две с половиной тысячи. Победитель выложил на стол увесистый кошель, Двенадцатый пересчитал золотые и сделал отметку в толстой книге.
Выигравший садовник снял шляпу. Его голову покрывали бинты, из-под них виднелись только глаза и узкий рот. Садовник развернулся спиной. Его затылок от уха до уха пересекала тонкая черта. Она быстро разрослась голодной пастью, подмяв под себя ткань.
Двенадцатый стянул покрывало. Женское тело покрывала розовая пудра, ноги были целиком механические, а вместо волос лежали золотые трубки. Расслабленная поза, опустившиеся плечи, закрытые глаза… Райви была мертва. Раны прошивали оголенную грудь так, будто ее вспороли острые когти. Это напоминало работу сомбры, но Зай знал, что виноват Восьмой.
С бинтов капнула черная смола. Она вязко скатилась по щеке Райви, спустилась к трубкам и заляпала ухо. Сердце пропустило удар. Зай чуть не потерял равновесие, чего никто не заметил. Всех поглотило зрелище склонившегося над телом монстра. Пасть нависла перевернутой адской пропастью над умиротворенным лицом сомбры, черная жижа залила лоб. Зай хотел сказать, чтобы садовник остановился, прервал жуткий ритуал, только язык не слушался. Из горла не донеслось ни звука. Не было даже хрипа, лишь звенящая тишина по раскаленным нервам.
Оставалось одно. То, что тело умело лучше всего, что вбилось на уровне инстинктов и являлось единственно верным решением во все времена. Последний шанс спасти Райви (хоть кого-то), пусть даже в смерти.
Меч активировался, шляпа раненой птицей слетела, сбившись резким выпадом. Лезвие рассекло пасть от шеи к макушке. Садовник с хлюпаньем завалился назад, кусок его головы съехал, выпустив из-под бинтов абсолютную черноту. Тьма свернулась пружиной в попытке вернуться к телу, щупальца выплеснулись из черепных краев и, спустя секунду, бессильно опали, разлившись по полу. Обезглавленное тело ссохлось, мозг съежился инжиром. Если бы Зай посмотрел на садовника дольше, то заметил бы, как истончились бинты и мумифицировались органы. Только ему было не до этого.
Он не мог видеть и воспринимать, даже если бы захотел. Сейчас он находился во власти чувств. Лезвие пело, вгрызалось в плоть и вспарывало ее, раскидывало ошметки. Пачкались кровью фартуки, осенними листьями падали шляпы, безуспешно и фаталистично цепляясь за воздух нитями, будто паучьими лапами. Их хозяева расцвели мазками кисти в ужасном этюде. Головы обратились сорванными тычинками, тела — лепестками, тьма пыльцой усеяла стены. Ветер следовал за непреклонным мечом, который рубил и резал, безупречно выцеливал мозг и расправлялся с ним за удар.
Зай танцевал вместе с ним. Находя жертву, он расправлялся с ней как кот, игравший с забившимися в угол мышами. Они не сопротивлялись, только вскидывали худые руки, закрывая головы, поэтому конечности отделялись первыми.
Так продолжалось, пока груда мяса и костей, черноты и бинтов не заполнила пространство. Нельзя было разобрать, что и кому принадлежит. Торчали кочергами кисти рук, половинами дынь валялись расколотые черепа. Смрад, подслащенный запахом сирени, щекотал ноздри.
Зай кромсал без устали и остановился, когда погибли все. Опустив меч, он обвел безумным взглядом устроенную бойню. Райви лежала на столе, а кругом валялись обезображенные садовники, убитые им. Зай впервые поднял руку не на сомбр, оттого весь дрожал. Но разве были они людьми? Он стал задавать этот вопрос слишком часто.
Он сполз вниз, прижавшись спиной к холодному боку стола. Заляпанный до рукояти меч выпал из ладони, в углах глаз защипало. Зай поднял подбородок, устремив взгляд к небу, распростертому так далеко, словно и не в этом мире. Зай устал. Он больше не понимал ничего, кроме одной вещи — дороги назад нет. Он вырезал надежду на возвращение своими руками. Однако жалел он не об этом, а о тех, кого не вернуть, среди них почти никого не осталось в живых. Почти. Он думал, что никогда не увидит Райви и что смерть Виктории ничего не изменит. Он много чего думал. А если что-то случится с Восьмым, что будет тогда?.. Та вещь, думать о которой хотелось меньше всего.
========== Дело #28: Пламя памяти ==========
Голова Райви легла на плечо. Она ощущалась деревянной, как и тело, пропитанное алькалиновым раствором. Зай завернул Райви в простыню, он не хотел оставлять ее среди трупов. Не отпускала мысль, что было бы, не испугайся он тогда. Наверное, она бы не умерла. И Виктория. И, быть может, остальные.
В опустившихся сумерках собор помрачнел. Зай нес Райви, не чувствуя усталости и боли. Они пропали, стоило схватиться за меч. Мир теперь виделся чище и яснее, чем раньше. Зай поднимался все выше по покатому полу, пока дорога не привела на крышу. Вдалеке, скрипя суставами, крутилось колесо обозрения, ворочала качелями карусель. По промерзшей парковой запруде шагали люди, из центра собора на них открывался отличный вид. Кругом крыши расположились навесные мосты до башен. Здесь смога не существовало. Среди белых цветов под прозрачными колпаками стояла большая чаша на паучьих ногах. В нее отправилось тело Райви.
Угольная пыль осела на руки черными мушками. Пальцы скользнули к нагрудному карману за зажигалкой, вспомнив об отсутствии кожаной куртки лишь после. Знакомые вещи исчезали, растворялись в забвении вместе с отказом от них. Старые привязанности рассыпались как карточный домик, открывая дверь в неизведанное новое, свободное от них, и оттого пугающее.
У стен нашлись канистры с маслом, а в чугунном держателе — закрепленный в воске фитиль и пара зажигалок. Взяв все, Зай залил Райви маслом. Он действовал быстро и умело, будто всю жизнь только этим и занимался, и ничуть не сомневался в предназначении вещей.
Чирк — фитиль дрогнул на ветру, а угли занялись огнем. Он облобызал запястья, раскалил лодыжки, подплавил золотые трубки. Жар дыхнул в лицо, вынудив отойти. Дым восходил неровно, не сразу. Набухая, он лопался серыми шарами, извиваясь в дикой пляске. Зай до последнего смотрел на Райви и то как слезала кожа, оголяя мышцы. Как топился жир и топорщились желтоватые кости, как чернел металл. Зрелища хуже не было, но Райви не умирала, она уже не была жива. Она возносилась — и в этом была своя, особая красота.
Зай отвернулся лишь тогда, когда слезящиеся глаза перестали видеть. Он утер веки и отошел к краю крыши. Фонари прорезали ночь подобно заблудившимся мотылькам. Лунный город не трогали перемены. Время в нем застыло, покорное воле часов на башне Депо. Бесконечная махина нагроможденных шестерней, постоянно менявших свое положение, виднелась из любого сектора, но ее верхушка терялась в облаках.
