«Я буду учить нелюдей!» — вспомнилось мне.
К сожалению, нет, Икари-кун. Не так. Если бы был точный критерий отбора Ангелов, не было бы нужды в этой агонии. В этой болезненной школе, которую рекламируют как элитарную, передовую, экспериментальную. Лицей программы «Образование нового поколения» гордится своими результатами: успешные поэты, музыканты, программисты. В другом отчете идут иные данные, тоже образцовые: мимо нашей системы не прошел ни один Ангел.
Мы получаем подозреваемых, учим детей и останавливаем Ангелов. И еще: если никто не забудет об отработанной пустой породе, мы выпустим тех самых успешных творцов. Только в поэзиях выпускников шуршит пыль, в музыке дрожит холодный пот ночного кошмара, а программисты создают то, чего и сами не понимают.
Иногда мне кажется, что лицей напрасно кого-то выпускает. В такие моменты у меня, как правило, не болит голова — вот как сейчас. Потому и ненавижу чувствовать себя здоровой. Это так обманывает, это возвращает привычку думать не по-больному. Ущербная, наивная привычка.
Наверное, Икари-куна сегодня изолируют, чтобы не было неудобных пьяных разговоров.
(Я почему-то решила, что он пьет).
Монитор светился сквозь душистый чайный пар. Где-то очень далеко друг от друга десятка полтора человек писали обидные сообщения, обсуждая гибридные фотоаппараты. Зрела очередная священная война, но это был не мой раздел форума.
Я выключила компьютер, вспомнила, что снова не разобралась с шумящим и подтекающим бачком. Вспомнила, что не поставила стирку, и что материалы прошлого методсовещания еще предстоит проработать. На часах уже почти восемь вечера, и чтение откладывается, поняла я. Ведь потом вспомнится подготовка на завтра, потом — достирает машинка, и всю синтетику можно — а значит, надо — будет прогладить.
За окном шумел дождь, мой настоящий вечер только-только начинался, а до головной боли оставалось около шести часов.
* * *
Я открыла глаза и сняла с груди электронную книгу. Прибор разрядился, а значит, я снова заснула за чтением. «Плохо. Интересно, сохранил ли он на этот раз закладку?» В голове пока что было ясно — так, покалывало немного, но в сторону таблеток смотреть еще не хотелось.
Повернув голову, я увидела, что проснулась за несколько минут до сигнала будильника. Что в комнате чисто, что я даже помыла чашку, а не оставила ее у компьютера, как обычно. В расписании над столом значился только один урок, и он был не первый и даже не второй. Щель между шторами подсвечивал солнечный блик.
«Все хорошо, Рей. Доброе утро».
И только когда я подняла голову над подушкой, в голове будто бы с шумом разорвался тетрадный лист — медленно, оглушительно, бесконечно.
Все хорошо — и все как всегда.
* * *
Закрывая за собой домик, я увидела, что к двери приклеена табличка из картона с единственным словом: «Старуха». Простой кусок картона на уровне глаз. Я потрогала его ключом. Картон разбух от прохладной влаги и клея и легко отделялся от двери. Приклеен он был, скорее всего, рано поутру, и сделано это было единственно для меня.
И еще для скрытой камеры наблюдения, о которой лицеист не знал. Я оторвала табличку, смяла ее и представила, как прихожу в диспетчерский пункт и прошу проверить, кто был у моей двери этим утром.
«Весело», — подумала я и пошла в лицей.
Солнце пробивалось сквозь почти облезшие кроны парка, блестело в каждой капле воды. У меня болела голова, в карман все сильнее оттягивала баночка с таблетками, которые, увы, не в силах вернуть настроение.
«Старуха».
Стая курильщиков у входа, приветствия, отзывающиеся в голове надрывами оглушительной бумаги. И я точно знаю, что ученик, приклеивший к двери табличку, точно здесь, иначе нет никакого смысла. Просто испортить мне настроение — это слишком по-взрослому. Ученику еще нужно насладиться полученным результатом, даже если он знает, что результата не увидит.
Но кое в чем он прав. Табличка меня задела.
Обида вертлявым комком кружила в горле, как начинающийся кашель. Будто мало мне головной боли. Я шла к входу, и ученики затихали. «Это просто твой взгляд, — пришло в голову мне. — Перестань так пристально на них смотреть». Я перестала и пошла подниматься по ступенькам.
Слишком быстро.
Уже у самых дверей в кармане ожил мобильный телефон.
— Рей.
— Да, директор.
— Зайди.
В коридорах было людно. Лицеисты висели на подоконниках, жмурясь и улыбаясь. Солнечный осенний пейзаж за окнами, волглая тень самого учебного корпуса — и лес, лес и горы до самого горизонта. Психологи утверждают, что это очень полезный пейзаж. Он умиротворяет, мотивирует и настраивает на действие. Солнечным днем — одним из последних таких дней этого года — вид за окном настраивает только на побег с занятий.
— Доброе утро, Аянами-сенсей!
— Мисс Аянами! Здравствуйте!
Они почти искренни, тем более, что ни у кого из них нет сейчас моего урока.
Я кивала и шла в административное крыло. Радость, свет, погожий день. Это раздражало. У двери приемной директора Икари я позволила себе вдох чуть глубже, чем обычно, а пальцами стиснула в кармане капсулу с таблетками.
Бумага в голове рвалась и рвалась.
Ручка: повернуть, потянуть.
— Доброе утро, меня вызвал директор.
Ая уже на месте, и она окружена облаком своих духов. Наверное, так выглядит ее личная зона комфорта — пугающе объемная с утра.
— Да, Аянами-сан, заходите.
Она со мной не поздоровалась, подумала я и открыла дверь в кабинет.
— Доброе утро, директор.
— Садись.
Я села у двери. В кабинете были закрыты все жалюзи, приспущены шторы. Директор Икари еще не включал свет. Или уже погасил его.
— Как ты уже знаешь, мой сын подписал все документы и теперь работает с нами.
Он потянул со стола очки и надел их. Затемненные очки в затемненном кабинете.
— Да, директор.
— Он сейчас временно под наблюдением врачей. Мы начинаем готовить его как проводника.
— Зачем?
Я прикрыла глаза и с силой сжала капсулу. Что я делаю?
Директор молчал, видимо, тоже понимая, что что-то не так. Что-то совсем не так, и если Икари только удивлен, то я…
— Твоя EVA перешла в нулевую стадию месяц назад.
Икари-сан взял со стола какие-то бумаги и поправил очки, а мне понадобилось около двадцати секунд, чтобы додумать все остальное и понять, что аудиенция окончена. Я уходила из кабинета директора Икари с единственной положительной информацией: пока я жива, я буду работать. За пределами лицея, в огромном мире многие почли бы за счастье такие условия.
Меня это не утешало. Духи Аи на прощанье хлестнули по ноздрям.
* * *
— Аянами-сан, зайдите, пожалуйста.
Я оглянулась. Среди торопящихся и громких — о, каких громких! — учеников маячила Мана. Перехватив выскальзывающие из-под руки тетради, я пошла к ней.
— Заскочи в кабинет, ага?
Сплетни? Нет, серьезное лицо.
Кабинет куратора — это клетушка с полками, заставленными разнообразными данными на самых разных носителях. Киришима упала на свой стул и указала на другой. Она поерзала, протянула руку и не глядя вытащила из стеллажа папку.
— Мне тут отчет один вернули. Ведомство Акаги. Ну, ты понимаешь.
Что же здесь не понять? Если ведомство доктора Акаги, то это психолого-педагогическая характеристика класса. Стандартная выборка из учительских данных, ужас каждого куратора. Я села. В кабинете Маны пахло кофе и слежавшимся пластиком. Двери, ведущие в класс, она закрывать не стала: 2-С сейчас бегал на физподготовке.
— Во, вот, смотри.
Я послушно протянула руку и взяла подшитые листы. Свою часть этого отчета я заполнила с утра на пустом уроке, сразу после встречи с директором.
«Она его успела сдать, и ей его вернули. Оперативно». А потом я увидела то, о чем говорила куратор.
— Ты, конечно, не подумай, — самокритично сообщила Киришима. Тон был искренним и покаянным. — Это не единственная причина, почему вернули отчет, но…
