Веселые вещи были бы еще веселее.
Грустные были бы чуть менее грустными.
Я буду думать, что бы сказал Володя, что бы он сделал, как бы он поступил. Буду думать, каким бы он вырос, когда вырасту сам. Когда я буду видеть что-то чудесное, я буду думать, что он этого не видит.
Но иногда я буду об этом забывать. Я забуду подумать о нем раз, другой, и это еще хуже.
А ведь мои чувства и эмоции куда менее интенсивны, чем эмоции Бори. Вот он не будет забывать никогда.
В любом случае я все-таки начинаю понимать, что такое смерть. Смерть – это вот такой вопрос: а что было бы, будь Володя с нами сегодня? Что бы он написал в анкете? Смеялся бы надо мной? (Наверняка.) Как вел бы себя у водопада? Бесились бы они с Борей вместе, или Володя одергивал бы брата? Как бы он увещевал Милу и Диану идти дальше, когда они устали? Ловил бы он ящериц?
Он нашел бы себе здесь тысячу дел, и был бы счастлив, как я.
Если бы он был жив.
Вот что такое смерть: посчитать приборы за столом и найти лишний, посмотреть на фотографию и подумать, кого на ней не хватает.
Но сколько бы я ни писал о смерти, ни пытался ее понять, все равно легче не становится. Наверное, и писать бессмысленно.
Лучше напишу о том, что днем, под зноем, мы шашлык делать не стали, несмотря на долгий переход, из-за жары есть никому не хотелось, но Дени Исмаилович заставил нас все-таки поесть немного говяжьего сердца. Оно было ледяное – из сумки-холодильника. Как мороженое.
– Я мог бы предложить вам и шашлык, – сказал Дени Исмаилович. – Но его мы будем есть вечером.
Нам, правда, нельзя было есть приготовленный шашлык, но Дени Исмаилович обещал как-то по-особенному замариновать мясо, чтобы и нам было очень вкусно.
Вершина горы оказалась не такой, какой я себе ее представлял, она была широкой, гладкой, поросшей травой, и здесь начинался темный, красивый, разросшийся до невозможности лес, куда нам, конечно, сразу же запретили ходить без сопровождения взрослых.
Я и не собирался, впрочем, в лес – леса это зона повышенной опасности.
Андрюша попросился в лес вместе с Дианой и ее отцом, они хотели собрать хворост для костра. Так как отец Дианы – бывалый охотник и хорошо знает эти места, Дени Исмаилович согласился.
А мы возились с палатками. Это было весело и одновременно раздражающе.
В настоящем походе я еще никогда не был, но у нас часто проводились занятия по ориентированию, в чем-то они были похожи на поход, но менее веселые и расслабленные, а еще без ночевок, и красивых гор, и без водопадов.
День пролетел как-то незаметно, и вот уже наступают сумерки, я вижу, каким мутным становится небо перед наступлением вечера.
Внизу так красиво. Я знаю, что когда мы спустимся, город станем обычным, я увижу его таким же, как и всегда. Но с высоты кажется, будто все там особенное: чудные маленькие домики, ни капли пыли и грязи, только выбеленный солнцем камень, и счастливые маленькие люди, и синее море без конца и края.
В горах и пахнет по-особенному, воздух такой свежий, ярко чувствуется запах травы и цветов, куда-то деваются привычные городские запахи: бензиновые, острые, и остается только чистота.
Когда я только сел сюда, ко мне подошел Дени Исмаилович.
Я сказал:
– Спасибо, что вывезли нас. Я еще никогда не был так высоко.
– И на самолете не летал?
Слово «самолет» он произнес несколько неуверенно, будто бы не был до конца уверен, что они вообще существуют.
Я покачал головой.
– Не приходилось.
Дени Исмаилович сел рядом со мной. Он сказал:
– Я рад с вами познакомиться, правда.
– С нами сейчас сложно, – сказал я. – Это из-за ксеноэнцефалита.
– Или из-за того, что вы переживаете утрату. Или из-за того, что на вас слишком много чего свалилось вот так сразу. Или из-за того, что вы скоро станете подростками. Этот короткий период между детством и ранней юностью в самом деле бывает очень тяжелым.
Дени Исмалович говорил очень хорошо, как учитель русского и литературы, и очень приветливо, хотя я чувствовал, что он нервничает.
Так я и сказал ему:
– Вы замечательно говорите.
– Спасибо.
Чуть помолчав, Дени Исмаилович добавил:
– Невероятное зрелище. Я живу на планете, где природы в привычном тебе понимании вообще нет. Абсолютно искусственная среда. А ведь когда-то, много поколений назад, мои предки жили в прекрасных и свободных местах вроде этого. Если я захочу, то зайду в цифровой архив, узнаю их имена, увижу информацию о них, вплоть до медицинских карт и личных фото. Все так хорошо известно. Я знал, как все здесь будет выглядеть. И все-таки я удивлен.
– Удивлены?
– Да. Здесь все по-другому, даже дышишь иначе.
– Чувствуете зов предков?
– Можно сказать и так. Некоторое вдохновение. Но и страшно здесь тоже. Все выглядит довольно диким, хаотичным. А для тебя это естественно, ты на этой планете родился и вырос, ты даже не замечаешь, насколько ты свободен.
Я хотел сказать, что заперт на этой планете, но не стал. Такие вещи не стоит говорить. Они звучат неуважительно по отношению к нашему мудрому руководству.
Дени Исмаилович посидел со мной еще, и я решился спросить у него кое-что. Вопрос тоже был не самый простой, наверное, и не самый общественно одобряемый. Но я не мог его не задать.
– А мы вам противны?
– Нет! Конечно, нет! – сказал Дени Исмаилович.
А я смотрел на него внимательно, и вдруг понял, что он борется с собой.
Не поймите меня неправильно, люди будущего, я это совсем не осуждаю. Зараженные опасной болезнью, искажающие свою плоть, психически нестабильные, мы не являемся лучшими из людей.
Может, лучше бы нас и вовсе не было на свете, потому что разрушительная сила червя весьма велика.
Но все-таки мы остаемся, как говорил Эдуард Андреевич, хоть и зараженными, но все-таки обезьянками.
Мне хочется, очень хочется быть частью прогрессивного человечества. И я совсем не хочу отличаться.
Мне не за что обижаться на Дени Исмаиловича: он очень старается заботиться о нас и делать свою работу правильно, старается быть вежливым, старается, чтобы я не увидел, что ему некомфортно рядом со мной.
Нет ничего, в чем он неправ. А почему мне стало обидно от этой его реакции (чуть передернул плечами, улыбка вышла не та, сжались пальцы), я и сам не знаю.
Дени Исмаилович это заметил, но честно мы поговорить не могли. Сидели рядом и молчали.
А потом вдруг Дени Исмаилович сказал:
– «Несовершенство людей, совершенство насекомых».
– Что?
– Это была статья, которую я читал на корабле по пути сюда. О вас. Уникальнейшие создания во Вселенной. Но это пугает. До чего странные вещи может сотворить этот червь с телом и разумом.
А я подумал: нет, мы схожи с вами в самом главном. Но я не хотел, чтобы Дени Исмаилович принимал участие в некомфортном для него разговоре. Я молчал.
– Еще одна статья: «Бесконечное живое». Я ее не дочитал. Несмотря на поэтичное название, там было много чисто научной информации, а у меня болела голова, да я и не специалист. Зато там была цитата из Дарвина. Знаешь главную книгу девятнадцатого века?
– «Происхождение видов»? Знаю! Я даже цитировал Ванечке: бесконечность прекрасных форм. Очень красиво про природу.
– Точно. Бесконечность прекрасных форм.
Сердце мое забилось чаще.
– Но нет! – сказал я. – Все на самом деле не так устроено!
Я вдруг подумал, что он говорит об этом: калейдоскоп фокусов плоти.
– Нет! – повторил я. – У нас есть конечная форма. Мы – люди. Вот я, это я. Может, мне можно отрезать ноги, или я смогу вырастить себе крылья, или сделать свой нос прямым, но все равно, когда я устану концентрироваться или просто устану, то стану самим собой, вот таким, какого вы сейчас видите. Я совсем как человек.
И сам я не заметил, что употребил «совсем как».
Зато тут же поправился, ведь мои слова могли быть поняты превратно, в них могло Дени Исмаиловичу показаться то, чего я вовсе не имел в виду.
