Роберт Хайнлайн - Дорога Славы

ДЖОРДЖУ X.САЙЗЕРУ

И ПОСТОЯННЫМ ПАССАЖИРАМ

ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГИ

“ТЕРМИНУС, АУЛСВИК и Ф-т МАДЖ:

ЭЛЕКТРИЧЕСКАЯ УЛИЦА”

Я ЗНАЮ местечко, где нет ни смога, ни демографического взрыва, ни проблемы, где поставить автомобиль… ни холодной войны, ни термоядерных бомб, ни рекламных песенок по телевидению… ни конференций на высшем уровне, ни Зарубежной Помощи, ни скрытых налогов — нет даже подоходного налога. Климат там того сорта, которым хвалятся Флорида и Калифорния (и которого у них нет), земля прекрасна, люди дружелюбны и гостеприимно относятся к пришельцам, женщины милы и непременно стремятся доставить вам удовольствие…

Я мог бы туда вернуться. Мог бы…

Это был год выборов с обычным припевом под фоновое бип-бикание спутников: “Все, что ты можешь, я могу лучше”. Мне стукнуло двадцать один, но я не мог сообразить, против какой же партии мне проголосовать.

Вместо этого я позвонил в свой призывной участок и сказал, чтобы они посылали мне свою повестку.

Я возражаю против призыва в армию по той же причине, по которой рак возражает против кипящей воды: может быть, это и лучший час в его жизни, но выбор-то не его. Тем не менее я люблю свою страну. Да, люблю, невзирая на пропаганду во все мои школьные годы насчет того, что патриотизм устарел. Один из моих прадедов погиб при Геттисберге,[1] а мой отец участвовал в том самом, долгом обратном походе от Инчонского водохранилища, так что не я родил эту новую мысль. В классе я выступал по этому поводу, пока в результате не получил пару по общественным наукам, потом заткнулся и закончил курс.

Но я не изменил своих убеждений в соответствии с убеждениями учителя, который не мог отличить Круглой Высотки от Семинарского хребта.

Вы относитесь к моему поколению? Если нет, вы знаете, почему мы получились столь упорными в своих заблуждениях? Или вы просто списали нас как недоносков?

Я мог бы написать книгу. Еще какую! Но я отмечу один ключевой факт: после того как вы потратили годы, пытаясь выбить из мальчишки патриотизм, не ждите, что он станет кричать “ура”, когда получит повестку с таким текстом: “Здравствуйте. Настоящим вы в приказном порядке призываетесь на военную службу в Вооруженные Силы Соединенных Штатов…”

И еще болтают о “потерянном поколении”! Читал я эту дребедень периода после первой мировой войны — Фитцджеральда, Хемингуэя и иже с ними, и меня поражает, что все, о чем им приходилось волноваться, — древесный спирт в контрабандной выпивке. Они держали мир за хвост — так с чего им было плакать?

Верно, у них впереди были Гитлер и Депрессия. Но они-то этого не знали. У нас были Хрущев и водородная бомба, и уж мы-то это точно знали.

Но мы не были “потерянным поколением”. Мы были хуже: мы были “безопасным поколением”. Не битниками. Биты никогда не превышали нескольких сотен из числа миллионов. Нет, мы трепались, как битники, и классифицировали стереозвучания, и оспаривали выбранный “Плейбоем” список джаз-музыкантов так серьезно, как будто это имело какое-то значение. Мы читали Сэлинджера и Керуака и пользовались словцами, которые шокировали наших родителей, и одевались (иногда) по моде битников. Но мы никогда не считали, что барабаны бонго и борода могут тягаться со счетом в банке. Мы не были бунтовщиками. Мы были приспособленцами, вроде армейских червей. Нашим внутренним девизом было: “Не троньте!”

Большинство наших лозунгов не произносилось, но мы следовали им с той же неизбежностью, с которой утенок лезет в воду. “Не борись с ратушей”. “Бери свое, пока можно”. “Не попадайся”. Высокие цели, великие моральные ценности, а все они означают: “Не троньте!” Клич: “Иди в ногу” (вклад моего поколения в осуществление Американской Мечты) тоже был основан на нашем девизе; он обеспечивал то, что слабак не проведет субботний вечер в одиночестве. Если идти в ногу, соперничество устранялось.

Но стремления у нас были. Да, сэр! Перехитрить призывной участок и выучиться в колледже. Жениться, и пусть она забеременеет, чтобы обе семьи помогали вам, чтобы ты остался студентом, не подлежащим призыву. Подыскать себе работенку, о которой призывные комиссии хорошего мнения, к примеру, в какой-нибудь ракетной фирме. А еще лучше, остаться в аспирантуре, если твои родители (или ее) могут это оплатить, заиметь второго ребенка и таким образом наверняка выйти из списка призывников. Кроме того, докторская степень подоспеет и станет как профсоюзный билет, чтобы продвигаться по службе, получать жалование и пенсию.

Если не было беременной жены с обеспеченными родителями, то вернее всего вас охраняла полная негодность к службе. Неплохим средством являлось повреждение барабанной перепонки, но лучше была все-таки аллергия. Один из моих соседей ужасно страдал от астмы, которая длилась ровно до 26-го дня его рождения. Никакого притворства — у него было аллергия к призывным участкам. Еще одним способом освободиться было убедить армейского психиатра, что ваши способности более подходили Государственному Департаменту, чем армии. Более половины моего поколения были “негодны к несению воинской службы”.

Я не думаю, что это беспрецедентно. Есть старая картина, изображающая толпу, пробирающуюся на санях по дремучему лесу и преследуемую волками. Время от времени люди хватают одного из своих и швыряют его волкам. Вот вам воинская повинность, даже если называть ее “отборочной службой” и прихорашивать ее чинами и “пособиями ветеранам”, это означает выбрасывание кого-то волкам, в то время как остальные продолжают свою слепую погоню за гаражом на три машины, плавательным бассейном и верными-надежными пенсионными пособиями.

Я не стараюсь казаться лучше, чем другие; я и сам пытался урвать тот же гараж на три машины.

Мои родичи, однако, не могли помочь мне проучиться в колледже. Мой отчим был уоррент-офицером в ВВС, и все, на что его хватало, — это купить обувь собственным детям. Когда его перевели в Германию, как раз перед моим выпускным классом в средней школе, и мне предложили переехать жить к сестре отца и ее мужу, мы оба испытали облегчение.