– Вот здесь…
Водитель изображает небрежный кивок. Едва слышный свист отъезжающей дверцы судорогой сводит лицо, и я неловко вываливаюсь из мобиля.
В затылке привычно ноет, отчего воздух отдает кислым. Пульсация удручает однообразием: полсекунды – всплеск боли и секунда блаженного покоя.
Большое пятно. Мощное.
Я слышу мягкий щелчок: водитель за моей спиной раскладывает планшет. Он давно привык к странностям работы: беспрерывному хаотическому кружению над кварталами, внезапным остановкам и долгому ожиданию… У него красная шея с поперечной складкой и редкие белесые волосы. Я никогда не смотрел ему в лицо.
Прежний косился на меня, как на опасного сумасшедшего и всегда переспрашивал, когда я требовал остановиться. Этот похож на биоробота, и я не знаю, что хуже. При езде он включает музыку, от которой у меня начинает дергаться веко. Когда мы останавливаемся – решает бесконечные японские кроссворды: мешанина цветных квадратиков лепится в странную незаконченную мозаику. Я ни разу не видел, чтобы он разгадал картинку до конца.
Иногда мне кажется: я вот-вот увижу пятно воочию, как заштрихованные клеточки в кроссворде. Увы. Все, что мне дано – это ноющая боль, пульсирующая в такт неслышимой мне музыке озарений. Полсекунды маленького ада и немного кажущегося облегчения. И так восемь лет.
И девяносто семь пятен, между прочим.
Обхожу по периметру. На границе мозги точно выворачиваются наизнанку: дикое ощущение, но после ноющей боли, несомненно, приятное. Пульсация снаружи, странное подвисание на грани и ровный болевой фон внутри – вот весь набор моих инструментов.
Ну, и приборчик, фиксирующий координаты. Точность – полметра.
Уши закладывает, как в скоростном лифте, значит пятно типа "табула раза". Смаргиваю слезы, щурюсь на пожухлые травинки, льнущие к ботинкам, делаю еще шаг и еще. Интересно, что построит здесь "Брайнворлд"? Еще один исследовательский комплекс или школу для вундеркиндов?
Выжатый досуха, на трясущихся ногах возвращаюсь к прозрачной капле мобиля:
– Домой.
Водитель складывает планшет. Хочется рассказать ему, как мне плохо, как мне все хуже, потому что я устал, потому что мне уже много лет, и пятна выедают меня изнутри… Но его затылок вежливо-равнодушен, и я молчу.
Боль отпускает сразу, стоит отъехать метров на пятьсот. Я засыпаю, кажется, еще в дороге.
Это только потом понимаешь: был день, когда ты был счастлив…
У меня была жена: хотя и бывшая, зато преуспевшая в жизни. Была дочь Дениза, неожиданно превратившаяся из костлявой девчонки с зелеными дредами в самоуверенную молодую женщину, снисходительно поглядывающую на недотепу-отца. Я с удивлением обнаружил, что она окончила университет, что она подающий надежды химик, и ее жалованье раз в пять превышает мое.
Еще была работа в автомастерской, которую я мало замечал: просто несколько часов в день вылетали куда-то, растворялись в нажимании кнопок и белесых пятнах одинаковых лиц. Была пара приятелей, вечера с дешевым вином и шоу по визору, были книжки в бумажных обложках и белые цветы, выросшие прямо у тротуара.
И были частые головные боли, с которыми не могли справиться выписанные мне анальгетики. Просто вдруг принимался пульсирующе ныть затылок, словно в нем заводился дырявый зуб. Боль могла настигнуть, когда я летел в аэролайне, ехал на машине или шел пешком, но никогда – дома или на работе.
Я к ней привык, как привыкают к отсутствию пальца или глухоте: раздражает иногда, но в целом терпимо. Но однажды Тель затащил меня в ту забегаловку…
Тель… он работал на шоу-студии, но он был мелкая сошка – подай, принеси. Познакомились мы с ним странно: он был пьян, стоял посреди улицы и читал стихи. Люди смеялись, а он думал, что это от расположения, и весь лучился им навстречу. Он всегда был идеалистом.
Я довел его до дома и уложил на продавленный диван отсыпаться, а он через два дня затащил меня в кафе – благодарить. Юлиус Тель, так его звали; он всегда торопился отблагодарить тебя еще раньше, чем ты успевал ему что-то сделать. А кафе называлось "Вишня", я до сих пор помню коричневую вывеску с обугленным краем: то ли вандалы постарались, то ли сам хозяин для пущей оригинальности.
Меня еще на подходе начала мучить головная боль. А прямо перед столиком я в первый раз ощутил это невозможное чувство: как будто голова раздувается, как воздушный шар, и мозги выплескиваются в космос. Тель говорил, что я застыл с разинутым ртом, медленно побелел, словно всю кровь из меня выпустили, а потом только упал.
Пришлось теперь ему вести меня до дома. Ну, я ему и рассказал про эти головные боли, когда в себя пришел и выпил коньяку.
А на следующий день он приходит радостный.
– Знаешь, – говорит. – Мне пришла в голову интересная идея.
Мы с ним ходили по городу и искали пятна. Нашли три штуки, в одном я опять чуть не отключился, Тель меня вытащил. Это после я привык, приспособился, что ли.
Он мне потом рассказывал, он решил, что в пятнах я напрямую подключаюсь к… божественной сущности, вроде, как-то так. Он ее называл "структура мирового разума". Что если меня в таких местах держать, я могу сделать великое открытие.
Только все оказалось наоборот. Открытия делали другие, а я только пятна чуял.
Я до сих пор думаю, что Тель заблуждался. Не в мировом разуме дело, просто в пятнах мозги начинают по-другому работать. Телю вот в пятне идеи приходили для книжек, он книжки писать начал, и тоже все про божественную сущность. Как, например, герой со сломанными ногами попадает на скалистый остров и начинает познавать себя, а потом ему открывается мировой разум.
Ну, а другие, например, шуточки сочиняли для газет, песенки всякие дурацкие для этих девчонок с вертлявыми попками. Или правда открытия делали, но это уже потом было, позже. А пока Тель сказал:
– Старик, ты можешь заработать на этом хорошие деньги!
Я только посмеялся. В тот год по визору как раз показывали шоу предсказателя из Лиона, забыл, как его звали. Наверное, поэтому я решил, что Тель имеет в виду выступления, спектакли.
Но он имел в виду "Брайнворлд"…
Я сейчас думаю: что, если бы Тель оказался не так благодарен и не так щедр? Если бы он пользовался потихоньку моим даром и не стремился устроить мои дела? По визору его, правда, не показывали, но книжки в мягких обложках с его фамилией продавались в каждом магазине и, насколько я знаю, он оставил сыновьям неплохое наследство.
Он через три года погиб. Попал в аварию на собственном аэролайне, говорили, был пьян вдребезги и перед смертью орал бред какой-то про обрезанные крылья.
