Андрей Измайлов
ДЕНЬ ВСЕХ СВЯТЫХ
— Открой или откроем!..
И стало тихо. Кажется, смерч миновал. Блюститель подумал, что все же надо еще полежать. Вот так — запрокинув голову, вывернув ступни, разбросав руки. Лучше не шевелиться. Лучше пусть они решат, что с ним, с Блюстителем, покончено. И тогда уйдут… Но в носоглотке скопилось, затопило — горько, приторно, густо. Блюститель взорвался кашлем, пробулькивая с клозетным рыком. Резко сел, подставив ладонь лодочкой к подбородку. Хлынуло. Он решился открыть глаза — удалось, но с трудом. Вспухшие скулы жгло. Ладонь переполнилась, и с нее закапало на мундир — бесшумно и часто. Пятна усеивались на комбинезон, расползаясь и сливаясь в одно большое — красное и теплое. Крови Блюститель не боялся. Он к ней привык. Он боялся поднять голову и увидеть, что они не ушли, что они стоят и ждут…
Поднял голову и увидел: ушли. Смерч действительно миновал. И оставил после себя дрова вместо мебели, исполосованного царапинами Блюстителя. Еще оставил слово, выжженное линзером в стене:
ВЕРНИ!
Линзер валялся тут же у стены, и пластик под ним уже вонял и коробился.
— Кошки! — сплюнул Блюститель. Он перевалился на живот, подтянул ноги под себя, встал рывком. Его качнуло. Вцепился во что-то руками, обрушив это что-то. Устоял. Побрел к стене. Наступил на рукоятку линзера каблуком и коротким пинком другой ноги перебросил режим огня — предельного на пас. Пластик под линзером кракнул, разбежавшись трещинами, — перепад температур. Блюститель поднял сразу остывший линзер и привычно ткнул его в кобуру у колена. Кобура, затяжелев, прошершавила голую ляжку сквозь прореху мундира-комбинезона. Прямо по глубокой, длинной царапине. Блюститель ыхнул и выдернул линзер обратно.
— Кошки! — повторил он. — Дикие кошки!
…Когти и визг — вот их оружие! Боезапас в линзере израсходован наполовину. Эти ведьмы даже не знают, как с ним управляться: они сразу перебросили на предельный режим и успели только изуродовать стенку. А потом линзер накалился — и они швырнули его, взвыв от ожога. И снова были когти и визг. И каблуки. У них, черт побери, острые каблуки. Блюститель испытал на себе. Когда его свалили и стали топтать. Блюстителя не так-то просто свалить…
— Открой или откроем! — Эти дикие кошки скандировали у Поста Блюстителя до тех пор, пока он не открыл, собираясь призвать их к порядку и соблюдению законности. Он открыл, и они ворвались.
«Открой или откроем!» Ведьмы знали, как его поддеть. Завтра — День Всех Святых. Сегодня — последняя ночь перед праздником. Ночь, когда малолетки стучат в дома со своим немудреным детским кличем «Открой или откроем!». Как сто и двести лет назад. Каждую ночь перед Днем Всех Святых. Закутавшись в саваны из простыней, разрисовавшись углем под скелетов, пугая выдолбленными тыквами со свечой внутри — и горящие глазницы в темноте! Древняя забава… Давно уже не забава!
Им открывали. Такова игра. И угощали яблочными пирогами, морсом, леденцами. Потом в пироги стали вкладывать мышьяк, морс разбавлялся азоткой, в леденцы — крошки стекла. Потому что не всем хотелось играть с детьми в эту игру. Не все принимали это за игру. И малолетки просто раздражали, пугали, даже вызывали ненависть. А подсунув им подарки с сюрпризом, в домах считали, что в следующий раз те поостерегутся кричать свое «Открой или откроем!»
Поостереглись. И получилась война. Малолетки-детишки-малютки ушли из домов, ушли под Город и сменили декорации: вместо саванов, выдолбленных тыкв, камуфляжных скелетов — далеко не безобидные игрушки типа «калечки» и «плазмика». И древний клич звучал в Городе теперь не раз в год перед Днем Всех Святых, а каждую ночь…
Лучше сразу открывать им. Тогда можно еще отделаться битой посудой, разграбленным холодильником, выпотрошенным пеналом. Гораздо хуже запираться в надежде на крепость запоров и дверей. Надежда не оправдается. И тогда… Что бывает тогда, мог бы рассказать и сам Пророк. Но Пророк не рассказывает, он речет свою Истину.
Сегодня исполняется ровно год с момента, когда малолетки ворвались к Пророку. «Открой или откроем!». Он не открыл. Он тогда еще не стал Пророком, был просто — Чек. И был из тех, кто поддерживал петицию о применении третьей степени убеждения к неумеренным. Был из тех, кто считал неумеренных главными виновниками удручающей тесноты в Городе. В Городе и за его границами, и вокруг, и везде… Неумеренные! Которые производили на свет больше одного ребенка раз в десять лет! Из-за них, только из-за них Город разбухал, Секторы переполнялись. И детишки наводняли Линии Города, чего-то требовали: «Открой или откроем!» Чек был из тех, кто не выносил их — даром жрущих концентрат, занимающих место, снующих, орущих, отнимающих. И меньше их не становилось, а все больше и больше, несмотря на принятый Закон о третьей степени убеждения неумеренных… Малютки по-прежнему сновали, орали, отнимали — и очень точно определяли тех, кто не выносил их. К примеру, Чек.
Малолетки ворвались к нему ровно год назад — они знали, где можно поживиться. И со следующего утра началось. Да, Чек говорит: Голос явился ему утром после той ночи, когда он не открыл. В День Всех Святых.
Чек говорит так по визиону каждые сутки — Чек, ставший Пророком. Уже год он говорит свою Истину — и каждую ночь в Городе бесследно исчезает дюжина-другая подростков обоего пола. Чек-Пророк речет свою Истину, и каждый раз свежий вечерний выпуск перед ним дает понять и Блюстителю, и всему Городу — идет прямой канал. Вот он, свежий вечерний выпуск, перед Пророком, а вот и Пророк — всю ночь в Бункере, откуда идет прямой канал.
Ночью Город полнится бесследными исчезновениями, но сам Пророк к этому руки не прикладывает, он только речет — каждый может убедиться. Он речет и только. Для своих ревнителей. И для тех, кто еще станет ревнителем. Сколько их у Пророка? Каждому хватает ума, чтобы молчать своем принятии Истины. Каждому достанет оборонного линзера, чтобы справиться с подрастающей стаей. Каждому достанет сил, чтобы выследить, выманить, выловить стаи, шныряющие ночами по Городу. Для этого нужно много ревнителей. Судя по вечерним выпускам, ревнителей много… Блюстителю за год не удалось добыть ни одного из малолеток, чтобы провести через Фильтр хотя бы! А ревнители ведут счет выловленным на дюжины — и число бесследно исчезнувших растет от ночи к ночи. Пророк по прямому каналу визиона читает колонку вечернего выпуска о пропавших и речет: «Это есть благо!» И скоро в Городе вообще не станет детей. Блюститель не знал, сколько их осталось. Если бы хоть одного удалось выловить и провести через Фильтр, чтобы выяснить — сколько же их осталось! Одно можно сказать точно: все меньше и меньше.
