— Ага, — отозвался он. — Я бы предпочёл что-нибудь поменьше. О-кей. Договорились.
Он пожал ей руку — немного слишком сильно. Не рассчитал на радостях.
— Ягуар. Вау.
Его улыбка теперь заехала на середину ушей. Мэри чувствовала необходимость что-то заметить по этому поводу. Кто-то же должен ему сказать.
— Тебе не помешало бы помнить, что у живых только тридцать два зуба.
Он уставился на Мэри, ошеломлённый её прямотой.
— Восемь резцов, — продолжала она, — четыре клыка, восемь малых коренных и двенадцать главных коренных, считая зубы мудрости.
— О, — только и выдавил он, краснея.
— Вполне понятно, что ты придаёшь большое значение улыбке, но когда ты думаешь о ней слишком много, она несколько… переходит границы.
Мэри увидела, что её внушение достигло цели ещё до того, как Спидо покинул комнату: его рот уменьшился до приемлемых размеров.
В своей книге «Аспекты призрачности: трактат о том, как выглядеть наилучшим образом» Мэри Хайтауэр пишет:
«Если тебе доведётся заметить, что другие бросают на тебя странные взгляды, а ты не знаешь, почему, это означает, что у тебя составилось превратное мнение о собственной внешности.
Иначе говоря, твоё тело или лицо начали искажаться. Помни, мы выглядим так, как выглядим, потому, что помним себя такими. Если ты позабудешь, что у тебя голубые глаза, они могут стать лиловыми. Если ты позабудешь, что у человека десять пальцев, у тебя внезапно может оказаться двенадцать.
Ни в коем случае не пренебрегай важностью того, как ты выглядел, когда был жив. Самый простой способ воспрепятствовать утрате своего образа — это найти какую-нибудь картинку, которая, как тебе кажется, похожа на тебя. А если ты перешёл с собственным портретом — ещё лучше. Всмотрись в него. Запомни как можно больше подробностей. Как только образ запечатлеется в твоём мозгу, ты всегда будешь помнить своё старое «я».
Если, разумеется, ты не предпочитаешь его забыть».
Ник помнил свою жизнь до мельчайших подробностей: как выглядели его родители, как выглядел он сам, что было на завтрак в тот злополучный день, когда он угодил в Междумир. Но вот память Любистка, проведшего много лет в своём лесу, превратилась в почти чистую доску, и это беспокоило Ника. Если воспоминания стирались и блекли, словно старая газета, то сколько он, Ник, протянет, прежде чем с ним случится то же самое? Он не должен, не хочет ничего забыть!
Ник привык путешествовать со скоростью 65 миль в час[10], так что его с Алли продвижение на юг он быстрым бы не назвал. Туристические походы не числились среди его любимых развлечений. Если бы он был жив, то у него уже болело бы всё, что может болеть, он спотыкался бы на каждом шагу и уже наверняка разбил бы обе коленки. Но и эта посмертная прогулка пешком тоже была не сахар. Правда, таких проблем, как ссадины и боль, больше не существовало, однако жажда мучила его не меньше, чем в прошлой жизни. Жажда и голод. Любисток сказал, что больше им не нужно ни пить, ни есть, так же, как не нужно дышать, но потребность делать это осталась. «Ничего, привыкнете», — уверял Любисток.
Ник не был уверен, так ли уж ему хочется привыкнуть к вечной тоске по утраченному.
Ребята обнаружили, что их призрачные тела не нуждаются в сне, но, так же, как и в случае с едой, потребность осталась неизменной. Они договорились, что будут спать, как если бы были живы.
Эту последнюю связь с миром живых они не желали терять.
Вот только такая простая штука, как отдых, оказалась на поверку совсем не простой.
— Как же мы будем спать? Ведь уйдём в землю! — сказал Ник в первый же вечер. Землеступы неплохо справлялись со своей задачей, удерживая детей на поверхности дороги, пока они находились в движении, но стоило им постоять подольше на одном месте — и земля начинала медленно поглощать их. В эту первую ночь они не придумали, как оставаться на месте и не тонуть, поэтому продолжали идти, не останавливаясь.
Решение пришло на второй день их похода. В тех местах, где горная дорога становилась особо коварной и опасной, дети обнаружили странные небольшие участки асфальта, отличавшиеся от остального покрытия. Они были твёрдыми! Участки никогда не превышали нескольких футов в длину. Алли поняла, в чём тут дело, когда они наткнулись на одно из таких мест, отмеченное небольшим деревянным крестом.
— Кажется, я знаю, что это! — воскликнула Алли. — Я видела такое, когда мы ездили в Мексику. Там ставят маленькие кресты на обочине в тех местах, где на дороге погибли люди. Здесь, в Штатах, я как-то не обращала внимания, но держу пари, что это тот же самый обычай.
— Значит, когда чей-то дух покидает мир живых, там, где это происходит, остаётся отметина, превращающая это место в мёртвое пятно! — заключил Ник. Он вынужден был признать, что это открытие, пусть и несколько мрачноватое, воодушевило его.
На одном из таких мёртвых пятен они присели отдохнуть. Объятые собственным ясным свечением, дети тесно прижались друг к другу — пятно было совсем крохотным — и позволили себе роскошь немного поболтать. Они не вдавались в высокие материи, ограничившись темами попроще: кто какую музыку любит или кто выиграл чемпионат США по бейсболу во время их девятимесячной переходной спячки.
Однако вскоре их разговор коснулся и более существенных вещей — как частенько случается во время ночных бесед.
— Когда я доберусь до дому, — сказала Алли, — то уж как-нибудь изобрету способ, чтобы они увидели меня.
— А что, если это не удастся? — возразил Ник. — Что, если они так и будут продолжать жить своей жизнью, как будто тебя вовсе нет?
— Не будут!
— Это ещё почему? Потому что ты так сказала? Поверь, мир устроен иначе.
— Да тебе-то откуда знать, как устроен этот мир? Ты знаешь не больше моего!
— Именно. Вот поэтому я и говорю — нам надо узнать побольше, прежде чем отправляться домой. Нужно найти других призраков, у которых опыта побольше.
— Других Послесветов, — поправила Алли, никак не желающая признавать себя призраком.
Услышав эти слова, Ник бросил взгляд на собственные руки, всматриваясь в их мягкое, ровное свечение. По его ладоням всё так же бежали тонкие линии; он смог рассмотреть кончики пальцев — они были такими же, как всегда. Но, может, всё это оставалось прежним, потому что он ожидал это увидеть? Ему пришло в голову: а как бы он выглядел, если бы ему удалось проделать весь путь к свету в конце туннеля? Остался бы он таким, как всегда, или память о плоти растворилась бы в потустороннем сиянии, как только он достиг бы места своего назначения — места, где, возможно, уже пребывает вся его семья?
